Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
— Господи, Боже мой, удостой, не чтобы меня утешали, но чтобы я утешал, не чтобы меня понимали, но чтобы я понимал, не чтобы меня любили, но чтобы я любил. — Теперь Фёдор твердил слова молитвы почти в полный голос. Он сделал несколько быстрых шагов в направлении уставившихся на него из темноты, горящих красным огнём глаз и замер. Тёмная фигура медленно двигалась ему навстречу, тихо поскуливая. Фёдор левой рукой поднял повыше едва мерцающею лампу, правой — крепче сжал рукоять Митрофании. Существо задвигалось быстрее, но инстинкт охотника подсказывал Фёдору, что оно не готовится к прыжку, не намеревается напасть. Наконец, в круг света, отбрасываемого лампой, ступил Ушан. Шерсть на его псивой морде и лохматой холке слиплась от высохшей крови. Но пёс не был ранен. Он печально помахивал обрубком хвоста. В ореховых его глазах плескалась неизбывная печаль. Он, тихонько подвывая, обнюхал мокрые полы казачьей черкески и побрёл обратно, в темноту.
* * *
Пёс привёл Фёдора прямёхонько к ней. Покружился по-собачьи, улёгся рядом с мёртвым телом, прикрыл печальные глаза, тяжко завздыхал, постанывая.
Фёдор сел на землю, поставив лампу возле головы Аймани. Её неподвижное тело, разбросанные в стороны руки, её лицо, прикрытое волнами волос, окровавленный подол туники, под которым не угадывалось ног, — всё было мертвым-мертво. Ни скорбь, ни тоска не покатились слезами по его щекам. Только вдруг стало так сыро и холодно, словно сидел он не на обгорелой траве, а на свежем зябком снегу, в ледяной норе, в промерзшем чреве Мамисонского ледника.
Оставшуюся часть ночи Фёдор крошил кинжалом изборождённую корнями землю. Не чуя скорби и усталости, будто в бреду, он обернул тело Аймани в свою бурку, поднял на руки, прижал к груди, как мать прижимает, баюкая, приболевшее дитя. Положив её на дно могилы, долго сидел радом. Сырая земля холодила ему спину, обрубки корней впивались в бесчувственную плоть. Ушан примостился рядом, привалился горячим боком к его согнутым коленям. Так просидели они до самых серых сумерек.
— Надо завершать дело, братишка, — бормотал Фёдор, выбираясь следом за собакой на поверхность земли.
Он сгребал усталыми руками влажные комья прямо в открытую могилу. Собака безучастно сидела рядом, полуприкрыв ореховые глаза. Вот уже чёрная шесть бурки скрылась с глаз, засыпанная землёй. Фёдор опомнился.
— Что же это я? — выдохнул он.
Фёдор снова спустился в яму, голыми руками раскидал в стороны комья земли. Ушан внимательно наблюдал за ним сверху, с земляного бруствера. Фёдор раскрыл полы бурки. Поблекшее золото её волос блеснуло в неярком свете утренних сумерек. Он отрезал кинжалом огненную прядь, поспешно спрятал за пазуху, впервые за эту ночь, словно нечаянно, глянул в лицо Аймани и сразу отвёл взгляд.
— Что же это я делаю? — встрепенулся Фёдор. — А ну, как волосы её найдут у меня? Что тогда? Отнимут? Накажут?
И он бережно положил прядь обратно, под полу бурки.
— Что же мне взять на память, а? Ушан?
Он шире распахнул полы бурки и уже не смог отвести взгляда от обезображенного страхом лица мёртвой Аймани. Спасительные слёзы застилали его глаза, когда он отстёгивал от её наборного, слаженного из чеканных медных пластинок, пояска кожаный мешочек с круглыми камнями для пращи. Само оружие, древнее, как высящиеся на горизонте заснеженные вершины, так же перекочевало в нагрудный карман казачьей черкески.
* * *
Он долго стоял на коленях перед могильным холмиком, вновь и вновь твердя слова молитвы:
— ...Ибо, кто даёт, тот получает, кто забывает себя, тот обретает, кто прощает, тому простится, кто умирает, тот просыпается к вечной жизни...
Фёдора приведи в чувство жаркие лучи пробудившегося светила. Он долго блуждал по обожжённым пожаром, мёртвым зарослям в поисках потерянной папахи. Он видел обгорелые, изувеченные тела людей и лошадей, разбросанные стихией взрыва среди пней и обломков повозок. Он ступал по напоённой кровью земле, спотыкаясь о мёртвые тела. Временами ему казалось, что мертвецы хватают его за ноги. Тогда он снова принимался шептать слова молитвы. Он не помнил, как нашёл перепачканную кровью и грязью папаху, как покрыл ею голову.
Собака бесследно исчезла, будто её и не было рядом с ним этой скорбной ночью. Ни единой живой души не встретил он тем утром в округе вражеского лагеря. Солнце давно перевалило за полдень, когда ноги вынесли его к бивуаку отряда Мадатова. Он вышел к сторожевому секрету едва живой, чернее ночи, страшнее чёрта. Дозорные казаки встретили его.
— Что с тобой, Федя? — спросил один из них. — Зачем так смотришь? Не признаешь?
Обнажив головы, крестясь украдкой, они напоили его холодной водой, поднесли к губам краюху хлеба. Остаток дня Фёдор провалялся в тени ветвей боярышника между сном и явью.
Фенев явился под покровом темноты в сопровождении трёх казаков для смены дозорных в секрете. Спросил шёпотом:
— Спит, бесталанная головушка?
— Видать, с нечистой силой спознался. Валяется весь день сам не свой. Не разговаривает, — отвечали ему. — Благо, что хоть живой...
Фёдор чуял: есаул пристально смотрит на него и даже слегка тычет в бок носком сапога, открыл глаза.
— Гляди-тка, глаза отворил! — сказал кто-то.
— Вставай, вояка, — буркнул Фенев. — Их благородие, капитан Михал Петрович с обозом прибыли. Ночь ночуем, а завтра марш-марш к крепости. Надеемся, что обоз завидев, шайтановы выползни из лесу выйдут. Ввяжемся в бой, а там нам из крепости помогут. Слышишь ли меня, Федя?
— Слышу, как не слыхать, Пётр Ермолаевич! — Фёдор нашёл в себе силы сесть.
— А чего не отвечаешь? — Фенев, звеня шпорами, уселся рядом с ним на землю, шашку положил поперёк коленей. — Конь твой ждёт-пождёт, когда седлать его станешь, ко мне пристаёт. А я ему в ответ: ушёл твой всадник. Ушёл и покамест не вернулся...
Фёдор вздрогнул. Холодный пот выступил на лбу его, заструился, разъедая глаза.
— Чего дрожишь? Вправду болен? — Фенев по-прежнему пристально, с недоверием рассматривал его.
— Жрать хочу, Петруха. От голодухи заходится тело...
* * *
Фёдор надел чистую сорочку белёного льна. Тронул пальцами выпуклую вышивку — голубые васильки и игольчатые, зелёненькие листочки. Машенька вышивала их прошедшею зимой, после Рождества, перед тем, как он ушёл на кардон. Фёдор вспомнил её русую головку, украшенную толстой косой, склонённую над рукоделием в полумраке хаты, уютное печное тепло, колеблющийся огонёк лучины, шумное дыхание скотины в закуте. Казак достал из торока кольчугу. Металл знакомо холодил тело через полотно рубахи. Вроде всё как надо: черкеска, портупея, слева — ножны Митрофании, справа — Волчка. У пояса — кинжал и плеть. У седла — полная патронов лядунница, расчехлённое ружьё, пистолеты. Соколик стоит под седлом, присмиревший, поводит острыми ушами. Поминает, сердечный, своего лошадиного бога в преддверии кровавой схватки.
— Укороти стремена, — советовал неугомонный Фенев. — Мало ли что. Экий же ты смурной, словно и вправду чёрта узрел прошлой ночью.
Сам есаул с высоты седла обозревал готовящееся к схватке воинство. Конь его мышастой масти, кусачий, как лесной волчара, грыз удила и раздувал ноздри, готовый сию минуту ринуться в атаку.
— Наконь! — прокричал Кречетов в отдалении.
— Наконь! — эхом отозвался Фенев.
Обоз уже выполз из леса и медленно катился по открытой местности, громыхая ободьями колёс по неровной дороге. Слева и справа от него рота конных егерей. Делают вид, будто задремали в сёдлах, разморённые утренним теплом. Впереди обоза сам генерал в высоком кивере с пером. Из-под бурки высверкивает золото галунов и аксельбантов. Дурман под ним вышагивает важно, степенно переставляя колонноподобные ноги. Вокруг обоза, как полагается, рыщут казачьи разъезды. До крепости остаётся не более двух вёрст марша по открытому полю. На ярком сентябрьском небе ни облачка. Одно только солнышко смотрит со смеющихся небес на славное воинство, марширующее к верной победе.
— Помните, ребята, — твердил своё Фенев над ухом у Фёдора. — Как только татарская конница появится из леса — палим из ружей. Единым одним духом палим. Далее — ждём приказа! Выскакиваем на иоле только по сигналу Кречетова, после моего приказа!
— Эх, не поведутся они! — причитал голос за спиной у Фёдора. — Хоть и нехристи, а всё ж не такие дураки!
* * *
Сначала прогремел пушечный залп. Опушка леса справа от того места, где расположилась сотня Фенева, украсилась нарядными дымами. Фёдор не сумел проследить за полётом ядер, но одно из них метко угодило в цель. Одна из повозок в середине обоза высоко подскочила в воздух. Тело возницы, доски бортов и пола, колеса, вращаясь, взлетели в воздух в клубах чёрного дыма. Волы, истошно вопя, кинулись в сторону. Они волокли за собой переломанные оглобли. На изогнутых рогах одного из них повис клок окровавленной одежды.
