Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Сергей Яковлевич перебросил протокол Борисяку:
– Держите. Писать грамотно вы все-таки не умеете, а речи произносите, как Лассаль!
Санитарный инспектор несколько изменился в лице:
– А вы… разве слышали?
Мышецкий подумал и заявил:
– Велите своему слесарю, чтобы он поплотнее закрывал вьюшку. А то из нее сильно дует… Не знаю – почему, но вы, любезный огородник, чем-то мне нравитесь!
Сергей Яковлевич махнул рукой, и этот скользкий разговор сам собою закончился. Вице-губернатор посмотрел, как входит, крадучись, в кабинет Огурцов, и проследил за его походкой.
– Опять? – сказал он с упреком. – Ну посмотрите на часы. Петушок не успел отпеть, а вы уже стенки обтерли… Ну что мне делать с вами, мой пламенный Горацио?
Огурцов преданно мигнул, но на часы смотреть не стал.
– Вы же знаете… – шепнул он издали.
– Что я знаю?
– Как же! Сами видели… Оттого-то и походка такая!
– Ну так поставьте в шкаф ее, черт с вами. Я уже на все согласен. Я даже отвернусь, щадя вашу стыдливость…
Он действительно отвернулся, и Огурцов, распоясав чресла, извлек из-за пазухи полсобаки. Поставил в шкаф.
– Вы так добры ко мне, князь, – сказал он. – Может, не откажете мне в удовольствии… Я двери-то закрою!
– Да за кого вы меня принимаете? – вознегодовал Сергей Яковлевич. – Товарищ министра – товарищ своему министру, но министр – не товарищ товарища министра!
– Я понимаю: гусь свинье не товарищ…
– Это кто же из нас гусь? – нахмурился Мышецкий.
Огурцов начал пугаться:
– Не вы, не вы… Это я гусь!
Сергей Яковлевич не стал спрашивать, кто же в таком случае свинья, и заговорил о постороннем:
– Симон Гераклович не занят сейчас?
– Изволили отбыть из присутствия.
– Куда – не знаете?
– Как всегда – на телеграф.
– Хм… А из степи ничего не было для меня?
– Пока нет, ваше сиятельство.
Громыхнуло что-то вдали – качнулись занавеси, пахнэло с улицы теплом и пылью.
– Ого! – обрадованно заметал Мышецкий. – Хорошо бы – дождь… Однако небо чистое.
Над крышами городских домов долго кружилась какая-то палка, словно невидимый Гулливер разыграл ее в «тыка-ляпу».
– Что это? – удивился Мышецкий.
Огурцов пятился от него задом, челюсть его отвисла.
– Ннне-е зззна-аю, – с трудом шамкнул он.
Сергей Яковлевич бросился вон из кабинета:
– Господа, господа… что случилось?
Чиновники, растерянные, молча переглядывались. А вдали вдруг начали свистать городовые, мимо проскакали – в звоне и грохоте – блестящие пожарные колесницы.
Мышецкий выбежал на улицу… пихал кучера в спину:
– Пошел, пошел… Нахлестывай!
Лошади с места понесли. Он пролетел по улицам, стоя в коляске – без шляпы, всклокоченный, вцепившись в затылок кучера, маятником взлетало пенсне на его груди.
– Через Банковскую… гони короче!
На повороте лошади круто заносили, колеса чуть не сшибали панельные тумбы. Куда-то бежали разносчики с лотками, дворники, бабы, солдаты, дети, собаки…
– Тпрррру-у, – кучер с трудом осадил лошадей. Площадь перед телеграфом была пустынна. Ни души. Только зацарапало что-то в горле, сдавило дыхание.
Сергей Яковлевич выскочил из коляски.
В самом центре площади, закрученные так, словно их пытались стянуть в узлы, уродливо вздыбились рельсы конки. Тут же, разбитая в щепы, валялась опрокинутая карета. Курилась тлеющая обивка.
– Что же будет?.. Что же будет? – сказал Мышецкий.
Медленными шажками он двинулся к месту взрыва.
Легкий желтоватый пар нависал над площадью, как облако, Мышецкий вступил в это облако, и его сразу же зашатало. Он закрыл рот ладонью, сделал шаг, другой, третий…
– О боже! – прорвалось восклицание.
Первым, кого он заметил, был кучер губернатора – его любимый калмык. На убитом не было крови: взрыв бомбы оглушил его тут же, словно удар тяжелого молота.
– Симон Гераклович, – позвал Мышецкий в отчаянии.
Губернатор лежал среди убитых лошадей, опаленных взрывом, и был еще жив. На мундире его – ни одной пуговицы: все, как одна, вырваны с мясом. То ли взрывом, то ли сам рванул с себя в удушье. Влахопулов лежал на спине и еще старался дышать, страшно щелкая нижней челюстью.
Глаза выскочили у него из орбит, образовав два кровавых наплыва.
– Симон Гераклович, – снова позвал Мышецкий.
Он взял губернатора за голову, но тут же отпустил ее; из ушей и рта фонтаном пошла черная кровь. Влахопулов еще раз щелкнул зубами, и Мышецкий бессильно ухватился за торчащий из земли коночный рельс.
– Что же будет? – лихорадочно крестился он. – Что же будет, господи?
Кто-то подбежал к нему сзади, решительно поволок за собою. Сергей Яковлевич очнулся в подворотне и увидел перед собой полицмейстера:
– Это вы… Чиколини?
– Я, ваше сиятельство. Разве можно? Подстрелить могут ни за понюшку…
– А разве они… эти люди еще здесь?
– Не знаю, князь. Но лучше… Стойте спокойненько!
Облако газов тяжело парило над мертвыми, постепенно рассасываясь. Народ выглядывал из соседних улиц.
– Пустите… пустите меня, Бруно Иванович!
Площадь быстро оцепили. Из боковой улочки выскакивали казаки. Пожарные крючьями зацепили разбитую карету, потащили ее куда-то. Бородатый дворник нес лошадиную ногу, как полено, на локте.
– Бруно Иванович, – позвал Мышецкий, – не уходите… Где вы, Бруно Иванович?
– Здесь я, ваше сиятельство.
– Что же это… что случилось?
– Сами видите. Говорил я вам, чтобы вы не подписывали. Вот. А его превосходительство – подписали.
Из желтого угара выплыла фигура Дремлюги и заслонила солнце.
– Отошел покойник, – сказал жандарм. – Мир праху его…
И чья-то лисья морда, перегнувшись, заглянула в лицо Мышецкому:
– С поздравкою вас… Вот и вы – губернатор-с! Каково?..
Глава девятая
Сергей Яковлевич присел, подставляя плечо, и гроб с телом губернатора сразу же навалился на него – даже хрустнуло что-то в ключице. Лицо невольно перекосилось от боли, и Мышецкий заметил в толпе испуганные глаза Алисы.
Слева от него занял почетное место предводитель дворянства, и Мышецкий шепнул ему:
– Заносите, Борис Николаевич, свой край… Вот так!
Молодой Иконников подскочил сбоку, чтобы помочь, Сергей Яковлевич сказал ему:
– Уже легче… Спасибо, Геннадий Лукич!
Полицмейстер выбивал каблуком защелки в дверях, чтобы расширить парадный выход. С улицы наплывала музыка траурного марша.
– Господа, господа, – суетился Чиколини. – Дорогу… я пра-ашу вас!
Гроб вынесли из дверей Дворянского собрания. В последний раз вышел Симон Гераклович из этого дома, где столько им было съедено, выпито, сыграно и станцовано. На солнце, среди цветов, блестела томпаковая голова покойного, вся в порезах от осколков бомбы; глазные впадины Влахопулова залепили пластырем. Обезображенные взрывом руки были обмотаны бинтами.
– Пра-ашу, господа… пра-ашу! – Бруно Иванович, орудуя концами ножен, раздвигал толпу, стоявшую возле крыльца.
Мышецкий в свободной руке нес шляпу, перевитую траурной лентой. Нащупывал ногой ступеньки подъезда. Прямо в лицо ему ударило вспышками магния, и уренские фотографы спешно убрали перед процессией треноги с аппаратами.
Зазвенели колокола, соборный архидиакон распахнул волосатую пасть, в которой ярко вспыхивал на солнце золотой зуб:
– При-и-ити има-ать сын человеческий!..
Казаки на лошадях замкнули кортеж в кольцо, блестели трубы военного оркестра, выдувавшие в пыльное небо печальные завывания смерти.
– Кто назначен в герольды? – суетился Чиколини. – Господа герольды – вперед!
Впереди процессии выстроились «герольды», чтобы нести ордена покойного, возложенные на черные бархатные подушки. Боровитинов гордо пронес перед толпой знаки Анны второй степени. Отребухов – Владимира с бантами. Тенишев – орден Белого орла. Замыкал эту цепочку Василий Иванович Куцый, удостоенный чести прошествовать со значком «XXX лет беспорочной службы».
Гроб установили на траурной колеснице, и она тронулась в путь, ведомая шталмейстерами, избранными из купеческой курии. Сущев-Ракуса пристроился возле Мышецкого, вытер глаза платочком.
– Горе-то какое, – сказал он, – горе… Будь я тогда в городе, и они, уверяю вас, князь, не осмелились бы на это безмерное злодейство!
Он сунул в руку Мышецкому свежую листовку в четвертушку бумажного листа, отпечатанную на гектографе – с тусклым оттиском, – видно, под конец тиража. Сергей Яковлевич прочел:
«Уренская организация большевиков сим объявляет, что она не имеет никакого отношения к неоправданно жестокому и подлому убийству из-за угла губернатора статского советника С. Влахопулова. Это дело рук отщепенцев Революции Грядущего, политических недоучек и обанкротившихся авантюристов. Большевики изберут для себя разумный способ борьбы для обретения прав трудящихся».
– Не будем выискивать виноватых, – сказал Сергей Яковлевич. – Покойный (вы сами знаете) менее всех нас заслужил такую смерть. Мы с вами, полковник, более его повинны в подписании того приговора…
