Ёжи Журек - Казанова
— Я пришел вызвать вас на дуэль.
Хорошо, в зубах нет сигары, не то бы он, наверно, от изумления ее проглотил. Снится ему это все, что ли? Но почему сны всегда такие дурацкие? Когда Котушко заговорил, Казанова в свою очередь потерял дар речи.
— У меня есть основания полагать, что вы без должного уважения относитесь к даме, к которой я питаю самые серьезные чувства. Потому мне не остается ничего иного…
— Минутку, минутку, о чем, собственно, речь? И о ком?
Надо думать, не о Бинетти, не совсем же бедняга сбрендил.
Катай. Еще хуже.
— Речь идет о мадемуазель Лили. Я ее люблю и не позволю, чтобы ее честь….
Дальше слушать необязательно. Лили! Уши вянут от напыщенных слов… впрочем, смысл их весьма приятен. Этот мальчик влюблен в его Лили. Казанова засопел от радости и облегчения, даже плед рискованно опустился с плеч.
— Лили.
— Мадемуазель Лили.
Сдержать улыбку, не то этот сопляк сморозит какую-нибудь глупость. Или подумает что-нибудь, еще более глупое. Ему рассказали, какая сцена произошла в уборной Бинетти. Нетрудно догадаться, кто рассказал.
— Н-да… мадемуазель. Прекрасно. Отличный выбор. Поздравляю. Мадемуазель и вправду чудо как хороша. Я испытываю к ней самые теплые… гм, я бы сказал отцовские, чувства. Стыдись, если ты подумал что-то другое. Я угадал?
— Да.
Экая серьезность — слона может растрогать. Но мальчику она к лицу. Удивительно, что на свете еще не перевелись такие юноши.
— Глупый ты. Но девочка — чистый мед. Поздравляю.
— В таком случае прошу меня простить.
Джакомо поднялся с кресла. Нельзя не разделить радости, прозвучавшей в голосе юноши. Протянул ему руку, но тут же отдернул — этого мало! — и сердечно обнял за плечи.
— Драться хотел. Это не умаляет достоинства мужчины, напротив — внушает уважение. Жениться собрался?
— С Божьей помощью.
А почему бы нет? С таким Лили будет хорошо. Скучновато, но он ее не обидит. И вправду славный малый. Немного неотесан, хотя в его возрасте это не страшно. Обезьянничать научится позже.
— Браво. Знай, я готов всячески тебя поддержать. И немедля это докажу. У меня для вас кое-что есть — пригодится в начале жизненного пути.
Отбросил плед. Обнаженный до пояса, нагнулся, пошарил рукой под кроватью.
— Я завтра уезжаю — да, да, дела государственной важности требуют спешного отъезда, — и хочу доверить вам драгоценнейшее свое сокровище. Без преувеличения: истинное сокровище.
— Но в таком случае я… мы не сможем его принять.
Опять тошнота подкатила к горлу. От того, что нагнулся.
И от этой безнадежной порядочности.
— Послушай, не говори так. Больше отваги, решительности — тогда будешь иметь в жизни все, что захочешь. А у друзей даже сокровища можно брать.
Где же этот проклятый кофр? Ведь только вчера сам затолкал его под кровать. Ага, вот он.
— У меня есть предчувствие, мой мальчик, что это сокровище принесет тебе славу и богатство, а твой народ будет тебя чтить, как героя. Я не шучу. Так и будет, если ты последуешь моим указаниям. И если все пойдет хорошо.
Еще минута, и эти слова перестанут быть пустой болтовней. Крышка поддалась, но внутри не было того, что он искал. А ведь голову бы дал на отсечение, что должно быть. Дорожная сумка? Ну конечно. Хотел иметь это при себе и переложил в сумку. Машинально, потому и не запомнил. Да что он вообще сейчас помнит?
— Хорошо пойдет, почему бы нет. Будете богаты и счастливы.
Merde, это уже совсем непонятно. И здесь ничего. Тряпки да коробочки с пудрой… Где же его чудесные, годами усовершенствуемые картофельные красавицы, бесценные клубни, с помощью которых он хотел спасти эту часть света, а прежде всего — набить собственный карман. Может, этот идиот куда-нибудь задевал?
— Василь!
Еще до того, как слуга появился, холодное, как лед, подозрение начало превращаться в уверенность. А тут еще под руку попался надвое разодранный мешочек. Кровь ударила в голову. Василь! Едва тот вошел, стало ясно: надеяться не на что, эта угрюмая скотина, с тупым отчаянием уставившаяся на доказательство своего преступления, покорно ждет наказания.
— Сожрал?
Джакомо подскочил к Василю с неожиданной для самого себя яростью, раздвинул ему челюсти и, точно укротитель на арене, заглянул в разящую луком пасть. Отрезвила его смущенная физиономия Котушко. Верно, считает его сумасшедшим, пытается понять, насколько он опасен. Захлопнул источающее яд жерло вулкана.
— Сожрал. Ты бы мать с отцом слопал, будь они съедобны, и вообще, если бы они у тебя были. Не бойся, бить я тебя не стану. И не рассчитывай. Думаешь, получишь раз по морде — и освободишься от греха? О нет. Я найду способ похлеще. Завтра увидишь. Завтра. А сейчас — вон! Убирайся, я за себя не ручаюсь.
«Завтра меня здесь уже не будет, а тебе достанется за то, что недоглядел, — подумал мстительно, провожая взглядом неуклюже пятившегося к двери гиганта. — Но до завтра есть еще немного времени. Пожалуй, даже много».
— Стой! Принеси рубашку. Живо.
Котушко, зардевшийся, как барышня, тоже направился к двери.
— Я, пожалуй, пойду.
О нет, один он сейчас не останется, ни за какие сокровища. Пожалуй, даже за те, что сгинули в пасти Василя.
— Ты хорошо стреляешь?
Юноша еще сильней покраснел, хотя минуту назад Казанова готов был бы поклясться, что это невозможно.
— Неплохо. Если позволительно так о себе говорить.
— А я — ужасно. О чем могу сказать с полной откровенностью. Я бы предпочел… Согласись, человеку чести не пристало браться за такое простецкое оружие.
— Но иногда, согласитесь, в определенных обстоятельствах…
— Иногда. Но шпага, видишь ли, всегда достойна дворянина. Покажи-ка свою.
Ничего особенного. Обыкновенная офицерская шпага. Хотя получше, чем его огрызок или парадная кочерга. Даст ему на один день? Не может? Запрещено? Какой же это закон запрещает оказывать услуги друзьям? Возможно, человеческий, но уж никак не Божий. А какой важнее, по его мнению? То-то. Впрочем, речь идет лишь о временном обмене, его оружие пострадало при обстоятельствах, о которых ему сейчас не хочется распространяться, а то рассказ может затянуться до утра. Ну так что — договорились? Договорились. Теперь снова можно его обнять с непритворной сердечностью.
— Я и ей завидую — есть, в чем. Что ж, хотел я вам облегчить первые шаги по жизни, да не вышло. Придется удовольствоваться моим благословением.
— И на том спасибо.
Теперь уже можно проводить его до двери — вежливо, почтительно, ну конечно, с какой стати быть невежливым?
— Ты очень великодушен, но, понимаешь, мне хотелось сделать вам более основательный подарок. Перед тобой открылись бы неслыханные возможности. Увы, не повезло.
— Быть может, с Божьей помощью откроются другие.
— Безусловно. Но все равно жаль. Очень обидно. Картофель — будущее мира. Сами увидите. Или ваши дети. Или внуки.
Котушко приостановился, как-то странно, словно бы свысока, улыбнулся.
— Здесь нужно будет драться, а не картошку сажать.
— Драться? Надеюсь, не на пистолетах. Терпеть не могу шума.
— Без шума мир про нас забудет. Да и сами мы заснем. Шум необходим.
— Перестань. Не хватало, чтобы еще и ты стал меня запугивать.
Этот честный малый скорее шут, чем глупец. Интересно, с кем он собирается драться? С диким российским медведем, напирающим на них своим ненасытным брюхом? И каким оружием? Даже шпагу отдал невесть кому. С говном нельзя воевать, милый мальчик. Ничего не получится. Глазом не успеешь моргнуть, как извозишься с головы до пят. Бежать отсюда надо, бежать без оглядки. Но вслух этого не сказал. Василь наконец принес рубашку. Вот что сейчас в тыщу раз нужнее любых слов.
— Не буду больше отнимать у вас время. Завтра зайду попрощаться. То есть… мы зайдем.
Сквозь тонкую ткань рубашки мир не казался много нелепей обычного.
— Даст Бог, я до тех пор доживу.
И прикусил язык. Надо быть осторожным. Если поползут слухи, они дойдут и до короля, а тогда… Тогда, правда, драться им запретят, но его сочтут трусом, который специально раструбил о дуэли. Оттолкнул Василя, неуклюже пытавшегося то ли его задушить, то ли расправить ворот рубашки.
— Подумать только, если б не эта обезьяна в человечьей шкуре, не этот кусок дерьма, прикидывающийся слугой, и ваше имя могло бы прославиться на весь мир, господин Котушко.
Ответом был изысканнейший, однако самый холодный из всех поклонов, каким он обучил этого юнца.
— Надеюсь застать вас завтра в добром здравии. А фамилия моя, господин Казанова, — Костюшко. Тадеуш Костюшко[45], к вашим услугам.
Венцом этого поклона была побледневшая физиономия и далеко не дружелюбный взгляд. И тотчас юнец нарочито твердым шагом переступил порог и скрылся за дверью. Джакомо отхлебнул пива. Какая муха укусила мальчишку? Котушко или Костюшко? Не один черт?! Да катись он со своим норовом… и без него забот хватает.
