Юрий Вяземский - Великий понедельник. Роман-искушение
И в гулкой каменной тишине, в зловещем шорохе одежд и в пыльном солнечном зное голос Наума сурово и хрипло вопросил:
– Какой властью ты это делаешь?! Кто дал тебе эту власть?! Скажи нам. Мы ждем от тебя ответа.
Иисус ответил сразу:
– Я тоже спрошу вас, и, если ответите, отвечу и я вам на то, о чем спрашиваете меня. Скажите: крещение Иоанново с небес было или от человеков?
Наступило удивительное молчание, такое же солнечное, пыльное и гулкое, как та тишина, которая воцарилась в Храме. И солнце так жарко освещало лица, что всё на них можно было прочесть, даже мысли, а гул ожидания эти мысли словно считывал и произносил вслух.
Глаза у Наума забегали, приподнимая тяжелые веки, отчего словно вспух кончик носа, расширились ноздри, задергались седые и чуть обвисшие усы, встопорщилась и тоже задергалась густая борода, в которой теперь совершенно исчез рот, будто стал ненужным.
«Разумеется, не от Бога и не с небес! И сам знаешь, что не от Бога! – яростно вспыхнули глаза Наума. – Потому что твой Иоанн, этот Креститель, такой же грязный обманщик и проходимец, как ты!» Но ярость почти тут же сменилась досадой, и те же глаза испугались: «Уходит. Может уйти». И дальше растерянно побежало: «Многие из них верят, что он был пророк, и всё, что он говорил и делал, – с небес и от Бога». И снова вспыхнуло: «Если вдруг соглашусь, что от Бога, он тут же заявит: Креститель от Бога свидетельствовал вам обо мне, что я тоже от Бога, а вы спрашиваете: кто дал мне власть и откуда она?» И с еще большей досадой сверкнуло: «Как ловко ушел, подлец!» А следом вздрогнуло и сжалось: «Нельзя при народе. Нельзя отрицать их Крестителя. Разъярятся. Камнями могут побить!.. Не побьют при Амосе?!.»
Преподобный Наум отвернулся от Иисуса Христа и посмотрел на Амоса, яростно, в отчаянии и с надеждой.
А тот тоже думал. И до того, как Наум посмотрел на него, думал, похоже, так: «Я видел этого Иоанна. Могучий был человек. Глаза – как угли. Голос – топор, которым рубят деревья… Может, от Бога. Может, от сатаны и от бесов. Но точно – не от человеков!»
И только Амос это подумал, Наум посмотрел на него, и мысли Амоса выпрыгнули ему на лицо и побежали несколько в ином направлении: «Ребята надежные. Но мало их. И стоят неудобно – народ их со всех сторон окружил. Оружием не успеют воспользоваться… Сколько у него сообщников? Вооружены? У этого долговязого и у этих двух, по бокам, что у них под плащами?.. Спокойно, начальник! Главное – страх не показывать. Тогда точно – накинутся и разорвут. У нас это быстро». А поверх этих спокойных мыслей забегали досадливые и злые: «Что этот старый козел на меня уставился?! Не суйся, если не умеешь с народом разговаривать! Сам задал вопрос – сам и отвечай!.. Эх, надо было сперва от Ханны получить инструкции. Наломаем теперь дров!»
Наум смотрел на Амоса. Амос смотрел на Наума. И оба чувствовали и знали, что мысли их словно на лбу написаны, а народ стоит и читает. И оба, саган и главный священник, вспомнили вдруг об авве Ицхаке, который, вон, полюбуйтесь, стоит рядом, молчит и таращит глаза на Иисуса, а им, своим младшим товарищам, не желает прийти на помощь. И обернулись к Ицхаку, взглядами требуя, прося, умоляя.
Старец их взгляды почувствовал и молчание их услышал. Сперва он беспомощно улыбнулся, затем поднял и развел в стороны руки, а потом словно выдохнул из себя тихое и кроткое:
– Не знаем. – И, чуточку помолчав, добавил еще грустнее и ласковее: – Не знаем откуда. – И так посмотрел на Христа, словно прощения у него попросил.
От звука его голоса тишина сначала вздрогнула, затем нервно напряглась и звонко натянулась.
А Иисус ответил:
– Вот и я не скажу вам, какой властью это делаю.
Молчание треснуло, расползлось по шву, и из него стали выплескиваться вздохи и голоса, выкрики и фразы.
Филипп стоял во втором ряду среди апостолов. И слышал, как впереди с досадой воскликнул Иаков Малый:
– Почему «не скажу»?! Я бы сказал! Я бы ответил этому лицемеру, этому племянничку главного вора и разбойника!
– Нельзя было отвечать, – порывисто возразил ему Петр. – Ты что, не понял? Вопрос был «рогатый». Если б ответил: «Бог дал мне власть», они сразу же обвинили бы Его в богохульстве. А если б про Бога не сказал: дескать, сам это делаю, – они обвинили бы Его в самозванстве.
– Как будто Он никогда не говорил, что власть у Него от Бога?! Как будто не называл себя Пророком и Сыном Божьим?! При стражниках и при священниках говорил. И здесь, в Храме, – не раз и не два! На Кущах, на празднике Обновления. И ты слышал, и я. Не помнишь? – Малый не успокаивался. А Петр продолжал ему возражать:
– Слышал и помню. Но, видимо, не время сейчас. Нельзя поддаваться на провокацию. Момент, похоже, не тот…
– Почему не тот момент? И когда этот момент наконец наступит?! – воскликнул Малый.
– Тише говори. Услышит, – упрекнул его Петр.
– Плевать я хотел, что услышат!
– Я про Иисуса говорю. Ему твоя… твое ожесточение не понравится.
– Иисус и так меня слышит! – убежденно воскликнул Малый, но тон свой заметно понизил. – Он всех нас слышит. Даже когда мы молчим. Слышит и бездействует. Обещает и не выполняет…
– Погоди, не суесловь, – строгим голосом произнес Петр, прерывая друга. – Зачем Ему самому о себе свидетельствовать, когда Креститель о Нем свидетельствовал, называя Господом и Сыном Божьим?
– Надо было повторить, – упрямо боднул рыжей головой Иаков Малый. – Надо было напомнить народу слова Иоанна. И здесь, в Храме, громогласно и во всеуслышание объявить: «Бог дал Мне власть, и все вы малые песчинки, все вы твари дрожащие перед силой и славой истинного Пророка Господня!»
– Так ведь Он почти то же самое и сказал. Ты разве не слышал? – вдруг спросил Петр и ухмыльнулся в курчавую бороду.
Малый удивился, то есть перестал восклицать и бодать головой, повернулся к Петру и ощерил рот. А Петр пояснил:
– Власть – это не крик. Власть – это присутствие духа и в спокойном величии сила!.. Они подступили к Нему с вопросом, а Он сам потребовал от них ответа! Их много – Он один. У них – копья, а Он – безоружен. Потому что Он Царь здесь и Господин, а они перед Ним – точно трусливые собаки… Что они Ему ответили, ты слышал?!
– Ничего не ответили. Сказали: «Не знаем».
– Вот-вот! «Не знаем!» – вдруг торжествующе воскликнул Петр и яростно взмахнул рукой. – Они, умники и великие толкователи Закона! Они, которые каждую фразу, каждое слово, каждую букву в Законе всегда берутся истолковать и так перед нами толкуют, с таким несокрушимым апломбом, с такой безоглядной уверенностью в своей правоте, будто вместе с Моисеем поднимались на Синайскую гору, на колеснице с Ильей взлетали на небо, с Исайей обличали царей и плакали с Иеремией на реке вавилонской! Они, книжники и знатоки, гордые учителя народа! Ты слышал, чтобы они когда-нибудь произносили эти самые слова «не знаю», «не знаем»?! Они – призванные Богом и назначенные синедрионом отличать добродетельных от грешников, знающих от шарлатанов, пророков от самозванцев! Разве может им быть неясно, от кого человек говорит – от Бога или от дьявола и дана ли ему власть или нет у него никакой власти?! Но вот при народе, в Храме, в Доме Господнем, пред жертвенником и святилищем Его они только что провозгласили: «Не можем определить, не знаем, потому что глухи и слепы, невежественны и бессильны, суесловны и слабоумны!» Может ли быть для них большее унижение, больший позор?
– Ты прав, Петр, – тут же согласился с ним Малый. – Они Его хотели унизить, но сами унизились. Его хотели ударить, но сами себе лоб расшибли. Лживые судьи сами себя осудили!.. Ты мне объяснил. Ты умница, Петр!
А соглядатай Каллай – тот самый человек в сером плаще с капюшоном, который стоял поблизости и якобы разглядывал Красные ворота, – теперь смотрел в пыльное небо, на мутное полуденное солнце и слушал еще более внимательно.
Глава двадцатая
Признание Ариэля
Седьмой час дня
– Какое странное небо. Мутное. И солнце словно в пыли… Такое редко бывает весной, – сказал Иоиль, глава школы великого Гиллеля.
– Учитель, позволь мне теперь сказать и объяснить тебе, – попросил Ариэль.
– Нет. Не позволю, – ответил Иоиль.
Они сидели в беседке.
– Еще раз напомню тебе о нашей стратегии, которую ты, похоже, недостаточно четко себе уяснил, – наставительно заговорил Иоиль. – Партия ныне ослаблена, потому что в ней существуют две школы. И эти школы, преследуя в общем-то единую цель, в частностях непрестанно спорят друг с другом, как мне кажется, часто лишь для того, чтобы поспорить и доказать свою правоверность, свое православие и свою особую приверженность заветам старцев. Нашими разногласиями, естественно, пользуются враги партии: открытые и тайные язычники, разного рода ренегаты, вроде саддукеев и иродиан, а также раскольники, называющие себя фарисеями, но, по сути, свернувшие с пути истинного, поправшие великие принципы, предавшие интересы партии и фактически действующие против обеих школ.
