Слав Караславов - Восставшие из пепла
Маттео Занте несколько успокаивало то, что не он один потерпел неудачу. Посол, отправленный с той же миссией к алеманнскому императору Фридриху Гогенштауфену[200] с богатыми подарками, тоже вернулся ни с чем.
…Маттео Занте долго стоял перед дверью василевса. Феодор Комнин решил не принимать его, более того, не желал вообще его видеть. Мануил[201], брат василевса, несколько раз входил к нему, чтобы как-то умилостивить императора. Но едва он открывал рот, чтобы сообщить о Маттео Занте, ожидающем за дверью, василевс вскипал, жилы на шее его синели, лицо наливалось кровью. И, не сдерживая своего гнева, он кричал:
— Скажи этому павлину, что я прикажу ощипать его!
— Но, мой василевс…
— Замолчи! — кричал Феодор Комнин. — Тем, что в моей свите торчит этот дурак, я обязан тебе, да! И нашей престарелой рыбе…
Так он звал свою сестру, глупую и легкомысленную женщину. Ее прозвали Пеструхой за неумение одеваться.
Мануил знал характер брата. Надо было дать ему сорвать на ком-то зло, выкричаться до усталости. После извержения словесного потока император, кажется, худел еще больше, узкая грудь его под красной мантией совсем проваливалась. Много раз гнев василевса обрушивался на голову Мануила, не нанося ему никакого вреда.
Зайдя в четвертый или в пятый раз к императору, Мануил спокойно ждал, когда его царственный брат изольет весь свой гнев. И бури на море, вызванные гневом божьим, утихают. Мануил будет стоять так, пока Феодор не замолчит. Однажды он попытался выйти из залы, не дослушав его. Брат, озверев, бросил вслед тяжелый жезл и чуть было не убил его. До сих пор шрам от жезла виден на затылке, Теперь Мануил предпочитал выслушивать дикие крики брата до конца. Пусть говорит. Только зачем так визжать? Одни предпочитают говорить шепотом, другие в полный голос, а этот визжит.
— Я тебя вижу насквозь, — кричал Комнин. — Ты рад, что и этот дурак вернулся с пустыми руками. Ты рад тому, что я не могу выступить против царя болгар Асеня, твоего возлюбленного тестя… Но назло всем и вся я пойду против него и докажу, на что я способен! Я его раздавлю, раздавлю его, вот так! — Император нажал большим пальцем на подлокотник трона и с диким остервенением стал шевелить пальцами, показывая, как давят насекомое. — Раздавлю я его назло тебе, твоей толстощекой жене — болгарке, всем вам, всем!
Император покрутил головой, мучительно проглотил комок, застрявший в горле, вытянулся на троне. Его тонкие, худые ноги запутались в пестром персидском ковре. Мануил воспользовался минутным затишьем и вышел. Постояв за тяжелой завесой, он снова вернулся как ни в чем не бывало.
— Мой василевс, ваш посол Маттео Занте ждет, когда вы соблаговолите…
Феодор Комнин устало махнул рукой, чтобы брат замолчал.
— Зачем он нужен, если не понимает меня? Да и ты не понимаешь.
— Ошибаешься, мой василевс…
— Нет, не ошибаюсь, Мануил. Ты меня не понимаешь. Никто не хочет понять меня, никто…
То, что император назвал его по имени, было хорошим признаком. Гнев василевса остывал.
— Мой василевс, ты знаешь, что…
— Знаю! Знаю, что Иван Асень отправил послов в Константинополь. Знаю, он что-то замышляет против меня. Знаю, знаю все!
— Но, мой василевс, не забывай, что после изгнания Куртене ты первый нарушил договор с болгарами.
— Вон! — снова вскипел император.
Мануил направился к двери, но вдруг неожиданно остановился.
— Только два слова, мой василевс.
Василевс молчал, а это означало, что он слушает брата.
— Ты хочешь поссориться с Маттео Занте? Но не забывай, за его спиной — много родственников.
— И что, они нападут на меня?
— Нет, мой василевс, но напоминаю, что тогда труднее будет победить Ивана Асеня.
Этот довод охладил пыл императора окончательно. Он глазами показал на собранный под ногами ковер, и два глухонемых телохранителя молниеносно расправили его. Не получив нового распоряжения, они снова стали за спинкой трона, неподвижные, как колонны, безучастные ко всему.
— Пусть войдет…
7Севаст Алекса ехал в свите царя. Светло-желтая травка едва пробивалась из земли. Дорога словно гнулась под тяжестью коней. Мягкая от влаги земля дымилась под лучами горячего солнца, готовая принять ласку человеческих рук, жаждущая семени. Скоро разольются на ней озера белых ромашек, синих незабудок, заполыхает пестрое разнотравье, но в день святого Георгия, напоенный ароматом зелени, вряд ли нынче будут собираться люди вокруг запеченных молодых барашков. Беда пришла в Болгарию, кони фессалоникийского императора Комнина уже топчут ее земли. И воины, идущие на битву с ним, думают не о барашках, а о той крови, которая прольется из их сердец, орошая эту землю. И у нее возьмут алый цвет маки, еще не расцветшие пионы, дикие горные гвоздики, буйно растущие по плодородным склонам южных гор.
Реку Хеброс перешли рано утром. Копи и люди были еще мокрые. Походные четырехугольники растянулись, воины шли беспорядочными толпами. Лишь впереди, где развевались знамена и ехал царь, друнги[202] и турмы двигались в положенных им местах. Далеко впереди и по сторонам маячили всадники легкой куманской конницы. Низкорослые крепкие кони рассыпались по всей равнине, создавая иллюзию движения многочисленной армии. Но армия Ивана Асеня была не столь велика, ибо при получении известия о вступлении войск Феодора Комнина в болгарские пределы готовых к походу воинов набралось немного. Главные силы должен был привести чуть позже севастократор Александр. Перед выездом из Тырновграда царь разослал гонцов ко всем болярам и воеводам с повелением срочно готовить воинов, а деспота Крестогорья просил занять крепость Клокотницу и ждать его там.
Вечером армия Асеня встала лагерем на берегу Хеброса, куда должны были прибыть послы от деспота с сообщением о его действиях. Но, к величайшему удивлению царя, они не появились. А его собственные гонцы привезли новости, которые никого не обрадовали. Через них Слав сообщал Ивану Асеню, что он еще не готов к походу, однако выступит в самое ближайшее время. Царь слегка успокоился, получив одновременно послание Ивана Звездицы. Тот просил не сомневаться в их верности и сообщал, что Слав придумал какой-то очень хитроумный план.
Неопределенности и недосказанности царь не любил. Но у него не было пока другого выхода, как надеяться лишь на свои собственные силы. Оставаться на этом берегу Хеброса не имело смысла. Единственное преимущество появится у него лишь в том случае, если он перейдет реку и займет Медоградскую и Клокотницкую крепости раньше, чем это сделает Феодор Комнин. Переправу начали на следующее утро, еще до восхода солнца. Первой перешла на другой берег легкая конница. Взгромоздившись на надутые кожаные мехи и держась за хвосты коней, кривоногие всадники-куманы вскоре тоже оказались там. Куда сложнее было с пехотой. Помогли крестьяне из окрестных сел. Лодки и плоты, наскоро сколоченные ими, перебросили через Хеброс и пехоту.
Иван Асень оглядывал свои южные земли. Солнце поднималось будто в ореоле святого Георгия Победоносца. Вершины гор синели, словно шлемы сказочных богатырей. Несмотря на малые свои силы, Асень должен победить.
Царь не жаждал крови, он был добр и мягок, но коварство и предательство императора Фессалоник возмутило его до глубины души. Это был тот крайний случай, когда его доброе слово не дало результата и пришлось обратиться за помощью к мечу. А их, добрых слов, было сказано им больше, чем стрел в колчанах всех его воинов. Их услышали латиняне, мадьяры, ромеи. Только Феодор Комнин отмахнулся от предложенных ему мира и дружбы, несмотря на свои же клятвенные обещания и письменный договор об этом. И теперь вот законы предков вступили в силу, земля ждала подвигов и крови героев…
Царь натянул поводья, оглядел свиту. Мужественные лица приближенных успокаивали его. Болгарская земля была щедра хлебом и людьми с крепкими и сильными десницами. Эти люди берегли свою землю, во имя ее свободы переносили суровые испытания. Некоторые из них, например, деспот Крестогорья, укрылись от гнева осквернителей болгарской земли в неприступных каменных теснинах и, как матерые волки без стаи, одичали до того, что даже трудно предугадать их поступки. Тот же Слав поседел и состарился в ожидании законных властителей болгарской земли, а теперь вот не может объяснить царю свои намерения.
День обещал быть солнечным. На небольшом бугорке царь остановил коня. Слева от него горизонт далеко-далеко уходил по равнине, а справа небо, задумчивое и холодноватое, лежало на хребтах далеких голубых гор. Чуть в стороне возвышалась крепость Медоград. Ее воевода приказал опустить мост. Знамена развевались над главными воротами, рога и трубы возвещали о прибытии царя. Ближе к горам была видна и Клокотницкая крепость. Вся армия не могла разместиться в двух крепостях. Надо было подумать, где определить лагерь для остальных войск.
