Бернард Корнуэлл - Саксонские Хроники
Полил дождь.
Я удивился, как внезапно начался этот так долго собиравшийся дождь, первые редкие капли быстро сменились бурным ливнем.
Иеремия захихикал, потом посмотрел сквозь струи проливного дождя на пристань, где мы стояли, и должно быть, увидел меня. На голову я накинул капюшон, так что, конечно, узнать меня он не мог. Он увидел калеку с согбенной спиной и тут же направил на меня свой епископский жезл.
— Исцели его, Боже! Пролей милость Твою на эту развалину! — доносился сквозь шум шторма его голос. — Выпрями его, Господи! Сними с него Твоё проклятие! Прошу Тебя во имя Отца, Сына, и того, третьего!
— Гудс Модер, — пробормотал я, на датском это означало Богородица.
— Что, господин? — спросил Сердик.
— Это имя его корабля, — ответил я, — и не называй меня «господин».
— Прости, господин.
Мне говорили, что Богородица — побитая развалюха со щелями в швах и рваными снастями, но если так — она утонула бы даже при лёгких волнах. Но без хорошего ремонта не пережить такую непогоду. Просто Иеремия хотел, чтобы его корабль выглядел неухоженным и грязным. Ветер трепал рваные канаты на мачтах, но я понял, что за всем этим скрывался хорошо снаряженный, исправный боевой корабль.
Иеремия отвернулся от меня и перебрался на палубу Эльфсвон в сопровождении четырёх своих людей в кольчугах и шлемах. Продолжая то ли молиться, то ли проповедовать — я уже не мог его слышать — он пересёк пристань. Мы последовали за ним.
Хлестал ливень, потоки воды стекали с соломенных крыш, заливая узкие улицы. Но Иеремия, казалось, этого не замечал. Он шёл вперед и проповедовал по пути. Два воина Этельхельма, встречавшие его, теперь привели епископа к «Гусю». Он потребовал, чтобы все остановились, и принялся вещать через открытую дверь.
— Шлюхи и пропойцы, — ревел он, — Писание порицает вас! Покайтесь же, жалкие дети Вельзевула! Вы, лакающие эль и жрущие пироги! Кайтесь!
Из-за двери «Гуся» люди изумлённо глядели на увещевавшего тощего, вымокшего до нитки епископа в вышитом облачении.
— Кто исполнен горя? Кто произносит пустые речи? Это они, лакающие вино! Вот, что говорит слово Божье о вас, болтливые пьяные ублюдки! На блудниц обратятся ваши глаза! Верьте, так сказано в Писании! Лицезрел я блудниц, но милостию Божией покаялся! И прощён я! И не убоюсь блудниц!
— Сукин сын рехнулся, — сказал Сердик.
Я далеко не был в этом уверен. Безумному ублюдку как-то удалось пережить правление Бриды в Нортумбрии. Она неистово ненавидела христиан, но Иеремия выжил в этой кровопролитной войне против его бога. Он владел крепостью в Джирууме, но не слишком в ней нуждался. Возможно, подумал я, Брида распознала в нём такого же одержимого, как и она сама, а может, почуяла шутовство в религиозности Иеремии.
Один из стражей Этельхельма взял Иеремию за локоть — похоже, он убеждал разошедшегося пророка уйти из-под дождя к теплу огня. Иеремия позволил себя увести, а мы отправились следом за ними по улице, где дождь смывал со стен свиную кровь. Потом мы вышли на окраину города к просторному, крепкому дому с крутой соломенной крышей, стоявшему на небольшом возвышении. Думаю, места для пира там хватило бы двум сотням человек. Рядом размещались конюшни, амбар и сарай, образуя внутренний двор, там стояли на страже два воина Этельхельма в красных плащах и с копьями. Иеремию провели внутрь. Вряд ли нам стоило входить за ним, кроме того, меня могли там узнать. У стены сарая под соломенной крышей ютилась кучка нищих, и я решил присоединиться к ним. Осви я отправил назад, в «Гуся», а Сердика оставил с собой.
Мы ждали. Сидели, съёжившись среди безногих, слепых и бормочущих попрошаек. Одна женщина с лицом, покрытым кровоточащими язвами, подобралась к двери дома, и охранник отогнал её пинками.
— Тебе сказано было ждать там, — прорычал он, — и благодари нашего лорда за то, что это позволяет!
Лорда? Этельхельм здесь? Если так, думал я, значит, идти в Думнок было ужасной ошибкой. Не потому, что я боялся быть узнанным, но раз он здесь, в городе — значит, его флот точно готов выйти в море, и я не успею связаться со своими людьми и отправить мои корабли, прежде чем он попадёт в Беббанбург. Дрожащий и встревоженный, я сидел и ждал.
После полудня дождь наконец-то закончился. Только порывистый ветер ещё дул, но уже растерял почти всю свою силу. От дома к нам подбежали две собаки, побродили по грязи и лужам, задрали лапы на столб. Девушка принесла кувшин эля двум стражникам, стоявшим у двери, и остановилась, чтобы весело поболтать с ними. Вдали, за потемневшими от дождя соломенными крышами города, я разглядел уходящую в море рыбацкую лодку, её парус туго надувался на холодном ветру. Погода улучшалась, это означало, что флот Этельхельма сможет выйти в море.
— На колени, бродяги, — неожиданно крикнул нам стражник. — На колени, если у вас они есть. У кого нет — преклонитесь как сможете! И постройтесь в ряд!
Из дома вышла большая группа людей. Впереди шли стражники в шлемах и красных плащах, двое священников. Потом я увидел Этельхельма, он с притворной сердечностью обнимал за плечи свою дочь, пытавшуюся приподнять подол светлого платья, чтобы не испачкать в грязи. Девушка по-прежнему выглядела несчастной, но даже страдание не могло скрыть изысканную красоту её бледного лица. Тоненькая и изящная, она казалась хрупкой, несмотря на высокий рост.
С другой стороны от неё шёл Вальдере, воин моего двоюродного брата, на его широкие плечи поверх кольчуги был наброшен чёрный плащ. За ним — пёс Этельхельма, Хротард, ухмыляющийся в ответ на какие-то слова олдерменом. Замыкал шествие Иеремия в сырой от дождя епископской мантии.
Я поднял пригоршню грязи, измазал лицо, а потом надвинул поглубже капюшон, чтобы скрыть глаза.
— Милостыня — это наш долг, — услышал я слова Этельхельма, обращённые к дочери, — если мы хотим милости от Бога, мы, в свою очередь, должны проявлять милосердие к его несчастным чадам. Будь милосердна к ним, дорогая, когда станешь хозяйкой на севере.
— Да, отец, — отрешённо ответила Эльсвит.
Я не рискнул поднять взгляд. Я видел грязь на отделанных серебром сапогах Этельхельма из мягкой кожи. Я видел туфельки его дочери, тонкая вышивка забилась грязью.
— Благослови тебя Бог, — сказал Этельхельм и бросил серебряный шиллинг в руку моего соседа.
Я протянул обе руки и ещё ниже склонил голову.
— От чего ты страдаешь? — спросил Этельхельм. Теперь он стоял прямо передо мной.
Я ничего не говорил.
— Ответь его светлости, — рявкнул Хротард.
— Он... он... — запинаясь заговорил Сердик, стоявший рядом со мной.
— И что с ним? — спросил Хротард.
— Он... он слабоумный, господин.
В мои руки упал шиллинг, потом ещё один — в руку Сердика.
— А ты? — спросил его Этельхельм. — Что у тебя за болезнь?
— Я то... тоже слаб умом.
— Благослови Бог вас обоих, юродивые, — сказал Этельхельм и прошёл дальше.
— Дотроньтесь до него! — Иеремия, идущий позади отца с дочерью, тряс перед нашими глазами полоской грязной серой ткани. — Прикоснитесь к нему! Это дар лорда Этельхельма, дети мои, он обладает силой, великой силой! Коснитесь его! Это настоящий пояс матери Христа, тот, что она носила, когда сын её был распят! Взгляните! Вы увидите на нём Его благословенную кровь! Прикоснитесь к нему, дети мои, и исцелитесь! — Теперь он оказался прямо передо мной. — Дотронься до него, полоумный дурень! — Он пнул меня сапогом. — Коснись одеяния Божьей Матери, и твой разум вернётся к тебе, как птичка в своё гнездо! Дотронься до него, и ты исцелишься! Этот пояс покоился на благословенном чреве, носившем Господа нашего!
Я поднял руку с зажатым в ней шиллингом и шаркнул костяшками пальцев по полоске ткани. В это время Иеремия нагнулся и дёрнул вверх мой заросший щетиной подбородок, заставив поднять голову. Он склонился надо мной и пристально посмотрел в глаза.
— Ты исцелишься, дурень, — неистово произнёс он, — и дьявол, овладевший тобой, оставит тебя от моего прикосновения.
Я смотрел на него — безумные светлые глаза, впалые щёки, орлиный нос, длинные седые волосы. Я заметил, как по его измождённому лицу промелькнуло изумление. Он нахмурился.
— Благодарю, господин, — пробормотал я и снова уронил голову.
Последовала пауза, показавшаяся мне бесконечной, потом он шагнул вперёд.
— Прикоснись, — приказал Иеремия Сердику, и я почувствовал прилив облегчения. Я только один раз встречался с Иеремией, и тогда был по всем великолепии воителя, но он всё же разглядел что-то знакомое в безумном грязном оборванце, в лицо которого только что смотрел.
— А теперь убирайтесь! Ползите отсюда, ковыляйте, пошли прочь! — закричал нам стражник, как только знать удалилась обратно в дом.
— Не спеши, — прошептал я Сердику. Я опёрся на палку, сгорбился и потащился прочь. Мы спускались по невысокому склону к ближним домам, и я, как никогда в жизни, чувствовал себя беззащитным. Я вспоминал ночь, когда шёл в Сиппанхамм, а Альфред нарядился арфистом, чтобы шпионить за датчанами Гутрума, захватившими город. Тогда моё сердце замирало от ужаса, и сейчас, медленно ковыляя по Думноку в сторону «Гуся», я испытывал нечто-то похожее.
