Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Так и возьми этого молодца в свою школу! — раздался за спиной бодрый и веселый басок.
Никита и живописец обернулись и обмерли. На пороге, постукивая высоченными ботфортами и отряхивая первый снег, стоял царь! Петр подошел к столу, на коем были разбросаны рисунки Никиты, и стал их перебирать.
— Глянь-ка, Сонцев, как живой — Сонцев! Значит, ты и есть тот драгун, что ездил с князем в Саксонию и столь гордо ответствовал свейскому королю? Хвалю... — Петр положил на плечо Никиты тяжелую руку.— Но постой, тебя же брат мой король Каролус сослал на галеры? Как же ты здесь?..
— Счастливо бежал из плена вместе с князем Яковом,— в смущении ответил Никита, скованный мыслью, что говорит с самим царем. Петр повернулся меж тем к Таннауэру:
— Фортуна поистине благоволит к этому воину! Но, почитаю, довольно играть ему с судьбой! Что скажет, по-твоему, об этом молодце святой Лука, покровитель художников и живописцев?
— Государь, говоря по правде, у молодого человека есть настоящий талант, но совсем нет школы!— Тан-науэр честно округлил глаза.
— Это я уже слышал! — отмахнулся Петр и снова повернулся к Никите:— Пойдешь к немцу в ученики? И прежде чем ответишь, взгляни на меня, я сам всю жизнь в школе!
— Государь!— решился Никита.— Может, живопись мне и впрямь призвание! Но негоже в час беды над Отечеством твоему солдату прятаться в кусты!
— Добрый ответ!— Петр одобрительно хлопнул Никиту по спине.— Хотя... — Царь не успел сказать, что крылось за этим «хотя»: в горницу вошел князь Яков, сопровождаемый домочадцами. Он только что прибыл из Троицы и, узнав, что государь во дворе и ищет его, как есть с дороги, бросился в горницу.
— Ну, здравствуй, Яков Федорович!— Петр не дал Долгорукому по старобоярской привычке бухнуться на колени, обнял и троекратно расцеловал. — Вот истинный герой Отечества! — объявил он министрам: князю-кеса-рю Ромодановскому и Мусину-Пушкину, пробившимся наконец через толпу домочадцев.
— Государь! Я был не один! И если бы не твои новики вроде этого молодца,— Долгорукий указал на Никиту,— сидеть бы мне еще в свейских железах!
— Ну что ж, князь Яков! Я ведь к тебе прямо с дороги! Так что — хочешь не хочешь — зови за стол, угощай незваного гостя. А за столом поведаешь мне свою гишторию, и я в свой черед расскажу, как мы под Лесной шведа побили! Ты же, драгун, бери бумагу и карандаш, покажи нам свое искусство!
За столом (стол вышел малый, собран княгиней на скорую руку) Петр был улыбчив, с насмешкой рассказывал о пленении под Лесной генерал-адъютанта графа Кнорринга и ночном бегстве Левенгаупта.
— После Лесной русский солдат знает, как в поле бить шведа нещадно!— Петр весело оглядел застолье, самолично поднял полную чарку:— За скорую и конечную викторию! — встал и осушил чарку залпом.
— Виват!— крикнул князь-кесарь Ромодановский, а когда князь-кесарь в Москве кричал виват, всегда салютовала пушка. Вот и на сей раз за окном громыхнула пушка — успели-таки подвезти. Петр настежь распахнул окно и весело крикнул:
— Виват бомбардирам!— Карандаш Никиты в эту минуту словно сам собой набросал на бумаге «царский виват». А следом на бумаге явился князь Яков, рассказывающий о своем счастливом побеге, страховидный Ромодановский, щупающий жестким взглядом художника, Семка-младший, павший на колени перед царем с мольбой вывести его, Семку, из живописной науки и определить в драгуны.
— Что ж? Коль к искусствам таланта нет, а силушки невпроворот — послужи в трудный час Отечеству шпагой!— Петр милостиво отпустил Семку. Затем, обращаясь к князю Якову и Мусину-Пушкину, задумчиво заметил:— Вообще же, други мои, как только обезопасим Россию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государства через искусства и науки. Здесь наш черед! Только в неустанных трудах вознесем мы на высшую ступень славу русского имени! А таланты для сей высшей славы уже ныне нам потребно искать!
И, зайдя за спину к Никите, карандаш которого так и летал по рисунку, Петр поманил к себе собеседников.
— А что, славно так славно! — пробасил князь Яков.— Ай да драгун! Я за ним такого таланта и не ведал!
— Государь, да ты на сем рисунке как живой! — всплеснул полными руками Мусин-Пушкин и, обратись к Ромодановскому, хихикнул:— Да и ты, Иван Федорович, отменно похож!
Князь-кесарь в ответ на хиханьки Мусина-Пушкина столь грозно засопел, что на Никиту пахнуло вдруг пыточным застенком в Преображенском, но затем вдруг и Ромодановский изобразил улыбку: узнал себя! Ведь то, что иному казалось страхолюдством, самому владельцу столь страшной личины представлялось просто, знакомым образом.
— И впрямь, похож!— довольный Ромодановский забрал рисунок и засунул за пазуху. Все засмеялись.
— Отселе мы видим, что будут у России и свои Рубенсы, и свои Тицианы! — горячо молвил Петр.— Господа, шведы перед нашими очами задернули европейский занавес и со всем светом, почитай, коммуникацию нашу пресекли!— Желваки снова заходили по лицу Петра.— Но дай срок, сдернем шведскую завесу, и пошлю я тебя, Никита, в Италию, на родину искусств живописных! А пока,— лицо Петра стало непреклонным,— хватит тебе, стрелецкий сын, знаться с пульками! Пойдешь в добрую немецкую школу к Иоганну. Познаешь живописную азбуку, а там, глядь, дойдешь и до Рубенса.
Никита вздрогнул, услышав от самого царя слова «стрелецкий сын»! Значит, рассказал-таки царю князь Яков о его стрелецких корнях, и вот уже грозно сдвинулись брови Ромодановского.
Но и Петр уловил то движение бровей и приказал князю-кесарю:
— Полно, Иван Федорович! Не сердись. Не несет сын ответа за грехи отца! Ты лучше отыщи в Замоскворечье дом стрелецкого десятника Дементьева и воз-верни сей дом по моему указу старшому сыну его Никите. Он то многими трудами в службе моей заграничной заслужил. Да не забудь дать и плетей одному подьячему в Военном приказе и выдай господину поручику офицерский патент и годовое жалованье!
Так в одночасье за царским столом решилась судьба Никиты.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НА УКРАИНЕ ИзменаЯсновельможный гетман Украины Иван Степанович Мазепа осенью 1708 года сидел в своем замке в Батурине, как старый и хитрый лис в глубокой норе, услышавший звуки царской охоты. Давно уже через княгиню Дольскую бывший покоевый короля Речи Посполитой, ставший, волею случая и фортуны, украинским гетманом, находился в тайных сношениях со Станиславом Лещинским, мечтая возвернуть Левобережную Украйну под высокую королевскую руку и получить за то богатое княжество и маетности в Литве и Белоруссии и тем сравняться с такими польскими магнатами, как Потоцкие, Вишневецкие и Любомирские. Украина в этих расчетах гетмана была лишь разменной монетой, ценой которой он мог войти в круг избранной знати Речи Посполитой. То была золотая мечта мелкого шляхтича, запавшая в душу Мазепы еще в ту пору, когда он лизоблюдничал в покоях короля Яна Казимира. Знатное и независимое положение гордого польского магната-патриция, свергавшего и назначавшего королей, представлялось ему куда почетней и выгодней, чем гетманский чин и служба под командой московского царя.
Связавшись с королем Станиславом, Мазепа, естественно, сделал и другой шаг — вступил в непосредственные сношения с хозяином польского короля Карлом XII. Правда, шведский паладин не удостоил его личной переписки, а вел переписку с гетманом через своего первого министра графа Пипера. Но тот самый Мазепа, который неоднократно пенял Петру на то, что ему отдают приказы Меншиков и Дмитрий Голицын, совершенно не обиделся, когда король свейский ответил ему не самолично, а через своего министра. Тут было не до местнических обид и пререканий! Главное для Мазепы заключалось в том, что в 1708 году шведы шли на Москву. После победы шведов гетман рассчитывал разорвать все связи с Москвой и выйти со всем своим войском на Днепр, навстречу королю Станиславу, чтобы передать Украйну под высокую королевскую руку и получить за то обещанные награды. Неожиданный поворот шведа на Украйну смешал все расчеты Мазепы, лишая его позиции независимого и сильного наблюдателя, который в должный момент выйдет из тени и скажет свое веское слово.
— Чертов швед!— сердито выговаривал Мазепа своим самым доверенным лицам: генеральному писарю Орлику и племяннику Войнаровскому.— Что ему тут надо? Он помешает моим приготовлениям, приведет за собой москалей на Украйну и погубит нас!
Старый гетман сердито засопел и выглянул в узкое окошко-бойницу. Гетманский дворец в Батурине, воздвигнутый Мазепой на месте скромных палат его предшественника Самойловича, был построен как слепок с замка богатого польского вельможи и был одновременно крепостью и резиденцией. Укрытый за толстыми стенами, сквозь узкие щели бойниц замок угрюмо взирал с холма на гетманскую столицу Батурин, представлявшую собой не что иное, как разросшееся казацкое селение, каких немало стояло на берегах Сейма и Пела. Зато на внутренний двор замка выходили широкие ренессансные окна, сквозь которые весело было глядеть Мазепе на укрытые на его подворье богатства: конюшни с арабскими скакунами и горскими аргамаками; высокие житницы, переполненные золотистым украинским зерном; богатые закрома, полные, как у рачительного хозяина, всевозможными запасами; расписную скарбницу, где хранилась не только войсковая казна, но и сокровища самого вельможного гетмана. Вот как только собраны были эти сокровища? Не удачливые походы в Крым и Туретчину, как у Сагайдачного, а трудовая копейка, двадцать лет беспощадно выколачиваемая у селянства и казачества и мелким, но частым дождем падавшая в сундуки пана гетмана, наполняла скарбницу Мазепы. И оттого столь частыми были при Мазепе волнения среди селянства, беспощадно смиряемые гетманской старшиной и отрядами наемников-сердюков.
