Игорь Генералов - В тени славы предков
Павша согласно кивнул.
Храм Перуна ещё в Ольгины времена был перенесён за город. Ещё принося княжескую клятву, Владимир пообещал Белояру:
— Я верну Перуна на красное место, ибо негоже стыдиться своих богов.
Времени прошло немного, и нельзя было считать, что князь не выполнил обещания.
Наступили сумерки — час, когда тёмные и светлые боги могут наблюдать за людьми. Хорс, потухая, заваливался за окоём, золотя прощальными лучами ленивые летние облака, вольно и высоко висящие в чистом меркнущем небе. Владимир первым вонзил нож в горло жертвенному быку, стараясь не смотреть в обречённые, ставшие перед смертью почти человеческими, глаза. Бык, крепко привязанный к столбам за ноги и шею, судорожно вздохнул, захлёбываясь кровью, забился всем телом, заваливаясь и до звона натянув державшие его верёвки. Князь передал окровавленный нож Белояру, тот, произнося молитву, передал нож другому волхву, по виду много старше самого Белояра.
Воины разрезали длани[227], многажды державшие мечи, кровь лилась в жертвенные чаши. Кровь кметей смешивалась с жертвенной кровью быков; наполненные чары пускали по кругу. В древнем обряде принимали участие даже крещённые Ярополком дружинники, смутно разделявшие обряды нового Бога с обычаями предков.
Ночь всасывала в себя суетный день вместе с людьми; свет священного огня золотил усы Перуна, смотревшего из-под грозных бровей на чад своих, сжимая в руках тяжёлый щит и широкий длинный меч. В священный миг казалось, что могучий бог воинов присутствует на обряде, безмолвствуя в своём величии и мудрости. Даже варяги, привезя своих походных кумиров, отдалённо напоминающих изваяния Одина и Тора, с восхищённой осторожностью взирали на бога днепровских русов.
— Теперь вы братья в оружии и в труде ежедневном! — голос Белояра, спокойный и даже вкрадчивый на советах вятших, сейчас звучал в полную силу. — Кто из вас поднимет друг на друга меч или предаст князя своего, пусть будет проклят и поражён стрелами Перуна или харалугом, им направляемым! Только в одном венике нельзя сломать прутья, но по одному, пусть даже самому крепкому пруту, переломают всех. Славьте князя — солнце наше и, вступаясь друг за друга, защищайте землю Русскую! Слава!
Торжество волнами шло от волхвов, накатывая и перекатываясь через головы кметей, увлекая их в себя.
— Слава! Слава! — подхватили призыв. Владимир отошёл в темноту, куда не долетал свет от жертвенного костра. Рядом встали Добрыня и Кальв, внимательно наблюдая за действом. Только когда стало ясно, что русичи с варягами побратались искренне, Владимир принял у стремянного коня, чтобы возвратиться в терем.
Глава шестидесятая
Князь принял Павшу через три дня. Турин переговорил с Владимиром, объяснив, что некий тиун, по имени Некрут, поступил несправедливо с княжеским кметем, племянником воинского мужа, сражавшегося под стягом Святослава с самой Хазарии, и муж тот, именем Колот, хочет просить у князя за своего племянника. Владимир решил принять самого Павшу, сказав:
— Пусть молодой воин не прячется за своего родича и сам придёт ко мне.
Павша отстоял в общей очереди жалобщиков, зашёл в палату, в которой был уже несколько раз, передавая вести от воевод Ярополку. Только сейчас на высоком резном стольце с двумя гриднями, стоявшими по сторонам, сидел другой князь. Ярополк хоть и старался показывать строгость, но почему-то не внушал той робости, что ощутил Павша, едва встретившись глазами с колючим пронизывающим взглядом Владимира. Поменявшая государя палата враз стала незнакомой и чужой, а Павша ощутил непреодолимую стену, разделявшую его и князя.
— Меня зовут Павшей, а прошу я у тебя, княже, судного поля над тиуном Некрутом за злодейство, моему роду причинённое.
Владимир нахмурился, вспомнил разговор с Турином, потеплел взглядом (племяш отцовского кметя дак!), вымолвил:
— Суд я буду вести через три седмицы. Ты, кметь, найди послухов, что про заботу твою поведать могут. Ты знаешь ведь: если я решу, что ты наветничаешь на княжеского человека, то я буду судить уже тебя за клевету.
Писарь, сидевший за столешницей в углу, что-то записал, скрипя вощаницей; гридни так же безразлично стыли, как и до Павшиного прихода.
В Колотовом тереме молча ужинали. Ночь наступала на день — дело шло к осени, и за окнами начинало темнеть. Павша был хмур и задумчив, смотрел куда-то в сторону мимо зажжённой для света лучины. Колот отложил ложку, вытер рот рукавом, сказал:
— Ты, сыновец, не волнуйся, хоть род Некрута ветвист и древен, испокон веков тут живёт, но и нам есть кого позвать, из тех же русинов. Вона, у Стреши и Забуда родичи в округе есть, седьмая вода на киселе, правда, но мужи именитые имеются.
— Нужно тех позвать, кто Некрута знает, — посоветовала Услада, — пусть расскажут, каким гадом он был.
— Да, — согласился Павша, — Некрут врагов заимел, когда тиуном назначили его, в этом я уверен, найти только надо.
За занавесью завозились и засмеялись дочери, Лапа прикрикнул:
— А ну! Спать давайте, не то розгу возьму!
Смех утих. Колот, глянув в сторону дочерей, сказал о наболевшем:
— Девки, как парни. Слышь, мать, — обратился к Усладе, — сына хочу. Воина!
— Успеешь ли воспитать? Стар становишься: ворчишь и ворчишь всё! — ответила жена.
Павша оглянулся по сторонам, будто что-то ища, спросил:
— Где бабуля? Чего-то не видал её сегодня.
— У соседки вдовой осталась на ночлег, — ответил Колот, — с нами совсем ей тяжко.
Лапа старался не встречаться взглядом с женой: Зимава совсем стала ум терять, блажила почасту, изводя Усладу и даже обеих внучек. Сегодня мать со снохой разругались вдрызг, и Зимава ушла к соседке. Такое было уже не впервые. Колот заметил, как тень пробежала по челу жены: тоже вспомнила сегодняшнюю ссору, — и он вернул разговор снова про Павшу:
— Я в Древичи поеду к старосте, да и знакомцы старые есть, помогут, чем смогут. Ты, сыновец, обиженных поищи.
Павша согласился.
* * *В полях начинали убирать хлеб. Лето было ровное — без засухи и затопляющих ливней, потому зерно налилось, обещая сытую зиму, что ещё оказалось положительной вехой в пользу нового князя. Сошёл гнус, и на улице было, как никогда, хорошо. Князь сидел на переносном раскладном кожаном кресле; рядом на вынесенных скамьях разместились бояре: обязательный Добрыня, не оставляющий племянника, остальные — кто и как хочет. На этот раз пришли Турин, Кальв, Хлёд Метатель Копий и несколько молодых русских бояр. Молва быстро разнесла, что сегодня должен быть поединок, и на суд собралось много вятших и просто любопытных, которые не все влезли в княжеский двор.
Владимир быстро разобрал две купеческие тяжбы: одни товар не поделили, второму задолжал некогда заёмное серебро сын Мины Слудова и никак не мог отдать. Мина, стыдясь, до княжеского решения сам предложил купцу вернуть долг. По взгляду, которым он наградил промотавшего серебро сына, многим стало ясно, что суд для боярчонка ещё впереди.
Павша, понимая, что настал его час, заметно волновался. На успокаивающие слова Колота отрёк:
— Кабы сразу в бой, а то при всём миру судилище-рядилище…
Люди перед ним расступились неожиданно. Друзья-дружина были тоже здесь, Павша успел мельком узреть задиру Пестряя и Хлыста, что в один голос пожелали удачи. Павша предстал пред князем, земно поклонился:
— Здрав будь, светлый князь, и вы, вятшие бояре! Пришёл я требовать суда над Некрутом, тиуном княжеским, которого хочу обвинить в убийстве матери моей, Милавы!
Владимир согласно кивнул головой:
— Говори.
Павша, чувствуя на себе взгляды собравшихся и стараясь ни на кого не смотреть, поведал о том, как Некрут приехал во двор к Зимаве и признался в убийстве. К чему было убивать? Да, жили они плохо, бил он её, глаз выбил, и послухи в этом есть.
— Кто слышал о том, что сказал тебе Некрут во дворе у вдовы? — спросил князь.
— Мыслю, что никто не слышал. Тихо было сказано, — ответил Павша.
Просили говорить вдовую боярыню Зарёну, которую уговорил прийти Колот. Боярыня, помня свой испуг и возмущение того вечера, без обиняков согласилась.
— Вёл себя тиун по-хозяйски: давай, мол, мне парня, и всё тут! Во двор вошёл не спросясь, как княжий человек к холопу. Я вдова князь-Святослава мужа и терпела это! Что там тиун Павше шепнул, я не слышала, но поверю, что такой гад мог и про убийство сказать.
— Почто ты, Некрут, к Зимаве во двор пожаловал? — спросил Владимир.
— Поговорить с пасынком, — честно глядя в княжеские глаза, ответствовал Некрут. — У нас с ним ссора вышла, набросился на меня, когда в полоне сидел, так за то и пороли плетьми его. Не я наказание назначал, вот и приехал сказать, чтобы не держал зла на меня.
— Ой, врёшь! — воскликнула Зарёна. — Свести со двора да забить в канаве хотел ты парня!
