Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
Но потом кричат еще, слева и справа…
– Урааа! – разносится дальше по жидкой цепи, окутанной рассеивающимся зеленым туманом.
Кричит и Кузьма. Даже кашель отступил. Нет, снова начался, нестерпимо раздирая грудь. Что за напасть. Во рту кровь. Марля вся пропитана ею, к лицу липнет. Добежать бы, не упасть. Хоть одного немца на штык насадить.
Окоп. Слава богу! Немцы выпрыгивают из него, точно блохи. Бегут, изредка отстреливаясь. Нет, братцы-кролики. Мы так не договаривались.
Охает рядом Андрейка, роняя винтовку. Согнувшись, припадает на одно колено. Кузьма с Иваном оборачиваются. Верхов слабо машет рукой. Дуйте, мол, дальше без меня.
Прыжок через окопы. Впереди маячат желтые ранцы улепетывающих врагов. Догнать сволочей! Во что бы то ни стало догнать! Пусть за все ответят!
Ближайший немец поворачивается, стреляет навскидку. Метил в Самгрилова, но пуля достается Костычеву, который тут же падает. Ах, ты ж, собачье отродье!..
И откуда только силы взялись? Мгновение – и Кузьма перед стрелявшим. Тот пятится, судорожно пытаясь передернуть затвор непослушной, трясущейся рукой. Немец тоже в маске, но еще и в очках, за стеклами которых видны его широко распахнутые глаза. В них панический ужас. Боишься, гад? Правильно, бойся!..
Штык с хрустом входит в грудь. Руки словно бы отдельно живут от сознания, равнодушно выдергивая винтовку и направляя в следующего.
Ага, их двое. Один стреляет. Ха, мимо!
Хрясь! И у этого грудь проколота.
Самгрилов бежит к третьему…
Почему-то не может идти. Словно вязнет в какой-то кисее, опутавшей ноги выше колен. Вражеский солдат неуклюже пятится, не спуская с Кузьмы полных отчаяния глаз. Потом вдруг бросает ружье, разворачивается и бежит сломя голову истерически вопя что-то на своем собачьем языке.
В бессильной ярости Самгрилов провожает его ненавидящим взглядом.
Что-то теплое стекает по животу. Становится совсем уж хреново. Глянул вниз…
– Иди-ка ты! Попал-таки, паскудник, – прижав руку к пропитанной кровью гимнастерке, Кузьма оседает на землю.
Пальцы тут же окрашиваются бордовыми струйками. В голове словно ярмарочную карусель запустили. Горизонт вдруг встает на дыбы, земля быстро приближается, больно бьет в лицо, и Самгрилов проваливается в пустоту…
Вокруг то и дело падали солдаты. Но больше гибло от газов, чем от обстрела. Надо признать, этот пехотный подпоручик выбрал удачное направление для атаки. За его ротой Стржеминский увязался, думая, что деревенщина не справится с задачей и только бездарно положит своих людей. Но тот, вопреки ожиданиям, не стал слепо переть на немцев. Для начала осмотрелся и нашел слабину в обороне. Только потом повел туда солдат. Да и сам был впереди, ни за чьи спины не прятался.
Владислав даже зауважал его.
За первую линию окопов пришлось побороться. Немцы поначалу огрызались, встретив атакующих плотным огнем, но на штыковом бое спасовали. Кинулись наутек. Да и вряд ли смогли бы остановить тот неистовый, бешеный напор, с каким неслись на них землянцы. Чего стоил один только вид русских солдат: мокрые, захарканные кровью бесформенные тряпки на лицах; красные, разъеденные хлором глаза, источающие нечеловеческую злость, словно у лютого зверя, впившегося в глотку обреченной жертвы, и полнейшее безразличие к смерти…
В них стреляли, но атакующие даже не думали кланяться пулям. А те, в свою очередь, зачастую находили цель. Но на землю, прерывая свой бег, падали только убитые. Другие же, несмотря на полученные раны, добравшись до немцев, ожесточенно кололи штыками, били прикладами, саперными лопатками, ножами – всем, чем было можно. И враг не выдержал. Дрогнул. Побежал. Это вовсе не походило на отступление. Скорее – паническое бегство. Иначе зачем бросать оружие, и свое, и только что захваченное? А чего стоят эти сумасшедшие крики:
– Toten! Tot angriff! Zurück, zurück![98]
Паника перекинулась на вторую линию траншей. Там вообще не приняли боя, сразу помчались вслед за первой волной отступающих. Сотни ландверов бежали перед горсткой отравленных, едва державшихся на ногах солдат одной-единственной полуроты.
Впрочем, кое-кто еще огрызался. И выпущенные пули продолжали уносить чьи-то жизни.
Стржеминский не думал о себе. Он, как и все, бежал за ротным командиром, время от времени стреляя из нагана. Тоже кричал «ура», пока не увидел, что Котлинского, словно ударом невидимого молота, швырнуло в сторону. Распластавшись на земле, он замер в неестественной позе и больше не шевелился. Ближайшие два солдата вместе с Владиславом подбежали к нему. Подпоручик еще дышал, но хватило одного взгляда, чтобы понять – не жилец. Разрывной пулей раскурочило бок. Земля быстро темнела от вытекающей крови. Умрет как пить дать. Не сейчас, так в течение дня.
– Что же делать, ваше благородие? – спросил пожилой солдат, подняв на Владислава полные слез глаза.
Не поймешь, от чего слезятся. То ли от газа, то ли от потери командира.
– Продолжать атаку, – отрезал Стржеминский, сознавая, что помочь раненому они уже не в силах. – Доведем начатое до конца. Тем вашего подпоручика и отблагодарим за службу…
Одного солдата он все же оставил рядом с умирающим. Сам пошел вперед.
Немцы бежали. Остаткам 13-й роты удалось отбить первый и второй участки Сосненской позиции. Здесь остались целыми все пулеметы и противоштурмовое орудие. Германцы даже испортить их не успели.
Впереди лежал двор Леонова, где пока оставался враг. Засел он там, судя по всему, основательно.
Стржеминский загнал солдат в захваченные окопы. Требовалась хотя бы короткая передышка. Боевая злость – это, конечно, хорошо, но бездумно лезть под пули, по меньшей мере, глупо. Только сам пропадешь и людей понапрасну погубишь.
– Связь! – попробовал прокричать Стржеминский, но тут же закашлялся. Схватил за рукав ближайшего унтера в шинели нараспашку. – Дай мне связь с батальоном.
Тот куда-то умчался по ходу сообщения, толкнув перед этим и увлекая за собой одного из солдат.
Над головами на разные лады пели ружейные и пулеметные пули. Не переставая, выла шрапнель, словно раненая выпь. Немец даже высунуться не дает. Какая уж тут, к чертям собачьим, атака!..
– Ваше благородие! – вернулся унтер. – Пойдемте. Там, в офицерской землянке, телефон сохранился. Он работает.
О чудо. Спасибо тебе, Господи!
С полсотни метров пробирался по траншее, заваленной трупами русских и немцев, среди которых изредка попадались живые. Сидели, устало привалившись к стенкам окопа. Кашляли, прижимая тряпки к лицам, но винтовок из рук не выпускали, готовые и дальше идти, до самого конца…
Пока привыкал к полумраку землянки, услышал, что по телефону кто-то уже говорит:
– …Подтверждаю! Двор Леонова находится в обладании противником!..
Подойдя ближе, разглядел на звонившем погоны прапорщика.
– Передайте, чтобы крепостная артиллерия открыла огонь по двору, – назидательно сказал Владислав, усаживаясь рядом.
Прапорщик положил трубку и взглянул на него.
– Уже, – ответил кратко. – Сейчас ударят. А вы… Простите, с кем имею честь?
Ну да, под этими тряпками разве кого узнаешь.
– Подпоручик Стржеминский из второй саперной роты.
– А, понятно… Ох, простите… Прапорщик Радке, 13-я рота.
– Еще офицеры в роте есть?
– Подпоручик Котлинский… Не знаю, правда, где он теперь…
– Он убит.
Голова прапорщика дернулась. Над маской тревожно сверкнули глаза.
– Вы уверены? – спросил с нажимом.
– Да. Все произошло на моих глазах.
– Тогда офицеров у нас больше нет… – потухшим голосом констатировал Радке.
Теперь голова его поникла, плечи опустились.
– А мы с вами на что? – спокойно произнес Владислав.
Офицер глянул исподлобья, как показалось, оценивающе.
Над окопами с ревом пронеслись тяжелые снаряды и упали неподалеку, прямо во двор Леонова, породив оглушительный грохот и земную тряску.
– Наверно, я должен передать вам командование как старшему? – прокричал Радке, пытаясь перекрыть весь этот шум.
Наклонившись к нему, Стржеминский крикнул в ответ чуть ли не в самое ухо:
– Бросьте, прапорщик! Это ваша рота, вам ее и вести. А я, если что, буду поблизости…
* * *Едва на правом фланге третьего участка обороны, который накрыла крепостная артиллерия, осела поднятая разрывами земля, как в окопах 12-й роты появилось, наконец, долгожданное подкрепление. Солдаты с такими же замотанными лицами деловито разбредались по траншее, занимая позиции.
– Где ваш ротный? – услышал Чоглоков знакомый голос командира 14-й роты, прапорщика Тидебеля. – Из офицеров есть кто-нибудь?
Хотел окликнуть его, но проклятый кашель не дал произнести ни слова. Содрогаясь всем телом, подпоручик тяжело сполз по стенке окопа.
– Максимилиан! – навстречу Тидебелю выскочил Федотов, который был на другом конце редута. Живой, значит. Вот и ладушки…
