Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта
В голосе и взгляде Спирина, обращенном к выстроившимся гигантам, чувствовались гордость и обожание. — Товарищами довольны?
— Ну, еще бы, товарищ маршал! Чудесные ребята. Недавно, говорят, английские газеты писали, что русские — прирожденные летчики. Это, пожалуй, верно на все 100. Есть и отчаянность и толковость…
— Так что долетите? — засмеялся Тухачевский.
— Какой разговор, товарищ маршал! Кровь из носу, а долетим. С такой помощью, с такой подготовкой, с такими людьми, да не долететь? Иностранные исследователи на миллионерах-меценатах ездят, а нам государство все дает…
Тухачевского тронули за рукав. Он обернулся и увидел своего адъютанта, Смутного.
— Простите, товарищ Спирин, — кивнул он головой флаг-штурману и отошел в сторону со Смутным.
— Да? — вопросительно бросил он.
— Вы приказали, товарищ маршал, газету парижскую вам доставлять. Вот она.
Тухачевский весело усмехнулся и развернул, страницы газеты. Еще будучи в Париже, он договорился с нотариусом, что тот будет помещать в отделе объявлений «Petit Parisien» каждое 18-е число новости о Тане. И действительно, пробежав строчки объявлений, он прочел:
«Michel! Je t'aime, languis sans toi, t'altends avec impatience. Je vais etre mere. Quand nous reverrons nous??? Tania».
(Миша! Я люблю тебя, тоскую и жду с нетерпением. У меня скоро будет ребенок. Когда мы увидимся??? Таня.)
Его брови удивленно поднялись, но потом ласковая улыбка изменила холодные, строгие черты его лица. Этот издалека прилетевший нежный привет влюбленной женщины, растящей в себе ЕГО ребенка, повеял на него теплом и уютом. Ему почему-то вспомнились прелестные строчки какого-то старого романса:
«Скажи мне что-нибудь глазами, дорогая!..»
Теперь вот его дорогая передала ему нежное слово строчкой газетного объявления…
Заметив на себе напряженный взгляд Смутного, он стер с лица непривычную мягкость.
— Еще что?
Скулы адъютанта сжались в легкой судороге. — В Лондоне арестован Путна!
Тухачевский чуть нахмурил свои густые брови. Эта новость была значительной. Значит, процесс «семнадцати» начал, давать резонанс. Клевета Радека дала свои плоды. Путна, честный прямой Путна, так болевший душой за Россию, теперь, вероятно, отправляется «дипломатическим багажом» в Москву… Тухачевский вспомнил свои разговоры с ним в Лондоне и брови его нахмурились еще круче. Смутный заметил перемену в лице своего начальника и еще тише добавил, перейдя на конфиденциальный тон.
— Мне кажется, Михаил Николаевич, что за нами всеми идет слежка. И насчет Павлова — что-то не чисто!
Тухачевский внимательно посмотрел на своего адъютанта. Действительно, недавно его личная машина была перевернута каким-то неизвестным грузовиком; при этом его старый шофер Павлов, тот самый, который возил маршала вечерами, в костюме рабочего, в среду молодежи, был тяжело ранен. Была ли это случайность или одно из звеньев цепи, начавшей уже окружать маршала?
Тухачевский опять спокойно взглянул на своего адъютанта.
— Ну, что ж, Иван Алексеевич. На то мы и в СССР… Это неизбежно… Ты не заметил, на аэродром уже прибыли Уборевич и Якир?
— Якира я видал… Корка тоже… Относительно Уборевича могу спросить.
— Хорошо. Передай им от моего имени, в порядке ЛИЧНОМ (Тухачевский подчеркнул это слово), чтобы они не уезжали, не подождав меня.
Глаза маршала и его адъютанта встретились и многое сказали друг другу. Секунду длилось молчание. Потом Смутный поднял руку к козырьку.
— Есть, товарищ маршал!
Он хотел что-то добавить, но в это время к ним подошел коротконогий лысый Харченко, председатель Всесоюзного комитета физкультуры.
— Слушай, Михаил Николаевич. Что же это ты меня так подвел?
— Можете идти, товарищ Смутный, — отпустил адъютанта маршал и с удивлением повернулся к Харченко. — Я? Когда и как? — спросил он.
— Да как же, — сердито продолжал Харченко. — Ведь та девочка, которая поехала в Париж, — ведь она не вернулась!
— Разве? — голос Тухачевского был спокоен и сух. Иные мысли бурлили в его голове.
— Ну-да… Невозвращенкой заделалась. А мне неприятности. Ведь это я ее в списки вставил.
— Ерунда, — уверенно заметил Тухачевский. — Вероятно, просто девочка влюбилась и потеряла на время голову. Париж ведь так обольстителен. Вернется… Тут никакой политики быть не может!
— Тебе хорошо шутить, — раздраженно прервал его Харченко, — а мне-то каково? Ведь я ее всунул в поездку по твоей рекомендации. Что ж ты теперь скажешь?
— Я? А ничего! — беззаботно отозвался Тухачевский, направляясь в сторону от самолетов, моторы которых начали гудеть. — Пусть девочка немного понюхает другого воздуха. Стоит ли об этом говорить?
Харченко исподлобья взглянул на маршала.
— Ну, ты как себе хочешь, Михаил Николаевич, но в НКВД я буду вынужден сказать, что в Париж я направил эту девочку по твоей личной рекомендации.
Тухачевский молча пожал плечами и, заметив высокую фигуру Якира, направился к нему, не обращая внимания на рассерженного председателя физкультурного комитета. В это время громче заревели моторы флагманского самолета. Отодвинутая в сторону публика ответила криками и маханьем платков. В застекленной кабине самолета было видно, как в ответ на взмах флага в руке Туполева поднялась, в виде прощального приветствия, толстая рукавица медведеобразного Водопьянова. Огромная, до отказа нагруженная машина плавно тронулась и побежала по бетонной дорожке. Пробежав с гулом около 200 метров, она легко оторвалась от земли. Через 10 минут поднялась вторая… Когда последняя из них стала таять в сером, туманном утреннем воздухе, сердца многих невольно сжались, — современные рыцари отправились на опасный подвиг: разбудить в хрустальном ледяном дворце спящую принцессу — Тайну Северного полюса… Доведется ли им вернуться живыми?.
* * *Прекрасная, защитного цвета, военная машина Реввоенсовета ждала у ворот аэродрома. Весело смеясь, Тухачевский, Уборевич, Якир, Корк и Смутный подошли к ней. Небольшого роста, смуглый новый шофер предупредительно распахнул дверцу.
— Слушай-ка, Михаил, — с веселым протестом заявил Якир. — Да куда мы все тут уместимся? Машина пятиместная, а нас всего шестеро, вместе с шофером.
— И в самом деле… Товарищ шофер, мы поедем немного прокатиться за город, а вы на машине командарма Уборевича. отправляйтесь в Ревсовет. Я приведу машину туда сам.
— Разрешите доложить, товарищ маршал, — почтительно, но твердо ответил новый шофер, — что по уставу я не имею права оставлять вверенную мне машину.
— Это хорошо, что вы так твердо знаете устав, — ответил маршал. — Но поскольку машина в моем распоряжении, как и вы тоже, — отправляйтесь в Ревсовет и там ждите меня.
— Товарищ маршал…
— Идите, я приказываю вам!
Слова прозвучали строго и повелительно. Новый шофер взял под козырек, провел внимательным взором по спутникам маршала и отошел.
— Ну, вот и вся недолга. Ты, Смутный, умеешь управлять? — Да не управлять, а просто- «бубличком ворочать», — оскалил весело зубы Якир. — И как это у тебя, Михаил, все по-казенному выходит? Наш русский язык теперь совсем иной, чем при Тургеневе — более яркий и меткий… Тухачевский засмеялся.
— Ну, ладно. Довольно тебе зубоскалить, Иона. Садись, — разговор важный будет. — С водкой?..
Через несколько минут группа командармов неслась по прекрасному шоссе в сторону от Москвы. Тухачевский молчал, нахмурив брови, и скоро все поняли, что эта поездка предпринята им неспроста. Когда автомобиль, по молчаливому движению руки маршала, свернул в сторону от большой дороги, на проселок и въехал в небольшую лощинку, Тухачевский приказал остановиться. Смутный затормозил и повернулся к заднему сиденью.
— Ну, вот что, товарищи, — медленно и значительно сказал Тухачевский, обводя серьезным взором лица старых друзей. — Положение осложняется. Вот какие новости…
Он рассказал кое-какие детали своей поездки за границу, коснулся положения армии в стране и сообщил про начавшиеся аресты высшего комсостава и о неизбежности столкновения армии с НКВД.
— До сих пор, товарищи, — тихо закончил он, — нам удавалось сберечь нашу армию от разрушительных рук Ягоды и Ежова. Я очень боюсь, что приближается момент, когда столкновение станет неизбежным. Мы здесь — старые, проверенные друзья. Скрывать нечего: после разгрома партии и НКВД неизбежно должна придти очередь армии. Путна — первый звонок об опасности!.. И нам, друзья, нужно уже теперь решить, что делать, — только лишь ждать, или…
Тухачевский замолк. Его решительные слова не удивили сидевших в автомобиле. Все это были люди с ясными головами, смелыми сердцами и кипучей энергией. Они вместе с Тухачевским много лет отвоевывали от вмешательства партии и ГПУ самобытное существование армии и теперь чувствовали, как после разгрома верхов партии, Коминтерна и НКВД все ближе приближается момент, когда чекистская хватка попытается сжать и независимость армии, отвоеванную с таким трудом. В стране диктатуры одного человека все должно было склониться перед ним. Армия должна была быть только послушным оружием в руках Сталина и Ежова. А между тем, армия вела себя, как гордый, независимый и мощный защитник страны, требуя себе свободы развития и пресекая попытки вмешательства в ее внутреннюю жизнь. Конечно, так дальше, с точки зрения Сталина и Ежова, продолжаться не могло. Молодые командармы знали, что поднятый маршалом вопрос никак не является абстрактным, а касается и их голов. Если за последние годы полетели головы старых революционеров с мировыми именами, то что уж говорить про них, гордое молодое поколение новой России?..
