Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс
В том же самом году другой ветеран, проживающий в Париже Жан Болду, написал в "Монд Иллюстре" энергичное письмо: "Все солдаты, пережившие Ватерлоо, прекрасно знают, что это славный генерал Камбронн (…) так ответил, и нечего больше это обсуждать, друзья мои! Если уж пишешь в газетах, то нужно знать историю или спрашивать у тех, кто ее знает!"
В свою очередь, в 1877 году, еще один из тех немногих, кто пережил "каре смерти", проживающий в Анжере бывший хирург 61 полка, Людовик Меллет, решительно заявил: "Я там был и свидетельствую, что такой ответ прозвучал, а потом его повторила вся армия. Я сам кричал вместе с другими: Вив Камбронн! Гвардия умирает, но не поддается!"
Так что нет никаких сомнений, что высказывание было произнесено, но произнесено было в сумятице битвы, под гром орудий, и не все услыхали, кто его произнес. Потом кто-то крикнул: "Да здравствует Камбронн!", гвардия повторила ответ, и таким образом знаменитые слова соединились с фамилией генерала. Историки, ссылающиеся на отрицание от самого Камбронна (например, Кастелот), проигнорировали один существенный факт: Камбронн и вправду отрекся от авторства, но ведь самих слов отрицать не стал. Он так сказал префекту департамента Луар-Инферер, Морису Дювалю:
– Эти героические слова принадлежат не мне, но всей гвардии императора, которая припечатала эти слова собственной кровью.
Так кто же был автором величественных слов? Тьер в "Истории Консульства и Империи" указывает генерала Мишеля. Бывший паж, а впоследствии апологет Наполеона, Эмиль Марко де Сент-Хилар, прибавил в этот список генерала Дорсенна и резонно заметил: "Тот, кто сказал подобное, не должен был этих слов пережить". Мишель и Дорсенн погибли при Ватерлоо.
Скорее всего, это был Мишель, голос которого в грохоте сражения солдаты спутали с голосом Камбронна. Во всяком случае, так в прессе утверждали сыновья Мишеля, один из которых был аудитором Государственного Совета. Они написали (уже после смерти Камбронна) жалобу королю, требуя убрать знаменитую реплику с цоколя памятника, который поставил генералу Камбронну город Нант. Сам Наполеон также приписывал авторство этих слов Мишелю, и хотя император отсутствовал в "каре смерти", известно, что собственные утверждения он никогда не основывал на сплетнях, но на донесениях, достойных доверия.
Вот и все пока что о фразе, предложении. Но где корнелевская, даже более того – шекспировская в своем величии фраза сжалась до единственного "пахнущего" выражения? На поле битвы, в воображении гениального писателя или же в кафе?
7
Большая часть французского общества со "словом Камбонна" ознакомилась в 1862 году, читая памятные страницы "Отверженных". Закончив главу, названную "Последнее каре" предложением: "Поддайтесь, бравые французы! Камбронн ответил: Дерьмо!", Гюго назвал это слово "возможно, прекраснейшим, которое француз когда-либо высказал" и прибавил: "Высказать такое слово и умереть. Может ли быть нечто более великое? Ведь желать смерти – это умереть, и не вина этого человека, что, засыпанный пулями – он уцелел".
Многих французов это привело в восхищение, но и в недоумение. О подобной версии реплики под Ватерлоо они узнали впервые. Ну да, сразу же после "Гвардия умирает…" прозвучало еще какое-то, более резкое слово, об этом знали из заключительных фрагментов сообщения гренадера Дюлё, который, правда, слова этого не процитировал. Старый солдат вспоминал: "Когда в третий раз прозвучало: Гренадеры, поддайтесь, поддайтесь!, Камбронн ответил взбешенным жестом, которому сопутствовало какое-то слово. Этого слова я не слышал, поскольку в этот самый момент неприятельская пуля бросила меня на кучу тел".
Все задавали себе один и тот же вопрос, а каким чудом услышал это слово Гюго? И все при этом размышляли, а не воспользовался ли автор для этого машиной воображения, которая столетиями прозывается "licentia poetica". Поколение Романтиков делало подобное весьма частенько и с большой любовью. В свое время со смехом повторяли, как в одном парижском салоне Дюма-отец со всеми деталями описывал ход сражения под Ватерлоо. Слушающий все это генерал Роллен, участник битвы, возмущенно перебил его:
– Вы фантазируете, мсье Дюма! Я там был, но ничего подобного не видел!
– По-видимому, вы плохо замечали, мсье генерал! – хладнокровно ответил на это Дюма.
Выдумал Гюго "слово Камбронна" или же нет – к этому мы еще вернемся. Перед этим же стоит отметить, что Гюго прекрасно понимал необходимость такого слова для поколения французов, не знавшего побед [В тот момент, когда Гюго писал "Отверженных", еще не было Сольферино. Впрочем, даже и Сольферино, как одна ласточка, весны еще не делало]. С этим словом было так же, как со знаменитым высказыванием о Боге – даже если в действительности оно и не прозвучало, его следовало придумать и сделать из него легенду "ради подкрепления сердец". Вввести "слово Камбронна" в битву при Ватерлоо означало опустить кнут на лицо Альбиона и вырвать у него славу победы, превратить поражение в триумф.
Французы являются мировыми чемпионами по производству подобных маскирующих легенд, которые заслоняют память о военных поражениях или же подслаждают их горечь. Когда "непобедимые" войска Карла Великого понесли от рук баскийских горцев позорное поражение в ущелье Ронсеваль, франконская пропаганда немедленно отреагировала чудной "Песней о Роланде", в котором поражение объяснялось изменой и заслонялось героизмом "идеального рыцаря". На самом же деле никакой измены не было, да и сам Роланд был далек от идеала. Из примеров, более близких поколению Гюго, наиболее типичным была битва, проигранная британскому флоту, которая состоялась 1 июля 1794 года между островом Оэссан и Брестом. Революционная пропаганда тут же затмила это поражение хвалебным гимном ы честь героизма экипажа судна "Мститель", который, сражаясь до последнего, предпочел пойти на дно, но не сдаться в плен, и при этом еще все пели "Марсельезу". На самом же деле большая часть моряков во главе с капитаном немедленно пересела в английские спасательные шлюпки.
Поражения под Ронсевалем и Оэссан в истории Франции закрепились в формате пары слов, в то время как "Песнь о Роланде" и эпопея "Мстителя" остались в формате крупных глав. Гюго из этого урока исторического мифотворчества сделал соответствующие выводы и постановил перечеркнуть поражение под Ватерлоо одним-единственным словом, придавая этому слову звучание колокола. Он считал, что (цитирую по "Отверженным") "поразить подобным словом убийственную молнию, дать такую трепку поражению, так ответить року, утопить в клоаке этих двух слогов европейскую коалицию, из самого гадкого, последнего слова сделать наипервейшее, освещая его сиянием Франции, нахальством завершить Ватерлоо, к Леониду прибавить Рабле, оставить поле боя, но перейти в историю – это и означает победить!"
Гюго и вправду победил. Хотя он и не предчувствовал Рентгена, но уже тогда знал абсолютную истину, которую в следующем столетии сформулировал Олдос Хаксли: "Слова подобны рентгеновским лучам. Если ними умело пользоваться – они проникают все, что угодно". "Слово Камбронна", которое Гюго облагородил в своем шедевре, проникло сквозь все – оно вошло в историю, в легенду и стало символом, намного большим, чем само Ватерлоо.
8
Через несколько дней после публикации "Отверженных", редакция "Журналь дес дебатс" с помощью пера одного из своих писак, некоего Кувийе-Флери, обвинила автора в вульгарности, требуя проведения следствия по делу двух слогов, до сих пор тривиальных, и с этого времени – святых.
"Следствие" провели историки, и до самых интересных вещей докопался Ленотр. Конуретно же, он доказал (или же повторил за кем-то, только я сам этого более раннего источника не знаю), что Гюго не выдумал "слово Камбронна", поскольку оно прозвучало тридцатью годами ранее, около 1830 года, в "Кафе дес Варьете", содержателем которого был Деходенс, и в котором собиралась артистическая богема и литературный мирок. Во время обсуждения знаменитой реплики Шарль Нодье сказал:
– Возможно, Камбронн ответил словами менее претенциозными, но наверняка в подобном стиле.
На это с места сорвался банальный писателишка, Женти, и воскликнул:
– Вы ничего не знаете! А я знаю, каким был настоящий ответ. Хотите, чтобы я повторил это слово? Камбронн ответил: Merde!
Заявление было принято овациями и взрывом смеха.
Так неужели Женти? Не обязательно. Вполне возможно, что Женти просто услышал слово от тех, кому оно было известно еще раньше. Отступая таким вот образом в глубину времен, можно дойти до поля битвы и к тому июньскому вечеру в году от Рождества Христова 1815.
Чтобы поддержать тезис о рождении "слова Камбронна" под Ватерлоо можно привести два сообщения, хотя все они косвенные. Итак: Эдуар Фурнье сообщает, что Камбронн иногда, когда его об этом просили друзья, и если рядом не было дам, повторял то самое историческое "Merde!", возбуждая энтузиазм слушателей. Камбронн лжецом не был, все его считали человеком правдивым, поэтому, если Фурнье не начудил, что означает, если генерал действительно повторял это слово в компании – оно должно было прозвучать при Ватерлоо. Трудно, так же, предполагать, чтобы Камбронн обманывал свое семейство. Родственник героя, Кретьен Камбронн, вспоминал: "Моя бабка, мать и отец были абсолютно уверены в том, что Виктор Гюго в "Отверженных" не солгал".
