Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис
Когда женщина немного успокоилась, я отвела ее в общественную столовую, заставила выпить чаю, проглотить таблетку аспирина и немного брома. «Бог? – повторяла она вновь и вновь. – Какой Бог? Бога нет! А если есть, он – дьявол!» Ее гнев сменился тоскливой покорностью. Как и я, женщина осталась без крыши над головой, теперь ей придется идти в муниципальный приют. Приют представлялся бедняжке чем-то вроде богадельни – ужасная перспектива. Погибший муж был для нее единственным светом в окошке. «Его не назовешь красавчиком, – говорила мне женщина, – но разве в этом дело? Мы прекрасно ладили, жили душа в душу. Он был добрый, мухи не обидит. Чем он заслужил такую смерть? Почему его должно было разорвать на куски?» Действительно, почему? Вопрос, на который не было ответа, кроме разве что ответа, который дал тот холеный благочестивый священник.
Мне трудно было расстаться с этой маленькой испуганной женщиной, которая с робкой надеждой спрашивала совершенно постороннего человека, нельзя ли ей уехать вместе со мной из Лондона. Но я не решилась взять бедняжку с собой, поскольку родственники, согласившиеся приютить нас с Ричардом на несколько дней, и так были не восторге от нашего визита. Я оставила мою новую знакомую на попечении служащих Женской добровольческой армии – они подберут ей одежду и найдут какое-нибудь жилье.
Сюзанна поехала вместе со мной – купить самое необходимое на первое время, – а затем друзья усадили нас с Ричардом в машину, и мы тронулись прочь из Лондона. Пробираться по городским улицам, заваленным всевозможным хламом и битым стеклом, было непросто. Кое-где поперек мостовой тянулись пожарные шланги, а многие дома вдоль набережной Темзы походили на обглоданные трупы животных с торчащими наружу внутренностями и сломанными ребрами. Ресторан «Старый ломбард» лежал в руинах, на них работали спасатели. Верхние этажи бывшей детской больницы, где нынче располагался госпиталь, были сильно повреждены. Поравнявшись с тем, что осталось от церкви Всех Святых, мы ахнули. Невозможно было просто проехать мимо, мы остановились и вышли из машины. Я слышала, что здания больше нет, однако открывшееся перед нами зрелище превзошло самые жуткие картины, какие только могло нарисовать воображение: прекрасная старинная церковь превратилась в кучу камней и песка. На месте дома Петита зияла глубокая воронка, словно его выдрали из земли гигантскими щипцами. Лучи весеннего солнца освещали эту страшную пропасть. Сам викарий находился в безопасности, но вся команда пожарных-наблюдателей, включая семнадцатилетнего Майкла Ходжа, приехавшего домой на каникулы, погибла.
Вдоль всей Олд-Черч-стрит дымились черные развалины. В воздухе висел тяжелый едкий смрад. И даже сильный ветер, дувший со стороны Темзы, не мог прогнать его – запах пожарища, который для всех ассоциировался с «Блицем».
Мы слышали, что минувшей ночью доктор Кастилльо снова совершил подвиг. Среди пострадавших на Олд-Черч-стрит была шестнадцатилетняя Эмма Чендлер. Девушка застряла между бетонными плитами. Несколько часов, пока шли спасательные работы, доктор находился подле Эммы, периодически делая инъекции морфина, и постоянно говорил с ней. Вскоре после того как девушку извлекли из-под завалов, она скончалась. Как и та пожилая женщина в соломенной шляпе, чью рану я обрабатывала в пункте первой медицинской помощи.
Мне трудно было покинуть Челси, пусть всего на несколько дней – необходимая, по мнению врачей, мера, если я хочу сохранить ребенка. Я оставляла Челси обожженным и израненным, зная, что больничные морги забиты телами погибших, – это делало расставание еще более мучительным. Над руинами старинной церкви поднималось облако пыли, напоминающее туманную дымку, сквозь эту мутноватую пелену видно было, как в чудом уцелевшем церковном садике весело покачиваются на ветру белые головки нарциссов.
Кэтлин, Энн и Сесил были похоронены канадскими властями на кладбище Кенсал-Грин. Похороны прошли с воинскими почестями, на них присутствовали офицеры Королевского военного корпуса, где служил муж Энн. Здесь же находились и другие надгробия, отмеченные кленовым листом, – канадцы, погибшие в Первой мировой войне. Однако чествование государственным символом гражданских лиц как отдавших жизнь рro рatria [96] – явление уникальное. Власти намеревались похоронить Сесила вместе с Ларри в Уокинге, где покоились жертвы нынешней войны. Но родственники Кэтлин не хотели разлучать семью. После некоторых хлопот дело уладилось – всех троих похоронили в одной могиле. На могильном камне следом за именем Сесила и номером его военного жетона выгравирована надпись «…а также его жена Энн и ее мать Кэтлин Маршман: погибли все вместе. Pro Patria».
Решение почтить память погибших таким образом казалось мне правильным. Для меня это стало символом памяти обо всех мужчинах и женщинах, принимавших участие в битве за Британию, многие из них были мирными гражданами, но точно так же, как военнослужащие, отдали жизнь за Отечество.
Как только врачи позволили мне вернуться в Лондон, я взялась помогать Мэй Сарджент, невестке Кэтлин, спасать уцелевшее имущество Маршманов. Мы делали это ради Пенти – единственного оставшегося в живых члена семьи, – которая по-прежнему находилась в деревне на попечении родственников. Правда, спасать было особенно нечего. Все предметы, найденные специальными поисковыми бригадами на местах взрывов, хранились на муниципальном складе. Нам приходилось рыться в этих зловонных залежах, от одного взгляда на осиротевшие вещи у меня щемило сердце. Квартира Маршманов находилась прямо над нами и пострадала гораздо сильнее нашей – точнее, ее просто не стало, – но, как ни странно, нам удалось отыскать несколько мелких вещиц, которые любила Кэтлин. Однажды мы прибыли на склад и застали возле сваленных в кучу трофеев бригаду рабочих. Они решили сделать перерыв на ланч и устроились прямо посреди тротуара на персидском ковре, попивая чай из старинного серебряного чайника Кэтлин. Мэй встала над мужчинами и заметила саркастическим тоном, что хотела бы забрать чайник, когда они закончат трапезу. Но землекопы ответили, ничуть не смущаясь, что чай в нем получается особенно вкусным, – они уже привыкли! Вместе с Мэй мы посетили унылые складские помещения, где хранилась извлеченная из-под руин домашняя утварь. Здесь стоял острый запах порохового дыма и сырости – странное сочетание, имя которому «Блиц». Но вещей из нашего с Ричардом дома мы не нашли. Единственное, что у меня осталось, – несколько безделушек, добытых юным Полом Фицджеральдом: на следующий день после бомбежки Пол, невзирая на огромную опасность, потихоньку пробрался внутрь и вытащил кое-какие мелочи из моего туалетного столика.
По городу ходило множество рассказов о бомбежке 16 апреля – трагедия получила название «Ночь Среды». Слухи о немецком парашютисте подтвердились – он действительно приземлился чуть ли не на колокольню церкви Всех Святых и сдался дежурным гражданской обороны, которые поначалу не знали, что с ним делать. Авиационные и фугасные бомбы упали на Чейн-Уок, Кранмер-Корт, Чейн-Плейс, Давхаус-стрит, Саттон-Двелигс, Пост-ин-Кейл-стрит, Челси-сквер и набережную Темзы, а сотни зажигалок просыпались на наш район, вызвав многочисленные пожары. Огромное количество жертв и разрушений приводило в ужас, в ту ночь погибли несколько пожарных, многие дежурные отрядов гражданской обороны были серьезно ранены.
Морис Фицджеральд, не зная, что делать с телами тринадцати пансионеров, извлеченных из-под руин, положил их в часовне. После чего пошли разговоры, что часовня осквернена и ее надо освящать заново. Морис немедленно связался с епископом и получил ответ, который привел его в восхищение: «Подобного рода прецеденты нам не известны, также нет никаких сведений о том, что после гибели Томаса Бекета понадобилось заново освящать Кентерберийский собор» [97].
Мистер Грэм Керр, дежурный отряда гражданской обороны, провел безумную «Ночь Среды», стоя с фонарем возле поваленного дерева, которое перегородило проезжую часть, чтобы машины скорой в темноте не налетели на него. Как и его коллега Нони Иредейл Смит, также помогавшая медикам беспрепятственно добираться до пострадавших. Джорджу Эвансу пришлось перегородить веревкой проход к той части Ройял-Хоспитал-роуд, где находились завалы, и вступить в перепалку с офицером, который ехал на машине, включив фары на полную мощность, и пытался прорваться за ограждение. Когда позже появился другой автомобиль, Джордж, не успев прийти в себя от предыдущей стычки, набросился на водителя: «Дорога перекрыта! Черт подери, вы же видите веревку, для того она здесь и натянута!» Водитель, невысокий плотный мужчина в офицерском кителе с большим количеством нашивок и золотым позументом, немедленно подчинился приказу дежурного, развернул машину и отправился прямиком в ратушу, где находился штаб гражданской обороны. Он с похвалой отозвался о работе подразделения Челси и оставил пять фунтов стерлингов в качестве премиальных для постовых на Ройял-Хоспитал-роуд. Этим военно-морским офицером оказался Эдвард Рэтклифф, барон Маунтэванс, комиссар по делам гражданской обороны Лондона!
