Юзеф Крашевский - Два света
— Отдохни, — сказал он Поле, — впечатления, мысли и чувства расстроили тебя… тебе нужны тишина и спокойствие…
— Но не здесь! — воскликнула Поля раздирающим и вместе умоляющим голосом. — Поедем, поедем… убежим отсюда… Я твоя… бери меня и увези как можно скорее, я не могу, не должна долее оставаться здесь… Поедем! Ради Бога, поедем!
— Как! Сейчас? — спросил Юстин.
— Сию минуту! — отвечала Поля, срывая с себя венок, цветы и вуаль. — Поедем, я готова…
В эту минуту вбежала Анна.
— Милая, бесценная моя! — проговорила плачущая Поля. — Позволь мне ехать с Юстином… Чем больше продлится расставание и прощание с вами, тем сильнее буду я страдать, теперь я боюсь посторонних взглядов, они сжигают меня… Позволь мне ехать!
Анна не знала, что делать.
— Но что скажет дядя, маменька, Юлиан?..
— Извини меня болезнью, волнением, каким-нибудь случаем… чем хочешь… иначе этот день убьет меня…
Лошади были готовы. Исполняя волю жены, Юстин проводил ее, или вернее, снес по лестнице к экипажу, подъехавшему к боковой калитке. И еще никто не знал о внезапном отъезде новобрачных, как лошади уже несли их по дороге к Горам.
Анна вошла в залу одна.
— Больна и уехала с Юстином домой…
— Как? Не простившись и без обеда? — перебила полковница.
— Я не могла и не смела удерживать их, — отвечала Анна. — Поля хотела непременно ехать, чтобы не плакать при гостях, так тяжело было ей расстаться с Карлином!
Юлиан слышал этот разговор и страдал, но, непостижимое дело, в то же время эгоизм утешал его, говоря о чувстве свободы. Может быть, он даже радовался, что больше не увидит Полю.
Итак, свадебный пир кончился без молодых, и только для одной церемонии выпили за их здоровье. Юлиан, поднося бокал к губам, взглянул на Алексея и встретил серьезный, укоряющий и страдальческий взор друга. Алексей понял, что происходило в душе Юлиана, и при виде столь непостижимого легкомыслия и эгоизма прежняя дружба к Юлиану совершенно погасла в его сердце.
Благородный Алексей живо представил себе мучение хладнокровно покинутой сироты, бежавшей из здешнего дома в то самое время, как Юлиан почти с радостью пил вино за счастье и благополучие вчерашней любовницы!..
* * *Молодые в совершенном молчании проехали две мили, отделяющие Горы от Карлина. Поля, отодвинувшись в угол повозки, плакала, Юстин держал ее руку и сидел, задумавшись. Для обоих прибытие в неизвестный дом, где должна была заключиться вся их будущность, представлялось страшным и, как все новое, поразительным. Поэт живо чувствовал, что свободная жизнь, проводимая до сих пор в путешествиях, созерцаниях и мечтах, навсегда улетела от него. Он не мог уже быть свободен: обманчивая надежда навеки приковала его к другому существу, но он видел, что не получит от Поли счастья и сам не сделает ее счастливой. Рай на самом пороге обратился в Голгофу, песнь замирала на устах, сердце страдало и обливалось кровью, действительная жизнь схватывала в свои когти свободного до сих пор Юстина. Он и Поля вздохнули, когда повозка остановилась и надо было выйти. Они увидели перед собой старый деревянный дом, окруженный огромными липами, пустой, уединенный и без следов жизни.
Деревья плотно окружали двор, так что сквозь них не видно было света, только в одном месте из-за пней виднелась луговая площадка с речкой, как можно было предполагать по растущим на ней тростнику и лозе, а на другом берегу речки лес окружал небольшое поле. Воздух проникнут был сыростью, какая чувствуется в лесах и под тенью. Старый деревянный дом покрыт был мхом и плесенью. С давних пор никто не жил в этом доме, теперь, по приказанию пана Атаназия, его поправили и немного очистили для Юстина и вырубили окружавшие его дикие кустарники.
Ветви деревьев, свесившиеся к окнам, обнимавшие весь дом и закрывавшие кровлю, составляли чудное, но печальное украшение. Войдя в самый дом, молодые почувствовали могильный, подземный запах, и глаза их нескоро освоились с сумраком, продолжающимся здесь с утра до вечера.
Не встретив ни души на крыльце и на дворе с отворенными воротами, они стали осматривать дом. Поля с грустными чувствами глядела на серые стены… Все здесь веяло печалью, нигде не было следов жизни. В это время в глаза Поли бросились вещи, привезенные из Карлина, и она со слезами кинулась к ним: это были фортепиано, за которым провела она много времени, кресло, рабочий столик, корзинка с приборами для работы, стакан для букетов, несколько книг и образа, висевшие над ее кроватью. Анна прислала сюда все, что только могла, чтобы только оживить Горы воспоминанием о Карлине и перенести сюда прошедшее сироты… Поля встретила в своей комнатке все, что служило для нее отрадным воспоминанием… но эти предметы, привезенные равнодушными слугами, подобно самому прошедшему, были в беспорядке разбросаны по полу и частью перемяты, частью переломаны.
Юстин тихо вел жену свою и также с любопытством смотрел на все. Но как дом, так и заключавшиеся в нем предметы не производили на поэта ни малейшего впечатления: чувство печали проникло его еще на пороге и не развеивалось в нем во все время осмотра нового жилища. Отворив двери в четвертую комнату и подняв глаза, Юстин встрепенулся, потому что неожиданно увидел пана Атаназия, сидевшего на стуле и в задумчивости читавшего огромную книгу. Поля невольно прижалась к мужу. Она мало знала дядю Анны, редко видела его, и эта важная, суровая, погруженная в религиозные размышления фигура, при первом взгляде, сильно поразила ее.
Углубленный в чтение пан Атаназий не заметил молодой четы до тех пор, пока она не подошла к его стулу. Тогда Карлинский оглянулся и молча поднял руку над молодыми, ставшими перед ним на колени. Книга упала с колен старца… испытующий взор его остановился на Поле.
— Вот ваше земное достояние! — произнес он тихим голосом. — Я благословил его молитвой… потому что люблю здешнее место. Впрочем, не все ли равно человеку: там или здесь страдать и жаловаться? После Карлина здесь скучно будет тебе, дитя мое! — прибавил он, обратясь к Поле. — Но на земле все мы странники и пришельцы. Мы тоскуем, сами не зная о чем, о небесах и древнем отечестве души нашей… тоскуем о Боге, ища Его в людях и не успокаиваемся до тех пор, пока не познаем заблуждения и не возвратимся к Тому, Кто влечет нас к Себе, у Кого в руках истинное спокойствие и счастье. Вот ваш дом, построенный в пустыне, где время часто будет казаться вам продолжительным, а между тем, пролетит, как молния.
Поля не поняла слов старца, потому что мысль ее блуждала в другом месте и со слезами уносилась в Карлин. Пан Атаназий поднял книгу и закрыл ее.
— Как старик, я не буду надоедать вам. Я зашел сюда только посмотреть и возвращаюсь в Шуру. Если вам будет нужно что-нибудь, то пришлите ко мне.
С этими словами он проворно встал со стула, взял палку, шляпу и, бросив еще взгляд на сироту и Юстина, скорыми шагами вышел вон, оставив молодых наедине.
* * *А в Карлине в этот день было гораздо веселее. Правда, Анне каждую минуту приходила на мысль подруга детства, но окружающие люди, гости, шум, родные не давали ей возможности поплакать в уединении. Может быть, и Альберт Замшанский также содействовал веселости Анны, потому что в теперешний визит, очевидно, стараясь понравиться девушке, он ни на одну минуту не отходил от нее. Красноречие, остроумие и гибкая способность приноравливаться к людям делали его более и более привлекательным для Анны.
Есть люди, одаренные таким счастливым характером, что обман непонятен и даже вовсе не существует для них, потому что сами они не умеют обманывать, только посторонние открывают им глаза, но сами они всегда остаются слепы. Анна, по доброте и чистоте своей, была именно таким существом, для нее все представлялось правдой, сама она не хотела и не могла нигде заметить обмана. Потому и Альберт, хоть был только искусственным произведением, хоть блистал только заимствованным светом и ничего не заключал в себе, показался ей чудесным, очаровательным человеком.
А может быть, сердце ее увлеклось и привязалось к этому призраку только потому, что давно жаждало любви.
Алексей с сердечной скорбью видел, как Анна конфузилась от взоров молодого гостя, краснела, была весела и любезна с ним… Все эти очевидные признаки рождавшегося чувства не ускользнули от его наблюдательности. Невыразимая горесть сжала сердце бедного Алексея: он видел свой идеал брошенным в жертву самому обыкновенному человеку и трепетал, представляя его будущность. Он, не смевший поднять на нее глаз своих, готовый всю жизнь стоять пред нею на коленях, желавший только издали смотреть на это небесное явление, теперь увидел ее упавшей на землю к существу ничтожному и возбуждавшему в нем одно лишь презрение!
Может быть, Дробицкий был бы равнодушнее, если бы ему предпочли, по крайней мере, равного. Но он глубоко страдал, когда заметил посредственность, смело поднимавшуюся туда, куда он не смел даже поднять свои взоры.
