Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Довольствуйся тем, что у тебя есть — даже этому многие завидуют.
Она видела, что увядает настолько же, насколько он — расцветал, и что оба они идут противоположными путями. Сердце её обливалось кровью от любви и отчаяния.
Абдуррабиху, его отцу, небеса подарили ещё одного сына, которого он назвал Халид. Вскоре он порвал с баром навсегда, найдя для себя радость и покой в молитвах и поклонении богу. В шейхе Халиле Ад-Дахшане он нашёл себе лучшего друга и товарища…
Беспокойство обуяло его из-за Джалаля с одной стороны, и ещё большее — с другой стороны — из-за того страшного минарета. Ему казалось, его что отношения с ним как отца с сыном разрушаются, и что Джалаль стал совсем иным человеком, чужаком, с которым его ничего не связывало. Более того, он стал чужим и для людей — наподобие того минарета среди всех остальных зданий — таким же прекрасным, сильным, бесплодным и непонятным. Он сказал ему:
— Не успокоится моё сердце до тех пор, пока ты не женишься и не станешь отцом…
На что Джалаль ответил:
— Есть ещё уйма времени, отец…
Но отец стал умолять:
— Или возродишь великую эпоху Ан-Наджи…
Но сын лишь улыбнулся, ничего не ответив.
— И пока ты не покаешься и не последуешь праведным путём божьим.
Он вспомнил прошлое отца — как близкое, так и далёкое, и захохотал, так что хохот его напоминал барабанную дробь.
Проходило время, и он не опасался смены дней и ночей. Времена года сменяли друг друга так же, без всякого страха с его стороны. Его твёрдая воля возвышалась над противоборствующими силами природы. В неизвестности больше не было ничего такого, что пугало бы его. В пропасти отчаяния и грусти Зейнат-блондинка получила любовное послание. Она уже давно ждала, даже жаждала его, готовила к нему своё страдающее сердце.
И вот он щедро подарил ей одну из своих ночей, и она подошла к его дому, с внешним довольством и смирением. Открыла окна и отдёрнула шторы, чтобы впустить свежий ветерок. Она встретила его радостью и весельем, спрятав подальше свою грусть, ибо уже научилась обходиться с ним с боязливой осторожностью, и принялась готовить выпивку и бокалы. Она прошептала ему на ухо:
— Выпей, любимой мой…
Отпив глоток напитка, он сказал:
— Как ты добра!
Она отметила про себя, что он потерял своё сердце вместе с невинностью, и гордясь собой, даже не ведал о своей жестокости, подобной зиме. Также Зейнат сказала себе, что добровольно и осознанно она лишает себя жизни… Уже будучи полностью пьяным, он пристально поглядел на неё и пробормотал:
— Если меня не подводят мои глаза, ты какая-то не такая, как всегда…
Она мягко ответила:
— Это всё величие любви.
Он засмеялся:
— Величия нет нигде и ни в чём…
Поигрывая с её золотистым локоном, он сказал:
— Ты всё ещё на высоте, однако уж очень ты тщеславная женщина!
Она бурно воскликнула:
— Я всего лишь грустная женщина!
— Тогда вспомни тот ценный совет, который сама же дала мне: жизнь коротка!
— То было во времена нашей любви!
— Вот я и следую твоему совету, и так благодарен тебе!
Она сказала себе, что он даже не знает, о чём сам говорит; ей же известны тайны жизни гораздо лучше, чем ему. Зло поднимает человека вопреки его воле до ранга ангелов. Оно долго страстно смотрела на него, борясь с желанием заплакать. Она покорилась дуновению ветерка и сказала себе, что это месяц измен, и вскоре подует жаркий ветер-хамсин, и превратит его в дьявола, что разрушит весну.
Он заключил её в объятия, а она прижала его к своей груди с безумной силой…
Он высвободился из неё рук и снял с себя одежду, пока не стал похожим на статую из света. Он поднялся и принялся ходить по комнате, пошатываясь, пока наконец не расхохотался. Она сказала:
— Ты выпил целое море…
— Но я по-прежнему хочу пить…
Словно обращаясь сама к себе, она пробормотала:
— Прошло время любви.
Он пошатнулся, ступая вперёд, и рухнул на диван, громко хохоча. Она сказала:
— Это всё хмель…
Он нахмурился:
— Нет, это нечто большее, нечто более тяжёлое. Как сон.
Он попытался подняться на ноги, но безуспешно, и пробормотал:
— Сон приходит, когда его не зовёшь…
Она прикусила губу. Однажды вот так придёт конец этому миру. Самые несчастные из людей те, которые поют триумфальные гимны во время поражения.
Хриплым голосом она сказала ему:
— Постарайся встать.
С томным достоинством он ответил:
— Нет необходимости.
— Ты не можешь, любимый?
— Нет. Это какой-то адский огонь во мне, и я засыпаю.
Она встряхнулась и поднялась. Отступила в центр комнаты, смотря на него каким-то диким взглядом, что сменил грустную нежность. Она была приведёна в полную готовность, но горечь и скорбь перемешивались в ней. Он поглядел на неё затуманенными глазами, перевёл взгляд как будто в никуда, и тяжело дыша, спросил:
— Почему мне хочется спать?
Тоном, больше похожим на священное признание, она заявила:
— Это не сон, любимый мой…
— Тогда наверное, бык, что несёт на своих рогах весь шар земной?
— И не бык, любимый…
— Почему ты смеёшься, Зейнат?
— Я кончаю с жизнью.
— А?
— Это смерть, любимый мой.
— Смерть?
— Это такая доля яда, что её хватит на то, чтобы свалить целого слона…
— Ты умираешь?
— Нет, ты, любимый мой…
Он засмеялся, но вскоре прервал смех из-за боли. Она же заплакала:
— Я убила тебя, чтобы положить конец моим страданиям.
Он попытался рассмеяться снова, но не смог, и пробормотал:
— Джалаль не может умереть…
— Смерть уже глядит из твоих прекрасных глаз…
— Сама смерть умерла, невежественная женщина.
Он собрал все свои силы, пока не встал, доминируя над пространством всей комнаты. В ужасе она отступила назад, а затем бросилась бежать из дома, словно безумная.
Он словно нёс на своих плечах весь тот ужасающе-страшный минарет. Смерть напала на него, бодаясь рогами, словно слепая от ярости скотина, или твёрдая скала. Не ощущая страха, он закричал:
— Какая сильная боль!
Пошатываясь, он побрёл к выходу, полностью обнажённый. Покидая дом и выходя в тёмный переулок, он бормотал:
— Джалаль может испытывать боль, но он не может умереть!
Необычайно медленно, он направился в кромешную тьму, еле внятно бормоча:
— Огонь… Я хочу воды…
Он ступал во мраке очень и очень медленно, сетуя и бормоча что-то, полагая, что наполняет своими криками весь мир. Он спрашивал себя: «Где все люди?… Где его последователи?… Где вода?… Где Зейнат-преступница?..» И ответил, что, должно быть, это просто ночной кошмар со всей своей тяжестью и безобразием, но никак не смерть… Все неизвестные ему силы прямо сейчас со всей своей мощью боролись ради того, чтобы вернуть ему жизнь. Ирония… И… какая сильная боль… и жажда.
В поисках воды он натолкнулся на какой-то холодный предмет. Ах, это же поилка для скота! Радость спасения захлестнула его, и он нагнулся над краем поилки и рухнул на землю. Потом вытянул обе руки для равновесия и погрузил их в воду. Губы его коснулись воды, полной сена. Он с жадностью отпил. Затем ещё, и ещё. Он безумно пил и пил. И тут издал громкий, болезненный вопль, своей дикостью терзающий весь переулок. Верхняя часть его туловища погрузилась в мутную воду, а нижняя рухнула на землю, покрытая экскрементами. Кромешная тьма накрыла его своим саваном той волнительной, ужасной весенней ночью.
Часть 8. Призраки
Очень много потребовалось времени, прежде чем переулок смог забыть, как труп Джалаля распластался на краю поилки для скота: гигантский белый труп, валявшийся промеж сена и экскрементов. Его могучая фигура внушала мысли о бессмертии. Её негативный обессиленный образ свидетельствовал о гибели, а воздух над ней, освещённый факелами, был наполнен ужасной иронией.
