Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
— Книга ваша просто необходима, — сказал он. — Сейчас такая сумятица в этических воззрениях. Многие блуждают, особенно те молодые революционеры, которые не успели хорошо ознакомиться с коммунистическими учениями. Появляются какие-то неонигилисты. Отвергают любовь, благородство, родственную привязанность. Это все, мол, старье. Замахиваются на искусство прошлого… Я знаю вашу «Взаимную помощь» и с нетерпением жду продолжение — «Этику». Пишите. Если есть трудности — поможем.
— Спасибо.
— Вам спасибо. Работаете, во многом нас поддерживаете, в отличие от ваших ложных идейных единомышленников. Владимир Ильич очень хочет с вами встретиться. Как вы?
— Да-да, мне надо с ним поговорить. Много времени не отниму. Знаю, как он занят. Слышал, он написал прекрасную книгу о государстве. Говорят, он ставит прогноз, что государственная власть в конце концов отомрет.
— Да, отомрет, пишет Ильич, — сказал Бонч-Бруевич. — Не отменится, а отомрет, — добавил он, не сказав, однако, что Ленин, критикуя анархическую отмену государства, довольно саркастически отозвался и о нем, о Кропоткине.
— Это огромный прогресс в марксистской мысли, — говорил Петр Алексеевич. — До такого интересного и определенного вывода никто из социал-демократов до сего времени не доходил. Владимир Ильич одним этим смелым раскрытием учения Маркса заслуживает самого глубокого уважения и внимания, и всемирный пролетариат никогда ему этого не забудет. Я рассматриваю Октябрьскую революцию как попытку довести до логического завершения Великую французскую с переходом к коммунизму и федерализму.
— Кстати, Владимир Ильич очень высоко ценит вашу «Великую Французскую революцию», — сказал Бонч-Бруевич. — Считает ее классическим исследованием, впервые вскрывшим роль народа в тогдашнем революционном движении. Настаивает издать ее стотысячным тиражом и бесплатно распространить по всем библиотекам. Но об этом он, вероятно, сам поговорит с вами. Я сообщу, когда он может вас принять. Позвоню.
Назавтра в четыре часа дня раздался телефонный звонок, слишком резкий и громкий. И послышался мягкий голос Бонч-Бруевича.
— Петр Алексеевич, Владимир Ильич примет вас в пять. В Кремле, в моей квартире. В четыре сорок к вам подъедет автомобиль.
Петр Алексеевич зашагал по комнате, волнуясь.
— Спокойнее, дорогой, — сказала Софья Григорьевна. — Не горячись там. Помни о своем сердце… Не горячись, не обостряй отношений.
В четыре сорок он вышел в Леонтьевский переулок, и как раз в эту минуту к дому подъехал старенький английский «роллс-ройс». Какая точность!
Автомобиль выехал из переулка, пронесся по Тверской, по Красной площади и подкатил к подъезду кремлевского здания.
На лестнице Петра Алексеевича встретил Бонч-Бруевич. Он провел его в коридор. И тут Кропоткин увидел Ленина. Владимир Ильич быстрыми и легкими шагами шел навстречу, радушно улыбаясь.
— Здравствуйте, дорогой Петр Алексеевич, здравствуйте!
— Очень рад вас видеть, Владимир Ильич, — сказал Петр Алексеевич.
Ленин взял его под руку и повел в квартиру.
— Мне так необходимо с вами поговорить, — говорил Петр Алексеевич. — Наши взгляды на ближайшее общественное устройство расходятся, но цели у нас одинаковы.
Владимир Ильич провел его в кабинет, посадил в кресло, сам сел на стул по другую сторону стола. Владимир Дмитриевич сел сбоку.
— Да, цели у нас одни, — продолжал Петр Алексеевич, — и то, что делаете вы и ваши товарищи во имя коммунизма, мне очень близко и радует мое стареющее сердце.
— Ну, раз цели одни, то нас уже многое сближает в нашей борьбе, — сказал Владимир Ильич с искренней радостью. — Конечно, к одной и той же цели можно идти разными путями, но я думаю, что и пути наши во многом должны бы сойтись.
— Да, должны были бы, — сказал Петр Алексеевич, — но вот вы оттесняете кооперативное движение, а я всей душой за кооперацию.
— И мы — за! — нетерпеливо воскликнул Владимир Ильич. — Но мы против той кооперации, в которой скрываются кулаки, купцы и вообще частный капитал. Мы хотим снять маску с ложной кооперации и дать возможность широчайшим массам населения вступить в действительную кооперацию.
— Да, я с вами согласен, — сказал Петр Алексеевич. — Если под личиной кооперации скрывается буржуазия, против такого явления надо бороться всеми силами. Но вот в Дмитрове преследуют кооператоров, ничего общего не имеющих с теми, о которых вы говорите. Происходит это потому, что местные власти, может быть вчерашние революционеры, успели обюрократиться, сейчас же превратились в чиновников.
— Мы против чиновников всегда и везде, — сказал Владимир Ильич, — мы против бюрократизма и бюрократов. Это старье мы должны вырвать с корнями, но вы же прекрасно знаете, Петр Алексеевич, что людей переделывать очень трудно. Как говорил Маркс, самая ужасная и самая неприступная крепость — это человеческий череп! Мы принимаем все и всяческие меры в борьбе с тем, что нам мешает строить новую жизнь. Наша некультурность, наша безграмотность, конечно, всюду дают о себе знать, однако никто не может нам приписать как партии, как государственной власти то, что делается неправильного в аппаратах этой власти, тем более там, в глубине страны, в отдалении от центров, при теперешней оторванности.
— Однако от этого не легче тем, кто подвергается влиянию этой непросвещенной власти, которая уже сама по себе, как всякая власть, является отравой для тех, кто ее берет на себя.
— Но в белых перчатках революции не сделать! — сказал Ленин. — Мы прекрасно знаем, что сделали и еще много сделаем ошибок, что зачастую допускали невольно несправедливости, что многие пострадали совершенно зря, но все, что можно исправить, — исправляем, сознаемся в своих ошибках и даже в прямой глупости. Но не делать ошибок во время революции нельзя. Если не делать их, значит отказаться от жизни и вообще ничего не делать. Мы хотим делать и будем делать и доведем нашу социалистическую революцию до самого последнего и обязательного победного конца… А вы помогайте нам, сообщайте нам о всех неправильностях и будьте уверены, что каждый из нас отнесется к вашим сообщениям самым внимательным образом.
— Это хорошо, — сказал Петр Алексеевич. — Ни я, ни кто-либо другой не откажется вам помогать. — И он вдруг завел разговор о кооперации в капиталистических странах, о западном кооперативном движении как о поступательном общественном движении к социализму. Владимир Ильич слушал внимательно, но в его прищуренном взгляде теперь поблескивала насмешливая улыбка.
— Да неужели вы думаете, что капиталистический мир уступит дорогу кооперативному движению? — перебил он уважаемого гостя и, поднявшись из-за стола, стремительно прошелся по комнате. — Капитал постарается всеми мерами и всеми способами забрать кооперацию в свои руки. И эта безвластная кооперативная кучка английских рабочих будет им самым беспощадным образом задавлена и превращена в слуг капитала, который тысячами нитей, как паутиной, оплетет зарождающееся столь симпатичное вам кооперативное направление. Простите меня, но это все пустяки! Нам нужны прямые действия масс, революционные действия, те действия, которые схватят за горло капиталистический мир и повергнут его, а пока этих действий нет, — нечего говорить ни о федерализме, ни о коммунизме, ни о социальной революции. Борьба, прямая и открытая борьба — вот что нам нужно.
Петр Алексеевич как-то поник под напором разящих слов пролетарского вождя.
— Конечно, вы правы, — сказал он, — без борьбы дело не обойдется ни в одной стране, без борьбы самой отчаянной.
— Но только массовой! — поправил Ленин. — Нам не нужна борьба отдельных лиц, и это давно пора понять анархистам и перестать разбрасывать революционную энергию на ненужные дела. Только массы, только через массы и с массами. Только такая борьба может увенчаться успехом. Все остальные способы, в том числе и анархические, сданы историей в архив, они никому не нужны, они никуда не годятся, никого не привлекают и только разлагают тех, кто так или иначе вовлекается на этот старый, избитый путь. — Владимир Ильич остановился и озабоченно посмотрел на уставшего седого-преседого революционера. — Простите, я, кажется, увлекся, но вот такие мы все, большевики, это наш вопрос, и он так нам близок, что мы не можем говорить об этом спокойно.
— Нет-нет, — оживился Петр Алексеевич, — я с необычайным интересом вас слушал. Если вы и все ваши товарищи так думают, если они не опьяняются властью, то они делают много. Революция тогда действительно в надежных руках.
— Будем стараться, чтобы никто из нас не зазнался и не закомчванился. Это болезнь ужасная. Но у нас есть прекрасное лечение, таких наших товарищей мы отправляем к станку, в массы.
— Вот это правильно! — радостно воскликнул Петр Алексеевич. — Вот это прекрасно! Никогда не надо отрываться от рабочих масс. Всегда быть с ними вместе и неустанно их просвещать.
