Раффи - Самвел
Не выпуская царицы из виду, он в то же время внимательно осматривался вокруг. Ему попадались только трупы. И каждый раз, когда эти холодные, бездыханные тела преграждали ему путь, когда во мраке он прикасался к ним, он испытывал чувство жгучей радости. Он дождался, пока царица окончит обход и направится во дворец. После этого он продолжил осмотр крепости, чтобы лучше ознакомиться с положением вещей, которое ему все же было неясно.
Очень внимательно он осматривал бойницы и казармы, рассматривал запасы оружия — все в порядке, только нет воинов и никого вообще… Что стало с ними? Куда все делись? Неужели все вымерли? Эти вопросы возникали в его встревоженной голове, полной мрачных мыслей, таких же черных и ужасных, как ночная кромешная тьма.
Осмотрев все уголки крепости, он подошел к царскому дворцу. Долго блуждал он вокруг него, напрягая слух, чтобы убедиться, не слышно ли голосов изнутри. Но когда-то веселый, жизнерадостный дворец теперь был глух и безжизнен, как могила. Эти палаты любви и счастья, храм неумолкающей песни и музыки с его радостной жизнью и обычаями он знал с давних пор. Он знал, что и в какой час делалось там. Он знал бурные ночи дворца, где до утра героические песни гусанов и топот пляшущих ног раздавались в обширных залах. А теперь все было мертво, все застыло в глубоком безмолвном покое. Эта тишина производила особенно тяжелое впечатление в черном мраке безлюдного дворца. И это радовало его. Обычно дворец освещался всю ночь множеством ярко сверкавших огней. Теперь же в палатах было совершенно темно. И только в одном окне пробивался слабый свет, готовый угаснуть. То была опочивальня царицы.
Он занес уже ногу на порог главного входа, но все не осмеливался войти. Опасался, что кто-нибудь из многочисленных царедворцев и телохранителей остался в живых. Но, с другой стороны, его ободряла мысль, что если бы во дворце остались люди — зачем царице одной ходить по крепости и заниматься тем, что делать ей не надлежит. Преодолев свою нерешительность, он вошел внутрь и сейчас же скрылся в темных закоулках дворца.
В это время Шушаник и Асмик были заняты на кухне. Одна из них ощипывала голубей, другая разжигала огонь, чтобы поскорее изжарить их. В этот вечер им посчастливилось: они убили четырех голубей, что случалось очень редко. Их ведь было тоже четверо оставшихся в живых в крепости: царица, царевна Вормиздухт и они — две служанки.
— Сегодня у нас будет роскошный ужин, — весело сказала Асмик.
— Если бы хоть кусочек хлеба, — печально заметила Шушаник. — Ах, как давно мы не ели хлеба!
Слова Шушаник вызвали грусть у веселой Асмик, которая стала утешать подругу:
— Бог милостив, сестрица! Мы уже привыкли жить без хлеба и питаться только мясом. Бог ежедневно посылает нам прекрасных голубей.
— Царица тоже привыкла… Она с аппетитом кушает жареную дичь, не то, что царевна Вормиздухт.
— И она привыкнет.
Шушаник снова загрустила.
— До каких пор мы будем жить так, Асмик? — жалобно спросила она, — Все умерли и успокоились. Остались только мы. Если бы и нам умереть, чтобы избавиться от этих мук…
— Зачем умирать? — обиженно ответила Асмик. — Если мы умрем, кто же станет служить царице? Бог затем нас и сохранил, чтобы мы ей служили.
— Ты не боишься, Асмик? — переменила разговор грустная Шушаник.
— Чего бояться?
— Как чего? Если персы узнают, что в крепости не осталось мужчин, они взломают ворота и войдут. Что ты тогда будешь делать?
— Что делать? — смеясь ответила Асмик, — мы будем защищаться с помощью стрел и не подпустим ни одного к себе.
Шушаник также рассмеялась над наивностью подруги. Она была старше жизнерадостной Асмик.
Пока на кухне служанки были заняты этим разговором, царица вернулась во дворец. Она вошла в свою опочивальню, сняла единственный светильник с треножника и быстро вышла. Миновав пустые, погруженные во мрак и тишину залы, она остановилась у дверей одной из комнат. Вытащив из кармана ключи, отперла дверь. Хотя она сделала это очень осторожно, все же скрип тяжелой двери разбудил молодую девушку, спавшую на тахте.
— Воды!.. Жажда томит! — были ее первые слова, когда она, открыв сонные глаза, увидела входящую царицу со светильником в руке. Она произнесла это тоном наивного ребенка, обращающегося к своей любимой матери или няне.
— Разве у тебя нет воды? — спросили царица с искренним участием. В ее мягком голосе чувствовалось сострадание.
— Часто забывают…
Она поставила светильник, быстро вышла и через несколько минут вернулась с серебряной чашей, наполненной водою. Девушка с чувством признательности взяла чашу, жадно выпила всю воду и сказала:
— Какая холодная!
Это была молодая царевна Вормиздухт, сестра царя Шапуха, пленница царицы Армении и будущая невеста Меружана Арцруни. Ей не было еще семнадцати лет, но, рожденная под южным солнцем, она рано созрела, оформилась и сияла теперь всей чарующей прелестью молодости. Глядя на нее, можно было подумать, что божество красоты сделало все возможное, чтобы создать в ее лице своего двойники. В ярком сиянии ее больших очей Меружан Арцруни утопил весь свой рассудок и всю свою душу. Красота и нежность ее были так чарующи, что армянская царица, несмотря на свою сильную ненависть к Шапуху и вообще ко всему персидскому царскому роду, все же в течение последних дней не только стала относиться к Вормиздухт с материнским состраданием, но даже полюбила ее. Постигшие несчастья — голод и чума — заставили царицу забыть свою безжалостную вражду к семье Шапуха. Да! Она полюбила Вормиздухт, стала ласково обходиться со своей пленницей, жизнь и смерть которой были в ее руках. В этой любви она находила утешение, она согревала ее душу, изнемогавшую от тяжелых переживаний. Сходство судеб вызывало в них взаимную симпатию. Царевна, правда, была пленницей, но ведь и царица тоже оказалась пленницей в осажденной крепости. Каждую минуту ее ожидала такая же участь: плен в далекой Персии, быть может, даже и нечто более суровое.
Чума не пощадила и красавицу царевну. Во время ее болезни царица не знала покоя, проводя ночи у ее постели. Выздоровление Вормиздухт доставило царице большую радость. Ее держали почти взаперти. Царица не разрешала ей выходить из дворца, опасаясь, чтобы царевна снова не расхворалась под впечатлением тяжелых картин. Царевна очень боялась мертвых, а улицы крепости были полны трупов.
Выпив холодной воды, Вормиздухт очнулась от сна. Она неожиданно вскочила на ноги, бросилась на шею царице и долго не выпускала ее из своих объятий, целуя, лаская и одновременно рыдая на ее груди.
— Что с тобою, милая? — спросила смущенная царица.
— Ах, если бы ты знала, как я долго плакала! Как много я плакала! — шептала царевна сквозь слезы.
— О чем же, милая? Что случилось?
— Это было во сне… Но теперь я так рада, очень рада… ты жива… ты опять со мной!
Царица поняла, что грустные сны взволновали чувствительное воображение молодой девушки. Она обняла ее, поцеловала и усадила возле себя на сидение. Затем она еще раз спросила Вормиздухт, почему та плакала во сне.
— Не скажу… Язык не поворачивается…
После долгих просьб она все же рассказала царице свой сон: будто бы она гуляла во дворце и увидела там много людей, лежавших на земле, — мужчин, женщин, стариков, детей. Кто был уже мертв, а кто мучился в предсмертных судорогах. Среди них она будто бы заметила царицу, упала на ее труп и стала плакать. Плакала долго, пока не проснулась.
— Наши несчастья навевают на тебя такие печальные сны, дорогая Вормиздухт, — утешила ее царица. — Безгранична милость бога: он уберег нас от смерти, будет оберегать и дальше. Не волнуйся, Вормиздухт, и не думай ни о чем…
Впечатления, конечно, были очень тягостны для нежного сердца девушки. Кроме всеобщего мора в крепости, свидетельницей которого она была, ей пришлось наблюдать поголовную смерть своих многочисленных слуг и служанок. Эта потеря очень угнетала ее, она никак не могла с ней примириться. Часто среди ночи она звала своих людей, но, вспомнив, что их уже нет, принималась плакать. Поэтому царица приказала готовить постель царевне в своей собственной опочивальне, чтобы можно было в таких случаях утешать несчастную девушку.
— Теперь пойдем, дорогая Вормиздухт, — сказала царица, беря ее за руку и поднимая с постели, — пойдем посмотрим, что сегодня приготовили нам к ужину Асмик и Шушаник.
Слезы Вормиздухт мигом высохли. Она весело вскочила, схватила с окна светильник и, побежав вперед, стала просить царицу:
— Светильник буду нести я, дорогая матушка, позволь мне это! Ты все хочешь делать сама!
В эти дни она стала называть царицу «матушкой». Царица ласково улыбнулась и позволила ей нести светильник.
