Алан Саваж - Восемь знамен
Однако он ни разу не зашел к ней.
Сначала Лань Гуй кляла свою судьбу, по крайней мере про себя. Она молода, не менее привлекательна, чем другие обитательницы гарема, горит желанием показать свое владение искусством любви, которому учила их с сестрами мать. К тому же самая умная среди других девушек… И при всем этом ее полностью игнорировали. И только лишь потому, что семья у нее недостаточно хороша. Тогда зачем они вообще ее избрали?
Это были не те вопросы, на которые она осмелилась бы требовать ответа — разве что у собственных евнухов. Главным среди ее евнухов был Ляньчжун. «Судьбу человека указывают звезды, Почитаемая, — сказал он ей однажды. — Пытаться узнать, что можно и что нельзя — тщетно. Приходить же в ярость оттого, что замыслы не воплощаются в жизнь преступление». Лань Гуй тогда в сердцах запустила в него блюдцем.
Но позже ей пришлось признать, что он прав. Ее дни были заполнены пустотой. Утром она принимала ванну, затем ее вместе с другими девушками вызывали к вдовствующей императрице, в один из уединенных садов играть в карты. Единственным занятием императрицы были азартные игры. Однако она не терпела проигрышей, поэтому главной заботой наложниц оставалось проиграть не слишком много, так как императрица забирала каждый выигранный таэль. Наложницам регулярно выдавали довольно значительные суммы, но их не на что было тратить, и большую часть этих денег разворовывали евнухи.
Часто по вечерам для развлечения устраивали любительские спектакли. Это могло быть забавным в зависимости от доставшейся роли. Обычно Лань Гуй поручались роли мальчиков, которые очень ей удавались, однако из-за маленького роста она всегда играла брата героя и никогда самого героя.
Затем следовал ужин и — в постель. Одной.
Это бы еще полбеды. Самой же постылой для нее оказалась изоляция от внешнего мира. Для других девушек, воспитанных в традициях пекинского общества, ведущего замкнутую жизнь, такое положение вещей было привычным. Однако Лань Гуй провела детство в провинции. Она пользовалась полной свободой действий, ей дозволялось слушать, как отец и мать обсуждали местные политические проблемы.
Но сейчас не было другой, принявшей столь устрашающие размеры проблемы, как мятеж тайпинов, которые самым неприятным образом были причастны к тому, что она оказалась здесь. И, как показалось ей еще в первый день, династия, похоже, даже не подозревала о существовании грозной силы, открыто угрожающей Трону Небес. При этом опасность нападения тайпинов не уменьшалась. Ляньчжун сообщил ей, что случилось бы, не успей они вовремя покинуть свой старый дом.
А что же Чжан Цзинь и Баррингтон? Вероятно, Баррингтоны погрузились на свои корабли и уплыли вниз по реке. Да и Чжан Цзинь, без сомнения, выжил: евнухи прекрасно это умеют. Затем Ляньчжун рассказал ей, что армии тайпинов переправились через Янцзы и движутся на север, нацеливаясь на сам Пекин. От страха Лань Гуй потеряла сон и с удивлением наблюдала за вдовствующей императрицей. Эта великая женщина безмятежно предавалась своим ничтожным развлечениям, проявляя полное равнодушие или беспечность к грозной опасности. Лань Гуй очень хотелось бы обсудить с ней эту проблему, протрубить: «К оружию!» — пусть хоть для наложниц и евнухов — и выступить на защиту императора. Возможно, она ошиблась в своих оценках, и именно тщательно скрываемое беспокойство убило императрицу, но несколько месяцев назад она умерла.
А тайпинов все-таки остановили. Тот же Ляньчжун рассказал ей, что Знаменная армия отразила натиск тайпинов, на семьдесят миль приблизившихся к столице. Знаменной армией руководил величайший из здравствующих маньчжурских военачальников маршал Сэнголиньцинь — командующий той самой татарской кавалерии, которая долгое время терроризировала чуть ли не весь свет. Тайпины откатились от Нанкина, а жизнь в Запретном городе так и не переменилась. Почему маршала Сэна не послали воевать против мятежников в Нанкин? Ведь несмотря на то что их отогнали, тайпины продолжали хозяйничать на Янцзы и во всем южном Китае.
Утешение она находила только в библиотеке. Лань Гуй каждый день проводила здесь послеобеденное время все последние три года. Когда-то она наивно считала свое образование завершенным. Теперь же поняла, что была совершенно неграмотной.
Ее излюбленным чтивом стала история и комментарии к ней многосотлетней давности. За две тысячи лет до ее рождения первый и самый властный император Ши Хуанди обнародовал декрет, предписывающий предать огню все книги в империи, за исключением относящихся к религии, медицине и земледелию, рассчитывая, что философское учение начнется заново с его правления. Разумеется, порочные идеи старого безумца были проигнорированы: многие тексты удалось сберечь, а после его смерти было написано неимоверное количество книг-воспоминаний.
Подготовленные учеными, работавшими вместе, эти ранние книги были сходны по содержанию, из-за чего их оказалось не слишком интересно читать. Даже заповеди Конфуция и Лаоцзы навевали скуку, хотя Конфуций оставался незаменимым советчиком для разумных мужчин и женщин. Сама Лань Гуй никогда строго не придерживалась постулатов Конфуция и книги вроде «Уроков для женщин» Бан Чжао находила обидными из-за занудных рассуждений о женских добродетелях, и прежде всего — о смирении.
Лань Гуй предпочитала более поздние труды, такие как «Тун Тянь» — энциклопедию по истории, составленную в восьмом веке христиан Ду Ю. Или «Новая история Тан» Оу Янсю. Но еще больше ей нравились несколько рискованные рассказы о монгольской династии Юань и многочисленные истории Мин. А теперь она собиралась приобщиться к «Тринадцати классикам». Это все, что ей пока, предстояло. Она еще раз тяжело вздохнула и склонилась над книгой. И тут же услышала, как кто-то вошел в библиотеку. С того места, где она сидела, Лань Гуй не могла видеть дверь, заслоненную шкафами, но услышала, как Линь Фу встал.
— Что привело вас в библиотеку, Дэ Аньва?
Дэ Аньва, она знала, был старшим евнухом.
— Я ищу Почитаемую, Лань Гуй. Мне сказали, что она проводит много времени за чтением.
— О, совершенно верно, — подтвердил Линь Фу. — И сейчас она здесь. Проходите.
Лань Гуй ощутила, как сильно забилось ее сердце. Затаив дыхание, она следила, как те двое обошли ближайший книжный шкаф и направились к ней. Старший евнух держал в руке жадеитовую табличку.
Лань Гуй поднялась с кресла, первый том «Тринадцати классиков» остался лежать открытым на столе.
Дэ Аньва ничего не сказал. Он знал, что она и так поймет, почему он здесь. Молчал и Линь Фу. Затем он уважительно поклонился девушке, ставшей столь неожиданно для самой себя весьма важной персоной.
Дэ Аньва лично проводил ее в ванную и наблюдал за мытьем и сушкой ее волос, напомаживанием тела. Никогда ей так внимательно не прислуживали. Евнух, однако, не позволит ей сделать больше того, что положено.
— Ты двенадцатая женщина, выбранная нашим господином за последние двенадцать дней, — сообщил он ей.
— Как интересно, — отозвалась Лань Гуй, скрывая смущение.
— Наш господин разочарован выбором, сделанным для него матерью, — продолжил Дэ Аньва, направляя критику и на своего предшественника. — Ни одна из женщин не сумела подарить нашему господину сына. Поскольку у нашего господина уже есть дочь, то вина явно лежит на них.
— Даже на императрице? — с невинным видом спросила Лань Гуй. После смерти матери император Сяньфэн сделал Нюхуру своей супругой, и теперь она стала самой влиятельной женщиной в империи. Тем не менее она никогда не стремилась воспользоваться своей властью. Лань Гуй находила ее все такой же простой, безмятежной, слегка встревоженной девушкой, какой помнила с их первой встречи.
— Боги не помогли даже императрице, — согласился евнух.
«Если такое было бы возможно…» — подумала Лань Гуй и тут же почувствовала нервозность. Она оставалась девственницей, хотя на протяжении последних четырех лет занималась любовью со многими женщинами.
— Достаточно, — объявил Дэ Аньва, давая понять, что не видит, как еще можно сделать лучше. Евнухи отошли от Лань Гуй, и она встала. Ляньчжун подал ей зеркало.
Она не росла с пятнадцати лет и осталась не выше пяти футов ростом. Ее расстраивало, как раздалась ее фигура: бедра и ягодицы выпирали больше, чем ей того хотелось бы, а груди были достаточно велики, чтобы заполнить мужскую ладонь. Черты же лица стали строгие, так как она редко улыбалась на протяжении всех этих лет, проведенных во дворце. Однако она по-прежнему оставалась бесспорно красивой. И особенно хороши были волосы — длинные, густые, черные, как вороново крыло, сейчас уложенные в высокую прическу и закрепленные одной-единственной булавкой, которую, если потребуется, легко вынуть. Только один локон спускался на спину за плечами. Евнухи не меньше самой девушки стремились угодить императору, так как их благополучие зависело от ее успеха.
