Ёжи Журек - Казанова
Столбик золотых монет, второй, третий. С ума сойти! Уронить слезу благодарности или от стыда провалиться сквозь землю?
— Я не имею права этого принять, ваше величество, мне…
— Бери. Королю не отказывают.
Что правда, то правда. Джакомо припал к королевской руке — той самой, которую должен был безжалостно заломить за спину или скрутить веревкой, губами коснулся нежной кожи, которую мог изукрасить синяками или даже расцарапать до крови в пылу борьбы. Гореть им в вечном огне, этим скотам, пытавшимся толкнуть его на такое. Какие это деньги? Дукаты, рубли? А может, голландские гульдены? Сто? Двести? Неудобно же пересчитывать.
— Что ты должен был со мной сделать? Задушить или перерезать горло?
Это было точно удар в низ живота.
— Упаси Бог!
Упаси Бог теперь в чем-либо признаться. Сто пятьдесят уж точно.
— Утопить в ложке воды?
— Я…
Огляделся, словно в поисках спасения. Но все в комнате было чужим и враждебным: стол, фрукты в хрустальной вазе, коварное красное вино и плотно закрытая дверь. Да и странная улыбка на лице короля могла в любую минуту превратиться в гримасу ярости. Тогда все, пиши пропало. Он скажет, обязан сказать.
— Похитить. Я должен был похитить ваше величество.
От одних этих слов можно задохнуться, а уж каковы будут последствия… Однако король продолжал улыбаться.
— Похитить. И что дальше?
— Это мне неизвестно, клянусь. Я не знаю никаких подробностей. И не пытался узнать, в этом тоже могу поклясться. Я философ, а не бандит.
Он жив. Жив и будет жить. Этого, еще молодого, мужчину с красивой головой, которую ему пришлось бы обмотать полой плаща, и римским носом, который легко сломать несильным ударом кулака, его слова явно растрогали. Ничего не заберет, скорее добавит.
— Ты знаешь, почему выбор пал на тебя.
Это не был вопрос, но Джакомо поспешил горячо возразить. Станислав Август на минуту задумался.
— Зато я, кажется, знаю. По крайней мере, догадываюсь. Ты для них — человек Запада, а Запад там, в России, — олицетворение всяческого зла. Какие-то парламенты, права человека, газеты — кошмар! Потому и люди оттуда представляются этакими дьяволами во плоти, способными на все. Теперь понимаешь?
Чего тут понимать, он ведь знал, как оно на самом деле было. Дьявол во плоти надавал бы Куцу по роже, а императрицу обозвал курвой и не трясся бы перед ними как осиновый лист.
— Ваше величество не знает, что такое страх.
— Думаешь, не знаю… А о чем я тебе уже целый час толкую? И, как ты полагаешь, зачем?
Не добавит, разве что по физиономии. Король снова приблизился. Внимание!
— Ты и в моих глазах человек Запада. И не какой попало. У вас там любят обвинять нас в глупости, варварстве, иногда в неблагодарности либо — что, в сущности, то же — в безропотном повиновении могущественным соседям. Может, хоть ты, философ, разберешься в том, что здесь происходит. Мы не глупцы. Мы просто порой очень мало можем…
Какие слова — точные и прекрасные, какой мудрый взгляд! И, будто одних слов было недостаточно, лучший из лучших граждан этого государства, король Польши, великий князь дюжины краев, от названия которых сводит зубы, Станислав Август, которого будущие поколения, возможно, нарекут Великим, шагнул вперед и дружески обнял его, ничтожного червя, перелетную птицу, шпиона и авантюриста, короля девственниц и великого князя нескольких дюжин шлюх, от чьих ласк болят яйца, Джакомо Джованни Казанову, которого потомки, быть может, назовут Сильным. Что за минута! Все стоило снести, чтобы до нее дожить. Наконец его оценили. И кто! Он станет секретарем короля, его правой рукой, канцлером, черт знает кем еще. Victoria! Деликатно ответил на объятие.
— Понимаю. Теперь мне все понятно.
— Я на это рассчитываю, дружище.
Дружище! Да за одно это слово он будет служить королю верой и правдой. А своим гонителям расхохочется в рожу. Пусть попробуют его тронуть. Столько власти, чтобы изрубить их в куски, и у этого государя найдется. И он с удовольствием ему подсобит. Но пока надо позаботиться о себе. Золото в карман. И пожалуй, портрет. От него будет побольше корысти, чем от дукатов. Сейчас попробуем. Но не сразу, надо еще помолчать. Не высовываться. Смиренно ждать. Сейчас прозвучат самые важные в его жизни слова. Лишь бы их понять. На названиях ведомств в этой стране тоже можно сломать язык.
— А теперь… — Король, вдруг нахмурившись, отстранил его. — А теперь забирай свое и уходи.
Казанова с трудом проглотил улыбку, приготовленную совсем для другого. Значит, не все сразу. Ну что ж. Пока только золото. Нет, не только, Еще, по крайней мере, портрет.
— Как можно скорей возвращайся к своим, сударь.
Казанову аж шатнуло к столу. Что это значит? Как же так? Скосил глаза на рисунок. Боже! Его там нет и в помине. Только изображенное несколькими штрихами кресло, на котором он сидел. Пробормотал что-то невразумительное.
— Ни о чем не заботься, все, что нужно, получишь. Прощай.
Аудиенция окончена. Это он понял. Не ждать же, пока выставят силой. Но он вернется, правда? — шептал себе, сгибаясь в прощальном поклоне, моля Бога, чтобы и сейчас король прочел его мысли. Завтра, послезавтра. Может быть, еще сегодня. Кто лучше его понимает капризы правителей, он сам состоит сплошь из капризов, сегодня одно, завтра другое. Хорошо хоть золото сегодня.
— Ваше величество…
Джакомо чуть ли не с благоговением поцеловал королевскую длань. Да, да, сейчас государь прощается с ним, простым смертным, чтобы спустя недолгое время приветствовать в совершенно ином качестве. Завтра. Он чуть не раскровенил губу о горящий на пальце рубин. Завтра, возможно, и этот рубин будет его… Он был уже на пороге, когда король поднял голову и повысил голос:
— Что касается твоего отъезда — это приказ.
Дуэль
Как он оказался в театре, Джакомо не помнил. Да и где находится, понял, лишь увидев карликов Катай, кинувшихся от него в разные стороны. О нет, нет, сегодня им нечего опасаться. Он уже кем попало и чем попало не занимается: Казанова — поверенный короля, а не охотник за кроликами. И пускай кролики не воображают, что он хоть чуть-чуть поступится своим величием и снизойдет до того, чтобы надавать им тумаков. Не сегодня, господа. Сегодня его уже ничто не заставит опуститься так низко.
Играли какую-то пьесу на польском языке. Это ему было даже на руку. Все равно, оставаясь в состоянии полного ошеломления, он бы не смог сосредоточиться. Кланяясь налево и направо, косился на центральную ложу, однако короля там еще не было. И хорошо. Джакомо не совсем понял смысл последних слов государя. Приказ? Но разве можно приказывать друзьям? А так: нет короля, значит, нет и сомнений, он имеет полное право торжествовать, в этом его убеждают взгляды тех, кто прежде едва удостаивал вниманием. Ему не впервые было наслаждаться радостью победы — мало ли раз в жизни он добивался своего! — но эта победа, нельзя не признаться, особенно приятна. Князь Казимеж молча потрепал его по плечу. Боже, как мало нужно, чтобы почувствовать себя в раю.
Перед ложей Бинетти Джакомо на секунду заколебался и, вероятно, без приглашения не рискнул бы войти, но дверь была приоткрыта, и он посчитал это очередным чудесным знаком, которым грех пренебречь. Бесшумно проскользнул внутрь, готовый целовать, обнимать, бурно делиться своей радостью. Вначале увидел Браницкого в народном мундире, сверкающем в полутьме, как наряд сатаны; он сидел боком к сцене, со странно напряженным лицом. Бинетти, прислонившись к барьеру ложи, внимательно следила за происходящим на сцене, но и ее поза была какой-то неестественной. Джакомо понял, в чем дело, до того, как его заметили. Рука Бинетти, будто оторвавшаяся от тела, лежала между ног графа. Джакомо хорошо знал эти пальцы — не составляло труда догадаться, какой они высекали огонь, какие дьявольские силы пробуждали. Вон оно что. Помирились. Она опять прибрала неверного любовника к рукам, притом в буквальном смысле. Всего наилучшего. На здоровье! Ведь она этого и добивалась.
Казанова поклонился, чтобы скрыть улыбку, — он не был уверен, что Браницкий действительно его не видит. Очень рекомендую панталоны с разрезом, дорогой граф. По крайней мере, тут мы с вами, кажется, найдем общий язык.
Расхохотался он лишь в уборной Бинетти, где, как и предполагал, застал просиявшую при его появлении Лили. Чудесная девочка! Пожалуй, ей причитается нечто большее, чем взрыв дикого смеха. Даже если она никогда не узнает, что он ее отец. Но что можно ей подарить? Перстня с рубином он никому не уступит, тем более что пока еще его не получил. Золото? Она чересчур молода, чтобы знать цену золоту. И кроме того, может неправильно его понять. Рукопись? Ба — если бы рукопись не скончалась в печке. Что ж, ничего, кроме смеха, не остается. Джакомо расцеловал Лили в обе щеки, чтоб не подумала, будто он смеется над ней. Когда-нибудь, позже, он даст ей несколько добрых советов. Как жить, с кем и за что. А пока пусть запомнит хотя бы это: он был весел и нежен.
