Эйдзи Ёсикава - История Хэйкэ
Воин поведал о нем все, что знал.
Арико, растроганная сходством мальчика с ее покойным сыном, укрепилась в решимости спасти Ёритомо. В эту ночь сновидения женщины были связаны с рассказом Мунэкиё. Арико обуревало желание увидеть Ёритомо.
На следующий день Арико, прихватив с собой веточку сливового дерева с лепестками розового цвета, проследовала через двор у дома своего сына в скромное жилище Мунэкиё. Она приказала слуге позвать Мунэкиё и, когда он вышел, протянула ему цветоносную ветку:
– Поставь ее в вазу, и пусть бедное дитя любуется ею.
Воин принял сливовую ветку с глубоким поклоном, его глаза увлажнились.
– И, Мунэкиё…
Арико понизила голос до шепота. Мунэкиё, прослушав ее слова, кивнул в знак согласия и затем вернулся в дом. С одной стороны жилище окружал высокий забор из бамбука. Дверь в дом была закрыта, ставни захлопнуты. Но имелось маленькое отверстие, через которое охранник мог следить за поведением пленника.
Мунэкиё вошел в комнату, где содержался в заключении Ёритомо, оставив Арико ожидать снаружи у отверстия.
Ёритомо неподвижно сидел за столиком для письма, как статуя из сандалового дерева. Когда он повернулся к вошедшему, его глаза расширились от удивления при виде цветущей ветки сливы. Хотя Мунэкиё регулярно приходил утром и вечером, Ёритомо не знал, что слива уже зацвела.
– Как она прекрасна! – восхитился он.
– Да, в самом деле, – откликнулся Мунэкиё. – Еще недавно было так много снега. Слива зацвела поздно в этом году.
– Я не хочу, чтобы мне напоминали о снеге.
– Простите. Поставить ветку в воду?
– Позволь мне сделать это самому. Спасибо.
Ёритомо склонился над веткой, которую Мунэкиё положил на столик. На нем лежала также раскрытая книга. Взгляд Мунэкиё переместился на ветку сливы, которую Ёритомо внимательно осматривал. Этот ребенок опасен для Хэйкэ, размышлял Мунэкиё. Но в то же время мальчик все больше и больше привлекал его симпатии. В Ёритомо он видел прирожденного воина, породу людей, которая довольно быстро истреблялась впустую.
– Что вы сегодня делали? Писали стихи?
– Нет, читал.
– Что именно?
– Я читал сборник стихов, который ты мне одолжил, и старую хронику.
– Что же вам больше понравилось?
– Меня не особенно увлекают стихи.
– Вы предпочитаете военные хроники – рассказы о героях и битвах?
Ёритомо посмотрел на него долгим испытующим взглядом, за которым не было потаенных мыслей, однако Мунэкиё пережил неловкое ощущение, будто мальчик читал его мысли. Он быстро отвел взгляд от подростка. Мунэкиё посмотрел в сторону узкого отверстия в стене, через которое Арико, вероятно, наблюдала их беседу. Он почувствовал, как учащенно бьется его сердце в ожидании ответа мальчика.
Ёритомо в куртке и штанах розовато-лилового цвета, переходившего у лодыжек в фиолетовый, сидел, скрестив ноги, на подушке, и глядел перед собой. После продолжительной паузы он ответил:
– Сутры. Больше всего я люблю книги о Будде. Если они у тебя есть, я хотел бы их почитать.
– Кажется, у меня есть несколько штук. Но что увлекает вас в таких скучных книгах?
– Чем-то они для меня притягательны. Должно быть, потому, что моя мать, уже покойная, часто брала меня с собой во время паломничества к известным храмам. Однажды я посетил монаха Хонэна и слышал его толкования священных книг.
– Вот как…
– Да, я думал, что, повзрослев, стану скорее монахом, чем воином, но сейчас…
Мальчик потупил взор. Ясно, что он был знаком с кодексом воина, который гласил, что в плену воинов может рассчитывать только на смерть от рук врагов.
Никогда еще через мост Годзё не громыхало столько карет, как этой весной, – в Рокухару направлялись многочисленные толпы людей, бесчисленные повозки и верховые. Поместье превратилось теперь в настоящий рай для слепней и оводов, беспрерывно жужжавших у ворот.
Киёмори начал уставать от бесконечного потока посетителей. Положение при дворе обязывало его проявлять учтивость к титулованным особам, с другими же – перебежчиками и различными искателями протекции – он обращался без церемоний.
– Это уж слишком! – взорвался как-то Киёмори.
Он нетерпеливо стянул придворную одежду и пошел проводить время в семейном кругу.
– Токико, до чего же большое семейство нам удалось создать! А если бы мне пришлось коротать остаток жизни лишь в компании престарелой супруги и чаши с сакэ? Это было бы слишком мрачно на фоне цветения сливовых деревьев! – Киёмори редко напивался до такой степени, но сегодня вечером он набрался прилично, рассчитывая забыться во сне. – Токико, сыграй мне что-нибудь!
– Я? Не смешно ли от меня это требовать!
– Женщина, тебе чуждо чувство прекрасного! Сыграй мне что-нибудь на кото или лютне.
– Разве не вы говорили, что презираете подражательство аристократам?
– Все зависит от времени и обстоятельств. Музыка должна услаждать слух. Это действительно чудо! Принеси мне лютню, и я сыграю для своей старой жены и детей.
Токико принесла лютню, которую несколько лет назад Киёмори подарил советник Синдзэй. Глава дома начал настраивать ее, когда появился слуга, докладывая запинающимся голосом:
– Мой господин, благородный Ёримори желает переговорить с вами. Он ждет, когда вы найдете время для встречи с ним.
Киёмори нахмурился:
– Ёримори? Чего он хочет? Зови его сюда!
Слуга вышел, но сейчас же вернулся обратно:
– Он просит вас встретиться наедине.
– Дурная привычка… Я страшно не люблю всю эту скрытность…
Киёмори осторожно отложил лютню в сторону.
– Ладно. Я скоро приду, – сказал он слуге и вышел из комнаты с ироничной усмешкой.
…Гладкая поверхность реки за открытым окном дальней комнаты дома отражала свет единственного светильника.
– Ёримори, когда ты вернешься домой, постарайся отговорить от этого нашу добрую мать. Лучше ей не вмешиваться в такие серьезные дела. Понимаешь? Женщины неизменно стояли за всеми правительственными кризисами и войнами.
– Но…
– Да? Почему ты смотришь на меня таким образом? Ты разочарован?
– Я понимаю.
– Разумеется, понимаешь. Все обстоит так, как надо.
– Но позволь мне сказать!
– Разве я запрещаю?
– Ты обрушил на меня поток речей, не дав мне вымолвить и слова. Я пришел только для того, чтобы передать тебе пожелание матери. А ты…
– А я просто говорю, что никакие доводы не заставят меня пощадить Ёритомо. Больше ничего я не хочу говорить.
– Итак, ты непоколебим во мнении, что мать вмешивается не в свое дело и ей лучше заниматься воспитанием внуков или ухаживанием за цветами в молельне. Это я должен сказать матери?
– Да, и слово в слово. Может, это и жестоко, но что еще я могу сказать, когда она, Хэйкэ, просит помиловать Гэндзи.
– Не пойму, что тебя возмущает. Разве ты не простил военачальника Наритику по просьбе Сигэмори?
– Это было сделано в знак благодарности за его доброту к Сигэмори в то время, когда мой сын начал службу при дворе. Какую услугу оказал сын Ёситомо тебе или матери?
– Никакую. Но она верный последователь Будды и просит тебя о милосердии к ребенку.
– Милосердие? Ты не говорил ей, что мне чуждо подобное чувство?
– Нет, не говорил.
– И глупо поступил! Скажи матери еще одну вещь – Киёмори трудно быть добрым. Пощадив Ёритомо, я подвергну наш род бесчисленным опасностям. Неужели нам нужны новые конфликты?
– Я высказал все и не хочу больше поднимать этот вопрос снова.
– Лучше не приходи ко мне в другой раз с таким нелепым поручением.
Поздним вечером Ёримори отправился домой с тяжелым сердцем. Его ожидала мать с ответом от Киёмори.
– Бесполезно. Он отказался меня слушать. Киёмори в дурном настроении, он словно имеет зуб на ребенка. Он не стесняется в выражениях.
– Причина этого я?
– Кажется, он предубежден и против меня.
– Боюсь, это один из его недостатков.
– Так или иначе, он не должен быть таким грубым.
– Он не обнаружил каких-либо признаков смягчения своего отношения к Ёритомо?
– Лучше не поднимать больше перед ним этого вопроса. Ты только возбудишь и еще больше рассердишь его.
До 13 февраля оставалось несколько дней. Мунэкиё еще не сообщил Ёритомо, что его ожидает. Он ежедневно встречался с подростком. Его привязанность к Ёритомо и жалость к нему соответственно усиливались.
Юноша, редко высказывавший какие-либо пожелания, однажды попросил стражника позвать Мунэкиё. Тот вскоре пришел.
– Мунэкиё, принеси мне сотню маленьких дощечек кипариса и ножик.
– Дощечки и ножик? Что вы собираетесь с ними делать?
– Только что я считал дни. Уже прошел сорок девятый день с тех пор, как умер мой отец. Я хочу вырезать ихай [4] для него и предложить какому-нибудь храму, чтобы там молились за упокой его души.
– Выполнить ваше пожелание не в моих силах, – произнес Мунэкиё, глубоко растроганный просьбой мальчика. – Заключенному не положено иметь нож. Боюсь, вам придется ограничиться чтением молитв.
