Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Увидев, как Мариам идёт следом за его сестрой, он не мог не отреагировать, так же как не мог медленно пережёвывать страдания или обнаружить свои скрытые чувства, и потому решил поступить наоборот — не щадя себя отдаться разговорам, смеху и всем своим видом изображать блаженство и счастье. Оставаясь же наедине с собой хотя бы на миг, он испытывал в глубине души одиночество, что сжимало его сердце. По прошествии дней он осознал, что когда увидел Мариам, шествующую в свите невесты, любовь вновь забушевала в нём, как налетает внезапно шум, что лишает сна. Он нисколько не насладился весельем того вечера, и в груди его больше не было места покою. Фахми так и не смог вырвать из своего воображения её лицо или улыбку, оживлявшие весёлую атмосферу праздника, насыщенную радостными криками и цветами. То была чистая нежная улыбка, посланная его опустевшему сердцу, что так страстно желало покоя и радости. Её вид потряс его, и он обнаружил, что только он один испытывает боль, и только он один переносит страдания. Но разве он сейчас не заливается от хохота, разве он не не кивает головой в такт мелодии?… Ну разве нельзя скрыть своё состояние от взглядов посторонних, чтобы они думали о нём так же, как и он сам?… Что-то мучило его во всех этих думах. Разве не надёжнее будет вместо того, чтобы испытывать такую муку, например, взять и подцепить брюшной тиф? Он спрашивал себя: «А какова вероятность, что я вылечусь, как вылечился такой-то, от того недуга, что поразило моё сердце?» Он не преминул вспомнить и её послание, которое принёс ему Камаль много месяцев назад: «Скажи ему, что она не знает что делать, если к ней придут свататься в течение этого долгого времени, которое ещё ждать и ждать!»…
Он спросил себя, как уже делал раньше десятки раз, есть ли за этими словами любовь?… Да уж, нельзя же придираться к ней и упрекать за слова, но и нельзя не считаться с её умом и мудростью. Вот именно это и заставляло его чувствовать свою слабость перед ней, а одновременно и злило его, ведь редко когда ум и мудрость удовлетворяли страстную жажду любви, не знающей преград.
Фахми вернулся к гостям, празднику, и к неистовой любви. Но содрогаение его было вызвано не только тем, что он увидел её, а наверное, тем, что он увидел её впервые на новом месте — во дворе дома семейства Шаукат, и далеко от родного дома и района. Её постоянное нахождение там, на старом месте день ото дня, уже стало привычным, а внезапное появление в другом месте, — которое в его глазах превратило её в новое существо, — разбудило в нём новую, главную, потаённую до того жизнь. Они оба с ней были причастны к этому яростному содроганию, а может, причиной его было и то, что она находилась далеко от его дома и связанных с ним суровых обычаев, где между ними была стена отчаяния. Она находилась в атмосфере свободы, наряженная и красивая, на свадьбе, посреди внушаемых ею любви и флирта. Всё это давало ему шанс выпустить своё недовольство и направиться в сторону надежды, что зрило сердце. Она словно бы говорила ему: «Посмотри, где ты меня видишь сейчас? Осталось сделать ещё один шаг, и я буду совсем рядом с тобой, и ты сможешь заключить меня в свои объятия». Но эта надежда вскоре напоролась на колючую действительность, став ещё одной причиной его содрогания. Всё это прибавляло ему твёрдости, и врастало в память, подобно лицам людей, что врастают глубоко в нашу память, сливаясь с различными местами, где нам приходилось сталкиваться с ними. Так и Мариам для него была связана с крышей его дома, садиком, заросшим плющом и жасмином, Камалем и уроками английского, кофейными посиделками, его разговором с матерью в комнате для занятий, а также посланием, что он отправил ей вместе с Камалем. Но начиная с сегодняшнего вечера она будет ассоциироваться у него с Суккарией и двором семейства Шаукат, свадебным торжеством Аиши и пением Сабера, и всеми теми чувствами, что нахлынули на него… Она просто не может быть непричастной к тому содроганию, что опустошало его…
Во время перерыва, когда Сабер отдыхал, из окон на мужской половине дома, что выходили во двор, донёсся громкий голос певицы, что исполняла песню «Любимый мой покинул меня». Фахми сильно оживился и с большим интересом прислушался, вмиг сконцентрировавши все свои чувства на этой мелодии, так как песня была обращена и к нему, и к ней одновременно, и соединяла их сердца воедино. Оба они были едины сейчас не только в том, что слышали, но и в том, что чувствовали. Песня как бы привела их на свидание, дала возможность встретиться их душам, и Фахми понравились и сама мелодия, и голос певицы. И то, и другое соединились в единое чувство. Он долго пытался проникнуть в душу Мариам, обращаясь к себе, дабы найти те струны души, что смогут поколебать её, а затем и его, чтобы хотя бы несколько мгновений прожить внутри неё, несмотря на расстояние и плотные стены, что разделяли их. Он пытался понять, какое впечатление на неё производят слова песни, например, какой отпечаток на её сердце оставила фраза «Любимый мой покинул меня», или «Столько времени без ответа». Интересно, пучина воспоминаний поглотила её, так же, как и его?.. Или волна воспоминаний унесла только его?… Неужели её сердце ни разу не сжалось от тоски? Или она уже давно равнодушна к нему? А эта мелодия для неё — лишь прекрасная песня, и больше ничего?… Он представил, как в ней пробуждается явный интерес к мелодии, и на губах вырисовывается улыбка, похожая на ту, что мелькнула, когда она шла вслед за невестой, и причинила ему боль, так как он усмотрел в ней знак покоя и забвения. А может быть, она разговаривает с одной из двух его сестёр, на месте которой он так бы хотел быть сейчас, и завидовал им. Тогда как для них в этом не было ничего нового и удивительного, всего лишь простой разговор с Мариам, подобный всем остальным их разговорам с соседскими девушками. Пока он дивился тому, как его сёстры относились к Мариам: они не придавали ей большого значения, хотя и любили, по правде говоря, но любили так же, как и всех остальных соседских девушек, будто она была для них просто «девушка», каких множество. Он не понимал, как они могли встречать её обычным приветствием, без всякого волнения, а например, так, как делает он сам, встречая прохожую девушку или своих сверстников-однокурсников из школы права; как в разговоре о ней они могли сказать «Мариам сказала так-то», или «Мариам сделала то-то», произнося это имя как любое другое…, например, как Умм Ханафи, тогда как он сам произносил это имя перед посторонними не более одного-двух раз, и никогда — наедине с собой, вроде имён почитаемых святых и пророков, окрашенных в разные цвета в его мечтаниях, после которых всегда добавляется «Да будет доволен им Аллах», или «Мир ему»…
Как же тогда они могли лишить такое имя, нет, такую личность, ореола святости и волшебства?! Когда Джалила закончила исполнение, отовсюду раздались громкие аплодисменты и овации, и Фахми переключил на неё внимание, наслаждаясь не столько самой песней, сколько тем, что представлял себе, как Мариам тоже кричит от восторга и аплодирует ей. Ему бы так хотелось сейчас выделить среди всех этих голосов тот, что принадлежал ей, узнать, какие же из всех этих оваций и аплодисментов — её, но совсем не легко было узнать её голос в одной из этих клокочущих волн, бьющихся о берег, хотя он высказывал всю свою любовь в громких одобрительных криках и овациях без разбора, как это делала и его мать, когда до неё доносились крики школьников, среди которых был и её сын, и посылала им всем благословения.
Но не один только Фахми внутренне изолировал себя от других в этот вечер. Хоть и по другим причинам, но его отец тоже уединился в гостиной со своими степенными друзьями, не терпевшими звонких криков и песен, что доносились снаружи. Наконец они разошлись и присоединились к остальным гостям, что слушали песни и развлекались, а с ним остались лишь те, которые больше других любили бывать в его обществе. Все они были непривычно спокойны и сдержанны, будто выполняли какой-то долг или находились на похоронах. Они уже заранее предположили, что будут так вести себя, ещё когда он пригласил их на свадьбу, ибо знали о его двойственной натуре — какой он в кругу друзей, и какой — перед своими домочадцами. На них не действовали чары ни одного из его обликов, явно контрастирующего с другим: и пока они степенно восседали в гостиной, а все остальные гости веселились на свадьбе, и во время их ежевечерних разгульных посиделок в кофейне, где уж точно ничего не праздновали!
