Владислав Бахревский - Свадьбы
Началась неравная рубка.
Осип Петров глядел на битву со стены. Плохо пришлось запорожцам. Вот их потеснили, вот уже сбились они в колючий шар, уже не нападают, а отбиваются. Вот уже татарские беи, пуская в бой свежие отряды, стремятся рассечь крошечное запорожское войско надвое…
К Осипу пришел на стену старый запорожец великан Крошка.
- Что ты делаешь, наказной атаман? Зачем губишь запорожцев? Или избавиться от нас захотел?
Молчит Осип Петров, молчит, только лицом темнеет.
- Атаман, дай сигнал - отходить, пока не порубано войско.
Молчит Осип. Заплакал Крошка, старый воин.
- Атаман, богом тебя молю! Дай сигнал - отходить! А нет, так и мою сотню отпусти на погибель, коли запорожцы не любы на Дону.
Молчит Осип.
Схватился Крошка за саблю, но дюжие казаки, стоявшие рядом с наказным атаманом, сжали ему руки железными своими руками.
А под стенами Азова - кровавое пиршество. Все тридцать тысяч ринулись на запорожцев, чтобы не упустить своей доли, чтобы сабли свои кривые омочить в казачьей крови.
И тогда запели над Азовом трубы, но звали они не отходить, а наступать.
Из ворот мчались в битву отряды. Один, другой, третий, пятый, десятый, пятнадцатый. Загрохотали пушки.
Холостой был тот залп, но дрогнули татары, заметались, а на головы их - бешеные казачьи сабли. И тьма отрядов.
А всего-то в этой “тьме” было тридцать отрядов, по двадцати казаков в каждом.
Побежали татары, им показалось, что на них напало не шестьсот казаков, а все шесть тысяч.
Вытер слезы запорожец Крошка. Обнял железного Осипа и поцеловал его.
А Осип молчит. Глядит на битву и молчит. Рукой взмахнул.
Ушло в поле еще две сотни. Отряд врезался в татарскую лохматую капусту и рассек ее надвое, обнажив дорогу к ханскому шатру.
А тут вдруг грянули дружные ружейные залпы. Это подошли астраханские стрельцы, посланные воеводой за языками.
- Русские идут! - в страхе кричали татары.
Нежданная это была помощь, но победителю везет.
Хан Бегадыр шатра своего в подарок азовцам не оставил, успел свернуть, но бежал не оглядываясь.
На следующий день в Москву отправилась легкая станица известить царя о победе. Наказным атаманом поехал в Москву вернувшийся из похода Мишка Татаринов.
Глава шестая
19 июля 1639 года в Столовой избе Кремля Земский собор думал об измывательстве крымского хана над государевыми послами Фустовым и Ломакиным.
Земство кипело. Ладно бы посадские или крестьянство - думные люди засучивали рукава.
Наглые крымцы вместе с полуживыми русскими послами прислали своего посла аталыка Осана. Осан-де русских в Крыму жалел, в Москве такого не обидят, да и деньги ему надо с Фустова и Ломакина получить, не ссудил бы аталык деньгами послов - нуреддин замучил бы их до смерти.
- Учинить над татарвою то же, что они над нами! - клич висел как топор, и потому, благословив земство, первым негромко и рассудительно говорил патриарх Иоасаф.
Говорил нарочито скучно и долго, чтоб утомить собор, дремой обуздать страсти. У гнева глаза - в одну точку, государские дела требуют осмотрительности.
Патриаршую речь собор вытерпел, но думные сказали:
- С послами татарскими сделать то же, что крымский царь делал в Крыму с русскими. Крымскому царству пора дать урок. Воевать с крымцами думные готовы, не щадя живота.
Стольники, стряпчие, дворяне московские тоже крикнули:
- Рады стоять за русскую правду, не щадя голов своих.
Купцы сказали:
- Посылку казны крымскому царю прекратить, расходовать ее на служилых людей, которые стоят против басурман. Платить ли, нет ли по вымученным с послов кабалам - государева воля, а над татарскими послами чинить то же, что учинили в Крыму над русскими. Для памяти.
Духовенство вопрос об отмщении отклонило: духовенству о том говорить непригоже. Платить ли государю по вымученным кабалам или нет - дело государя, но можно и заплатить: казна не оскудеет. В дальнейших же поминках - отказать. Деньги тратить на укрепление порубежных городов.
Поздно вечером татарскими делами занялся и государь. В царевой комнате сидели князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев, патриарх Иоасаф и сам Михаил Федорович.
Распоряжался в разговоре князь Черкасский, Шереметев грубоватые решения канцлера будто бы оглаживал только, а потом вдруг становилось ясно, Черкасский хотел, может быть, того же, да не теми средствами. Патриарх и государь молчали.
Аталыка Осана решили попугать: мол, ни корму тебе, ни питья - и под замок. Вымученные 1900 рублей надумали отдать, пусть хан видит: русский царь не мелочен, у него одна забота - о мире. Поминки государь будет посылать, но отдавать казну русские впредь будут на размене послами.
Михаил Федорович, глядя в окошко, сказал, выслушав все это:
- Хорошо придумано. Спасибо вам за труды. Я со всем согласен, только вот 1900 рублей посылать хану не надо.
Как бы он на следующий год вдвое против этого не запросил.
- Великий государь… - начал Шереметев.
- Нет, нет! - остановил его безвольным жестом Михаил Федорович. - Так будет лучше, как я сказал… Иван Борисович, глянь-ка, у тебя глаза острые, не зарево ли?
- Зарево, государь.
- Это где же?..
- Должно быть, в Скороде, на Яузе.
- Господи помилуй! - патриарх перекрестился. - Опять Налейка горит.
- Вот уж воистину - Налейка! - усмехнулся Шереметев. - Где пьют, там и горит.
Пошли смотреть пожар. Поднялись на Ивана Великого.
Тревожно звякали колокола. Металось пламя, пламя захлестывали то ли тени, то ли клубы дыма. Слышался треск, плач, крик пожарных.
Горело в Москве часто, но такой пожар был событием.
- Всю слободу охватило! - всплескивал руками патриарх. - За грехи, на соборе мести требовали татарам, вот и наказаны.
Князь Черкасский ушел командовать стрельцами, на такой пожар нужно целое войско.
Федор Иванович Шереметев глядел на огонь набычась, молча. Михаил Федорович молился.
На колокольню забрался Морозов с царевичем Алексеем.
Патриарх обрадовался мальчику, положил ему на плечи руки и стал нашептывать поучения.
- За грехи все это. Стрелецкая слобода горит, там ведь пьяницы все. Вот господь и наказал.
- Дальше бы хоть не пошло! - вздохнул государь. - Узнать надо, унимают пожар или нет?
Узнавать пошел Шереметев.
Вскоре на колокольню поднялся перепачканный свежей сажею, в прожженной одежде боярин Никита Иванович Романов.
- Государь, дороги огню нет. Дома вокруг пожара разобрали,
- Люди не погорели?
- Самая малость, государь. Но по миру многие пойдут.
- За грехи все это! - настойчиво повторил патриарх, мрачно косясь на одежды Никиты Ивановича.
Романов был в излюбленном немецком платье, статный, ловкий.
Глянул на патриарха - знал, как не любит отче заморское, - усмехнулся и пошел по кругу.
- На погорельцев.
Государь снял с пальца перстень, Алексей зыркнул на отца, на воспитателя глазенками и сбросил с плеч расшитый золотом кафтанчик.
- Молодец! - похвалил Никита Иванович.
- Бог тебя не забудет, отрок! - патриарх благословил царевича, хотел еще что-то сказать, но шапка была перед ним. Расстегнул мантию, снял с груди крошечный крестик и, чтоб кто чего не подумал, опуская крестик в шапку, сказал:
- Золотой, на золотой цепочке!
Оглядел прогоревшую одежду князя, покрестился.
- Слава богу! Погибло поганое платье хорошего боярина.
Никита Иванович улыбнулся и шепнул Иоасафу:
- Ваше святейшество, у меня еще две смены есть.
- Знаю, сын мой, знаю.
Наутро Никита Иванович был у царя по делам погорельцев и заодно сообщил:
- Мой дом вдали от пожара, да пока я чужое добро спасал, свое проморгал. В подголовнике деньги лежали - так денег воры не взяли, а вот сундучок с моим немецким платьем унесли.
- Диво! - царь маленько глаза потаращил да и сощурил их тотчас, вспомнил вчерашний разговор патриарха с боярином.
“Неужто?” - подумал и посмеялся про себя.
В слободке Налейка стучали топоры. В Царьгороде за белой стеной с утра шум, здесь погорельцы, торгуясь до темных кругов в глазах, покупали: кто срубы, кто готовые разборные избы - и везли к своему пепелищу строиться ваново.
Глава седьмая
По Москве ехали донские казаки. Прибыло очередное посольство. Впереди, вслед за приставом, который указывал дорогу, бывший атаман Войска Донского, победитель турок в Азове, герой Михаил Татаринов. Перед въездом в стольный град Михаил накинул поверх казачьего зипуна шитую золотом турецкую шубу, к шапке своей казачьей прицепил алмазное перышко - знай наших!
Седло на черном как ночь скакуне рассыпало алмазные брызги. Даже на шпорах у Татаринова сверкали алмазы.
