Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)
Анн».
Лодка ждала подле брига; кроме того, еще одно обстоятельство заставило меня поспешно кончить это письмо и наскоро запечатать его. Бриг медленно, еле заметно качался, и от этого движения у меня начала кружиться голова. Я выбежал из душной каюты на палубу, пожал руки моим товарищам и передал письмо Байфильду, попросив воздухоплавателя отправить его на почту. Когда катер отходил, Дэльмгой весело сшиб шляпу с Шипшэнкса в виде прощания. «По местам!», — скомандовал Колензо, и вскоре «Леди Непин» медленно двинулась с места. Я стоял подле борта, смотрел на удалявшийся катер и старался убедить себя в том, что свежий воздух принесет мне облегчение.
Капитан заметил, что я страдаю, и посоветовал мне лечь; когда я стал противоречить ему, он нежно взял меня за руку, точно своенравного ребенка, и отвел меня вниз, в одну из кают, в которую вели двери из красного дерева.
Даже когда прошли невыносимые двое суток и ко мне отчасти вернулся аппетит, я все еще чувствовал себя не очень хорошо. Женщины, бывшие на бриге, ухаживали за мной, кормили меня самыми легкими кушаньями. Мужчины при виде меня сочувственно кланялись мне. На «Леди Непин» царила абсолютная тишина, мрак таинственности окутывал все и всех, порождая во мне всевозможные странные предположения. Начать с того, что на бриге было восемь женщин (вещь необычайная для арматора), все дочери или жены сыновей капитана Колензо. Мужчин я насчитал двадцать три, и те из них, которые не назывались Колензо, носили фамилию Пенджелли. Большею частью эти моряки двигались так неловко, были до того желчны, что страшно походили на постоянных жителей твердой земли, недавно оторванных от плуга; однако их лица не слишком загрубели от полевых работ и жизни под открытым небом.
Весь экипаж, собираясь на корме, молился; по будням дважды в день, по воскресеньям — три раза. Если я скажу, что эти люди отдавались молитве с жаром, то употреблю слишком бледное и бесцветное выражение. Вначале обычно все шло довольно спокойно. Капитан читал какой-нибудь отрывок из Священного Писания, остальные чинно слушали. Затем, в особенности вечером, молящихся охватывал восторженный порыв, они с пламенной верой отвечали старику «аминь», доходили до экстаза. Через несколько минут члены молитвенного собрания разражались громкими изъявлениями благодарности Богу, ободряли друг друга, поощряли. То один, то другой из них взбирался на кафедру (на длинную девятифунтовую пушку) и принимался говорить о том, что пережила его душа; наконец голос оратора прерывался, слушатели со слезами увещевали его, кричали, даже подпрыгивали. Минут на десять корабль превращался в какой-то дом умалишенных, бедлам. Затем шум прекращался так же внезапно, как возникал. Старик распускал экипаж, все расходились с лицами еще более непроницаемыми, чем прежде, но еще хранившими следы подавленного волнения.
Прошло дней двенадцать. Мы обедали в большой каюте. Капитан сидел во главе стола и, по обыкновению, крошил свой бисквит с видом человека в полузабытье. Дверь отворилась, и мистер Рьюбен Колензо, старший сын и главный помощник капитана, просунул в дверную щель свою голову с серьезным лицом и объявил, что на расстоянии четырех миль показался парус. Я пошел на палубу вслед за капитаном. Нам навстречу шла шхуна. На двухмильном расстоянии я заметил, что на ней были английские цвета.
— Но этот флаг не сшит в Англии, — заметил капитан Колензо, смотревший в подзорную трубу. Его щеки, обыкновенно покрытые желтоватой старческой бледностью, загорелись слабым румянцем. Я заметил, что и весь экипаж также был взволнован, хотя и силился скрыть это; что касается меня, я готовился сыграть роль мишени в предстоящей схватке. Однако меня очень удивило, что капитан не велел ни приготовить кортики, ни выкатить бочки с порохом, словом, не сделал никаких распоряжений для того, чтобы вооружить своих людей и поставить их в боевую готовность. Большая часть экипажа собралась подле переднего люка, бросив пушки, которые утром так усердно приводились в порядок. Мы ни на йоту не ускорили нашего хода. Шхуна, в виде предостережения, дала залп.
Я не спускал глаз с капитана Колензо. Неужели он думал сдаваться без сопротивления? Старик, оставив подзорную трубу, взялся за рупор и ждал. Холодное подозрение шевельнулось во мне. Неужели капитан намеревался изменить своему знамени? Я взглянул наверх. На мачте развевался английский флаг. Я повернул голову и скорей почувствовал, нежели увидел, внезапно вспыхнувший яркий свет, меня оглушил гром залпа. Без сомнения, корабль-американец тоже заметил наш вызывающий флаг и решил, что мы намереваемся пойти на абордаж. Не знаю, мой ли взгляд пробудил капитана Колензо или хор пушек вернул ему сознание, но когда клубы дыма наполнили все пространство между мной и им, он бросил рупор и с исказившимся лицом кинулся к гакаборту. Предатель забыл спустить флаг!
Было слишком поздно. Пока он возился с флагом, на квартердек посыпался целый град мушкетных пуль. Колензо взмахнул руками, повернулся и упал к ногам рулевого. Отвязанный флаг медленно спустился на него, точно для того, чтобы прикрыть его позор. В ту же секунду выстрелы прекратились. Чувство сострадания боролось во мне с чувством презрения. Мне хотелось поднять жалкое тело капитана, но вместе с тем меня удерживало от этого отвращение к предателю. Вдруг Сюзанна пробежала мимо меня и с воплем упала на колени подле отца. Из-под красных складок флага показалась струйка крови, потекла вдоль палубы и остановилась подле скрепа досок, образуя лужицу. Я смотрел на нее, рисунок багровой лужи напоминал изображение Ирландии на карте. Я не отрывал глаз от крови, наконец чей-то голос вывел меня из задумчивости; я оглянулся и увидел худощавого американца с впалыми щеками, стоявшего сзади меня.
— Вы туги на ухо? — спросил он. — Или я должен вам еще раз сказать, что все это похоже на петушиный бой? Там капитан? Он убит? Тем лучше для него, хотя я желал бы, чтобы он объяснил мне смысл своего поступка. Я желал бы знать, зачем он привел сюда «Леди Непин»? Ведь командор Роджерс находится на Родосе! По-видимому, капитан Колензо был смел. Ну, а что вы-то делаете на этом судне? Господи, да сколько же у вас женщин на палубе?
Действительно, три женщины стояли на коленях возле мертвого капитана. Мужчины сдались, бросить оружия к своим ногам они не могли, так как были невооружены. Кордон янки окружал их. Один из матросов безжизненно лежал на палубе, человека три были ранены. Неприятельское судно сидело ниже нас над водой, а потому выстрелы шхуны мало повредили палубу «Леди Непин», хотя, быть может, сильно попортили ей корпус.
— Прошу извинения, капитан…
— Меня зовут Секомб, я капитан шхуны «Manhattan».
— Ну так вот что, капитан Секомб, я здесь только пассажир и не знал ни намерений этого брига, ни причины, почему он поступил так, что я невольно покраснел за его флаг, который имею полное основание ненавидеть.
— Ваши вкусы не мое дело. Скажите, капитан потопил почту?
— Мне кажется, и топить-то было нечего.
Секомб взглянул на меня с удивлением.
— Вы не похожи на англичанина.
— Полагаю. Я — виконт Анн де Керуэль де Сент-Ив и бежал из английской военной тюрьмы.
— Хорошо будет для вас, если вам удастся доказать справедливость ваших слов. Ну, мы доберемся до истины. — Секомб осмотрелся и громко произнес: — Кто старший офицер этого брига?
Рьюбена Колензо пропустили вперед. Пуля задела ему кожу на черепе, и кровь из раны текла на его правую щеку. Но Рьюбен довольно твердо держался на ногах.
— Отвести пленника вниз! — приказал капитан Секомб. — А вы, мистер, как вас там зовут, указывайте нам дорогу. Мы как-нибудь разберемся в этом деле.
Через два дня мы бросили якорь в большой Бостонской гавани, и капитан Секомб отправился со своими пленниками к командору Бэнбриджу, который пожелал слышать мнение командора Роджерса. Через несколько недель добровольных пленников отправили в Нью-Порт для того, чтобы Роджерс допросил их; к чести республики надо сказать, что оригинальную семью отпустили на честное слово. Не знаю, вернулись ли все эти Колензо и Пенджелли в Англию или сделались американскими гражданами по окончании войны. Я был счастливее. Командор сказал капитану Секомбу, чтобы тот задержал меня, пока французский консул не расследует моего дела. В течение двух месяцев я был гостем в доме капитана. Затем распростился с мисс Амелией Секомб, очень образованный молодой особой, которая, как выразился ее отец, представляя меня ей, приобрела прекрасные познания во французском языке и с удовольствием могла бы обмениваться со мной мыслями на этом наречии! Однако мы с Амелией немного беседовали по-французски. Когда я заметил, что мисс Секомб почувствовала желание заменить разговоры на французском или английском диалекте более нежным языком взглядов, я, схватив быка за рога, поведал ей свою тайну и стал постоянно воспевать Флору. Вследствие этого в моей Одиссее нет Навзикаи. Напротив, славная девушка приняла во мне большое участие. Она с таким успехом бомбардировала своего отца и консульство просьбами и письмами, что уже второго февраля 1814 года я, стоя на палубе шхуны «Шаумет», шедшей в Бордо, с увлечением махал ей на прощание рукой.
