Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Он привык действовать быстро и точно, не распутывая скрученные узлы событий, а разрубая их одним ударом. Цель его в данном случае была — сделать Египет римской провинцией. И если Дионис и Клеопатра не захотят примириться добровольно, он заставит их сделать это силой. А сейчас главное — отдалить от молодого царя евнуха Потина. В понимании Цезаря «отдалить» означало убить, а следовательно, нужно найти хороший повод и благоприятный случай.
Никогда Цезаря не мучили угрызения совести, и понятия добра и зла были для него вполне отвлеченными. В этом случае он рассуждал просто: зло — все то, что мешает ему утвердиться у власти, а добро — все, что помогает этому. Устранение проклятого евнуха, с одной стороны, выглядело делом весьма простым, с другой — весьма сложным.
Не в самой смерти Потина была трудность, а в том, что могло за этим последовать: возмущение народа и войска, может быть, война. Но после победы над самим Помпеем Магном любая война казалась Цезарю делом, не стоящим особых усилий, тем более в этой стране.
Решив завтра же попытаться переговорить с молодым царем наедине, а если это не получится, вызвать Потина на резкость, обвинить в измене и взять под стражу, Цезарь лег в постель и закрыл глаза. Но уснуть ему не удалось, в дверь постучали, и в комнату вошел центурион (один из ветеранов Цезаря), сказал, что его хочет видеть Аполлодор Сицилийский.
— Аполлодор? — сев на ложе, переспросил Цезарь, — Разве он в Египте?
Это имя Цезарь хорошо знал. Аполлодор был римским гражданином, уже не меньше двух десятков лет служившим при дворе Птоломея Авлета и достигшим при нем высокого положения. Последние несколько лет он был ближайшим советником царя и его посланником в Риме. Там его и встречал Цезарь. Тогда Аполлодор показался Цезарю человеком разумным и решительным — он вел переговоры со знанием дела, достойно и умело. По одним слухам, дошедшим до Цезаря, после смерти царя и последовавших за этим событий Аполлодор вернулся на родину, в Сицилию. По другим — он был зарезан на улице неизвестными.
— Проведи его ко мне, — велел Цезарь центуриону.
Центурион кивнул, но остался на месте.
— В чем дело, Аррий? — нетерпеливо спросил Цезарь. — Или ты не понял…
— Я понял, император, — ответил центурион, помявшись, — но…
— Да говори же!
— Мешок, — неожиданно выговорил центурион. — У него мешок.
Цезарь поморщился:
— У кого мешок?
— У него… — Центурион вздохнул. — У этого… Аполлодора.
Наконец выяснилось, что Аполлодор подошел к караульным с большим мешком за спиной и сказал, что ему срочно нужно увидеться с императором. Когда центурион Квинт Аррий спросил его, что это за мешок, и потянулся к нему, Аполлодор резко отстранил руку центуриона, заявив, что если кто-нибудь из них только дотронется до мешка, то гнев Цезаря падет на голову дерзнувшего. Он проговорил это так убедительно, что Квинт Аррий решил не принимать никаких действий, а доложить обо всем Цезарю.
— Мешок большой, обвязанный ремнями, — в конце своего объяснения сообщил центурион, будто это последнее имело в данных обстоятельствах важное значение.
Цезарь улыбнулся:
— Не беспокойся, Аррий, проводи его сюда.
— С мешком? — все же уточнил центурион озабоченно.
— С мешком, — подтвердил Цезарь.
Вскоре за дверью послышались тяжелые шаги и шумное учащенное дыхание, а через несколько мгновений в комнату скорее ввалился, чем вошел Аполлодор Сицилийский с большим мешком за спиной. Лицо его лоснилось от пота, спутанные волосы прилипли ко лбу. Он шумно дышал и виновато смотрел на Цезаря.
— Прости, император, что я позволил себе… — начал было он, но Цезарь остановил его движением руки и, скрывая усмешку, произнес:
— Приветствую тебя, благородный Аполлодор!
«Благородный» Аполлодор, осторожно пригнувшись,
положил свою ношу на пол, оглянулся на дверь, где в проеме все еще возвышалась массивная фигура центуриона.
— Все в порядке, Аррий, — кивнул Цезарь, — ты можешь идти.
Когда дверь закрылась, он вопросительно посмотрел на Аполлодора, а тот, нагнувшись над мешком, развязал ремень. Мешок раскрылся, и… перед Цезарем предстала девушка необыкновенной красоты. Он увидел это сразу, хотя в комнате стоял полумрак: тонкая, гибкая, с выразительным и одновременно нежным лицом, девушка молча, с улыбкой смотрела на Цезаря — с восхищением и любопытством.
— Император, — торжественно проговорил Аполлодор, — позволь представить тебе царицу Клеопатру.
Все еще не пришедший в себя Цезарь пробормотал:
— Приветствую тебя… — и остановился, не в силах продолжить.
Клеопатра сказала, чуть склонив голову набок:
— Я таким тебя и представляла, великий Цезарь, герой галльской войны, победитель при Фарсале, мудрый властитель Рима. Я счастлива, что могу видеть тебя. Позволь до тебя дотронуться?
Смущенный Цезарь только пожал плечами (смущение было ему незнакомо, а потому получилось особенно глубоким), а Клеопатра подошла к нему и легко дотронулась своими нежными пальчиками до его руки у локтя.
Чтобы не молчать, с трудом оторвавшись от созерцания Клеопатры, Цезарь повернулся к Аполлодору:
— Как ты решился на такое? Как вы добрались сюда без охраны? Вас могли схватить по пути.
Аполлодор развел руки в стороны и указал глазами на Клеопатру:
— Невозможно остановить царицу, если она решилась на что-то.
И он рассказал, как они добирались сюда. Тайно покинули лагерь, миновали посты противника, сели в маленькую лодку и с наступлением темноты пристали вблизи царского дворца.
Так как иначе было трудно остаться незамеченной, Клеопатра забралась в мешок для постели и вытянулась в нем во всю длину. Аполлодор обвязал мешок ремнем и внес его через двор.
— Ты удивительная женщина, царица! — невольно воскликнул Цезарь.
— Я — женщина! — лукаво улыбаясь, ответила Клеопатра.
Она не преувеличивала — эта восемнадцатилетняя девушка могла считаться эталоном всех женских прелестей и женских хитростей тоже.
Чтобы не обнаружить ее присутствие во дворце, Цезарь предложил ей для отдыха комнату, смежную со своей. Аполлодор ушел, а она удалилась к себе. Цезарь лег, но никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, вздыхал, не в силах отогнать от себя не только образ Клеопатры, но и ее запах, тепло ее тела. Она словно бы обволокла собой его сознание, заглушила все мысли, все чувства, не касающиеся ее. Цезарь никогда не считал себя поклонником плотских удовольствий, к тому же и возраст — ему уже исполнилось пятьдесят три года — предполагал иные устремления. Но сейчас он чувствовал себя мальчишкой, еще не знавшим женщины и изнывающим от страстных желаний.
Он услышал шорох и резко поднял голову — легко шагая, словно плывя в воздухе, к нему подошла Клеопатра. Он не поверил, что это она, подумал, что это все то же мучающее его видение, и вздрогнул всем телом, услышав ее голос.
— Я хочу быть рядом с тобой, Цезарь, — прошелестела Клеопатра и, грациозно пригнувшись, легла рядом.
Он снова вздрогнул, когда ее рука легла ему на плечо и, скользнув, обняла шею. Ее лицо приблизилось к его лицу, а губы коснулись его губ. Он услышал:
— Доблестный Цезарь, это поле сражения останется за мной.
Больше он ничего не слышал, не видел, а только ощущал. Ее гибкое тело было и жарким и прохладным одновременно, оно скользило как змейка. Цезарь обнимал Клеопатру, а она выскальзывала из его рук и обнимала сама. Ему казалось, что он умрет от страсти, которая все нарастала и нарастала, не проливаясь удовлетворением. Он думал, что умрет, и ему хотелось умереть. Ему, полководцу, серьезному государственному мужу, человеку, еще в юности поставившему перед собой цель добиться высшей власти, хотелось умереть в объятиях этой девочки-женщины, так просто и легко покорившей его.
Она ушла на рассвете, как и ночью проплыла, не касаясь ногами пола. Цезарь поднял голову в то мгновенье, когда дверь за нею прикрылась — мягко, беззвучно. Он глубоко вдохнул и длинно, протяжно выдохнул. Понял и ощутил, что эта женщина взяла над ним полную власть, пленила в самом реальном смысле. «Этого не должно быть», — подумал Цезарь, но не очень уверенно: подспудно ему желалось, чтобы все это обязательно было.
Пять дней Цезарь не выходил из своих покоев, потеряв счет времени, не различая ни дня, ни ночи. Клеопатра приходила, была с ним, уходила и возвращалась опять. Но ему казалось, что она всякую минуту находится рядом — ее телесное присутствие и ее образ слились в его сознании в одно. Это была болезнь без надежды на выздоровление, главным образом потому, что он и сам не хотел выздоравливать. Когда к нему являлся легат Фуфий Гирций с докладом или его трибуны, он только нетерпеливо махал рукой:
— Потом, потом…
Это «потом», наверное, никогда бы не наступило, если бы не Клеопатра, сказавшая ему однажды:
