Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2
И люди, не понимая, по какой причине устроен сполох — пожар ли, набег ли ворога? — торопливо накидывали на лбы кресты, запирали ворота, с опаской выглядывали через ослонные тыны. Но пономарь скоро опамятовался стал верно руководить вечником, город успокоился. А тут еще и бирючи верховые засновали по улицам и межулкам, разглашая, что великий князь собирает всех людей в кремле.
Нижегородцы начали приуготовляться к совещанию — неспешно, с раздумьями и пересудами, поскольку участие в вече было правом каждого, однако же не обязанностью Сначала, как водится, провели свои маленькие вечера, уличанские и кончанские, а уж придя к одному какому-то соображению, жители улиц и концов направились уж на общегородской сбор.
— Как думаешь, боярин, отзовется народ на мой глас? — спросил Борис Константинович Василия Румянцева. Тот не сразу собрался с ответом — лгать было совестно, а прямить боязно либо не хотелось, сказал уклончиво:
— Слово твое, господин князь, должно быть твердо, как Бог на небеси.
Борис окончательно понял, что от боярина преданности и чистосердечия ожидать уже не можно, и все свои упования возложил на народный сход.
Хоть и крайне редко собиралось нижегородское вече, однако же в центре кремля между Спасским и Архангельским соборами возвышалась изготовленная исключительно для такого события степень — деревянный помост с лавками и сиденьями, на которых размещались все степенные люди города во главе с великим князем.
Народу набилось в кремль преизрядно: все торговые и мастеровые люди пришли, много и простого народу толпилось — монахов и монахинь, нищих и калик перехожих, странников со скоморохами и юродивыми, людьми одинаково дивыми.
Право высказать свое слово на вече имели все на нем присутствующие, но обыкновенно говорили только лепшие люди, смысленные — бояре и старейшины, а остальные слушали в молчании и только под конец выражали свое одобрение или несогласие, но случалось, что разговор начинал и кто-то из простолюдья. Богатеи, случалось, подкупали смердов и утлых мужиков для того, чтобы те своими криками и громким говором заглушали речи противников и тем способствовали утверждению желательных решений. Борис Константинович об этом знал и пользовался этим. А ныне особенно рассчитывал на своих приживальщиков, тех, что находились на княжеской застольщине и не имели другой возможности отблагодарить хозяина, как только бездумным согласием со всем, что он ни скажет. Именно поэтому, начиная вече, Борис Константинович обратился не к боярам, находившимся с ним на помосте, а к тем, кто стоял внизу, тараща в ожидании глаза и непрестанно крестясь то на церковь Спаса, то на главу Архангельского храма.
— Господа и братья, бояре и друзья мои! — гулко разнесся в морозном воздухе чуть надтреснутый голос Бориса. Мгновенно установившаяся тишина ободрила его, и продолжал он уверенно, напористо: — Богом данной мне властью я имею честь быть в челе великого нижегородского люда. Судьба нашего княжества самая беспокойная среди всех земель Руси, а мое правление самое мятежное. Вам ведома вся подноготная моей жизни, ведомо, как люб мне Нижний Новгород. Отстаивая его честь и свободу, я готов скорее погрести себя под его развалинами, уйти под воду, как ушел от Батыя наш заволжский непокоренный Китеж, чем допустить его поругание! И я обращаюсь к вам, братья и сестры, друзья мои не предадим отчину во вражеские руки!
— Мы заодин с тобой, великий князь! — донесся первый вечок, Борис по голосу признал в кричащем одного из своих подручников.
Среди бояр и воевод, сидевших на лавках степени, прошло легкое волнение, однако слова никто не взял, все выжидали, как дальше будет дело оборачиваться.
— Не хотим брани! — выкрикнул стоявший в первых рядах мужик в заношенном рубище, платанном новыми, белыми кусками холста. Борис при знал его — Иван Семибатюшный — известно, коль семь отцов у него стало быть, ни одного нет, а мать — вдовица несчастная, либо без жениха оставшаяся девка.
— Миром надо поладить с Москвой! — А этот вечок принадлежал другому Ивану, имевшему прозвание Подкрапивного, тоже, стало быть, неизвестно где и кем зачатого. Оба Ивана были, несомненно, чьи-то подголосники, на медные деньги нанятые и под хмелем уже сюда пришедшие. Борис это сразу понял, а потому противоречия их его не смутили, он все так же горячо продолжал:
— Самое верное средство, чтобы поладить с врагом, это побить его! Кто меч изощряет, мечом погубляет и сам ведь от меча смерть принять может. Николи Нижний наш град не становился на колени ни перед каким врагом, не станет и ныне!
С большой верой говорил это Борис, не сомневался, что основная масса горожан держится такого устремления мысли, однако вместо дружной поддержки, которую ждал он, началось в толпе какое-то глухое брожение, а затем стали долетать и выкрики:
— Кабы «не становился»… Только и топчут нас все кому не лень.
— Истинно, все забижают, ровно вдову бедную.
— Однако ни разу кремль каменный — ни разу! ни один супостат не взял!
— Что — кремль, посады горят, как свечки, кажинный год.
— Вдова что трава, всяк наступает ногой.
— Ну да, и татаре и мордва и ушкуйники зорят и жгут.
— Татары вон коней в храме поставили, можно ли сносить православному такое изголение?
— Вот то-то и есть!
— Чего «то-то», чего «то-то»? Ведь и зовет нас великий князь не становиться на колени ни перед татарином, ни перед иным каким ворогом!
— Эка, воин какой выискался! Где ты днесь-то был, когда татары церковь облупили?
— Верно, верно, сродники мои вон сбежали после Арапши в Москву и не жалеют живут как у Христа за пазухой.
— Всем кому голова дорога, подаваться туда надо.
— Всем нельзя…
— Верно, надо, чтобы Нижний-городок стал воистину Москвы уголок, московские государи блюдут свою отчину.
— Полно-ка: из московских князей один только Дмитрий Донской и был славен, а остальные лишь на хитрость да пронырливость горазды, московляне, они и есть московляне.
— Истинно, без воды моются, без ветра сушатся.
— Куда как ловки! Вон и Василий Дмитриевич… Он ведь с ярлыком идет, не токмо с мечом.
— А мы слабы.
— Одолеют московляне…
— Правосудие мудро!
— Гнев Господа на нас.
— Молитесь, братия, последние времена.
— Бог милостив.
— «Молитесь»… «Милостив»… «Мудро»… Нет, не минует нас чаша сия!
— Да, слабы мы, но пресвятая Дева Мария не оставит нас, я видел лик ее в заре.
— Таков жребий истории…
— Нет, не оставит нас промысел Божий…
Борис Константинович слушал людские толки, и в лице его, кажется, не было ни единой кровинки. Но он побледнел еще сильнее, когда услышал про ярлык. Вскрикнул, перекрывая гомон толпы:
— Гоже ли, православные, против единоверных братьев наводить агарян? Ведь ярлык-то на нас привез ордынский царевич, который сейчас в обители Благовещенской вином монастырским упивается!
Казалось, столь отравленная стрела должна была бы поразить сомневающихся в самое сердце. Была она последней в колчане Бориса, однако вовсе не смертельной, вече утихомирилось лишь на миг, а затем заволновалось с еще более яростной силой.
— А сам-то?..
— Да, на Москву навел Тохтамыша.
— Нет, это не он, это брат Дмитрий да племяши.
— Одного поля ягода.
— Нет же, агарян не наводил Борис.
— А за ярлыком два раза бегал.
— Како два, не сосчитать.
— И все без толку, серебро да рухлядь мягкую зря стравил.
— Чего нам татар остерегаться, нам ушкуйники покоя не дают.
— Верно, их и сама Орда боится.
— А московский князь и на них управу найдет.
— Найдет, как же не найдет!.
— Верно, не супротивник нам Москва.
И тут Борис Константинович понял, что выбранное им лекарство хуже болезни. Не будь этого вече, можно было бы делать вид, что не знаешь общего настроения, можно было бы принимать решения, сообразуясь лишь со своими умозаключениями да, пожалуй, еще и с советами верных бояр — небось и такие остались, не все переветники, как Румянцев. Вспомнив о боярах и понимая, что терять ему уже нечего, он попытался в них поискать заступу, обратился к ним со слезами в голосе, скрыть которые не мог и не хотел.
— Господа мои и братья, милая дружина! Вспомните крестное целование, не выдавайте меня врагам моим!
Первым откликнулся старый боярин Никифор Балахнин, приехавший в Нижний из Городца вместе с Борисом Константиновичем:
— Запрем ворота, не пустим московлян с татарвой!
Тут же с лавки поднялся Василий Румянцев, сказал осанисто:
— Это все одно, что запирать конюшню после того, как из нее украли лошадей.
— Как это?
— Что за притча?
Старейший княжеский боярин продолжал.
— У великого князя московского Василия Дмитриевича ярлык на Нижегородское княжество, а что даден он не шутейно, не так, как Борису Константиновичу давался, и прислан царевич Улан с ханской дружиной.
