Михайло Старицкий - РУИНА
— Да вот спешили в Острог… А теперь сбились совсем с пути… Хотели тебя спросить, куда эта дорога ведет?..
— А гром меня убей, если я уверен в том, что она не ведет в самую преисподнюю! — вскрикнул с досадою незнакомец. — Сам вот отбился от своего обоза, а теперь еще нелегкая дернула выехать в такую погоду, думал, что уже совсем заблудился, да вот Бог хоть вас послал.
— Да, втроем как-то веселее, — отвечал весело Мазепа, потирая руки, — может, и добьемся до какого-либо жилья. Так ты, пане, не здешний?
— Волк меня съешь, если я не блуждаю по этим пустырям в первый раз. Я варшавяк, пане, — произнес незнакомец своим напыщенным тоном, — и, клянусь Богом, им уже не удастся в другой раз никакими комиссиями заманить меня в эту глушь.
— Варшавяк! — вскрикнул радостно Мазепа. — Руку, руку твою, благородный шляхтич! Значит, мы с тобой и земляки — я тоже из Варшавы, да вот уже целый год должен таскаться по этим болотам. Ну, что, как там у нас? — и Мазепа принялся расспрашивать незнакомца о варшавской жизни.
Так как он провел всю свою молодость при варшавском дворе, то это было ему не трудно сделать. Он назвал незнакомцу массу знатных фамилий, с которыми действительно был знаком в бытность свою в Варшаве, передал ему столько подробностей из интимной придворной I жизни, что через несколько минут у незнакомца уже не оставалось сомнения в том, что он беседует, как равный, с каким-то знатным варшавским магнатом.
Это обстоятельство польстило ему до чрезвычайности и сделало его болтливее.
— А что же делает здесь пан? — задал вопрос ему Мазепа после нескольких минут такой приятельской болтовни.
— Я, пане, служу у пана Тамары… то есть, тьфу… вот заплетается от морозу язык! — шляхтич побагровел от досады и даже сплюнул на сторону. — Не служу, а мы с ним, с Тамарой, давние приятели, вот и приехали вместе с комиссарами в Острог.
— Тамара! Так, значит, и он здесь? — вскрикнул на этот раз с такой неподдельной радостью Мазепа, что даже незнакомец обратил на это внимание и спросил с недоумением:
— А разве ты его знаешь?
— Как не знать, пожалуй, лучше, чем самого себя, знаю, — продолжал необычайно оживленно Мазепа, — мы с ним с самого детства приятели! Эх — золото человек! На всякую удалую штуку: сделать ли смелый наезд, украсть ли красотку — на все был он первый! Да и нашумели мы было с ним в свое время в Варшаве! Знали нас всюду: от магнатских палат до простой хаты. Поверишь ли, матери боялись нас хуже нечистой силы, хотели было даже подать на нас жалобу королю! Ха, ха, ха! вот-то будет радостно собраться за кружкой доброго меда да поговорить о своих золотых временах. Да где же он теперь? — произнес тем же непринужденным тоном Мазепа, устремляет на шляхтича пытливый взгляд.
Шляхтич хотел было назвать истинное пребывание Тамары, но, вспомнив строгий наказ своего господина, ответил:
— Да тут недалеко от Острога есть жиночий какой-то монастырь, а от него верстах в пяти лежит деревушка Пологи, там вот должен венчаться, кажись, даже сегодня, один наш комиссар, пан Фридрикевич, ну и просил Тамару к себе шафером на венец.
— Ха, ха, вот и горазд! Эх, фортуна нам, видно, еще не изменила, — продолжал чрезвычайно оживленно Мазепа, — значит, погуляем еще с добрым товарищем, тряхнем стариной! Покажем этим волынским турам, как варшавяки гуляют! Кстати, и червончики залежались в кешене. Да, к слову, что ж он тут поделывал за эти два года? Я слыхал о какой-то удалой шутке, наезде, похищенье, да только толком не могли мне рассказать.
— Д–да, было дело, — ответил хвастливо шляхтич, подкручивая свои щетинистые усы. — Правду сказать, я ему много помог в этой штуке советом и уменьем, ну и саблей! Однако ж и отделали дельце! Ух, и красотку достали такую, что чудо! — шляхтич подмигнул, поцеловал концы своих пальцев и воскликнул в восторге: — Хлопка, но, клянусь, пальчики оближешь!
— Да где же это? Как? Когда? — произнес Мазепа, с трудом сдерживая невыносимое волнение, охватившее его при наглых словах негодяя.
— Да вот с год тому назад, — продолжал охотно шляхтич и передал Мазепе со всевозможными украшениями историю нападения на степной хутор, варварскую расправу с обитателями его, смерть Сыча и, наконец, похищение несчастной Галины.
Увлекшийся шляхтич во всех этих рассказах выставлял себя героем и главным виновником всего происшествия.
Сцепив от невыносимой душевной боли зубы, с лицом, бледным как смерть, слушал Мазепа эту наглую болтовню.
— Да вот еще, что забавнее всего! — вскрикнул наконец расходившийся холоп, не замечая того впечатления, какое производил на Мазепу его рассказ. — Красотка наша ведь была невестой одного хлопского быдла — Мазепы; говорят, что он теперь у Дорошенко генеральным писарем, что ли; так, шельма, боясь, чтобы кто-нибудь не отбил ее у него, и запрятал ее в этой дикой степи!.. Ну, от всех-то скроешь, а от нас нет! Мы пронюхали об этом и, когда дурень готовился уже к свадьбе, налетели, ха, ха, ха! И вырвали у него красотку из-под самого носа и, так сказать, черт побери, в самый горячий момент!
— Ну, и что же он? — произнес с усилием Мазепа.
— Сбесился, пане! Летал, говорят, по всей степи, все перерыл — да куда ж ему, безмозглому хаму, найти нас…
Но шляхтич не договорил своих слов.
— Он уже нашел их, мерзавец! — раздался в это время за ним громовой возглас, и тяжелая рука Гордиенко вцепилась ему в шею.
— Цо то? Цо то за жарт, панове? — крикнул испуганный шляхтич, пробуя высвободиться из непрошеных объятий Гордиенко, но, взглянув в искаженное от бешенства лицо Мазепы, понял сразу все… Лицо его побледнело и осунулось.
— Милосердья… милосердья… — пролепетал он едва внятно, с трудом ворочая одеревенелым языком…
— Ни слова о милосердье! — прохрипел Мазепа, вырывая из ножен саблю, в то время как Гордиенко стащил с коня свою жертву и, скрутивши руки за спиной, связал их веревкой.
— Что сделали вы с Галиной? Правду, слышишь, всю правду!..
— Ничего… як Бога кохам, ничего…
— Где же она?!
— Ушла… убежала…
— Ты лжешь, собака!., говори правду… или… я… — Мазепа занес над головою шляхтича саблю.
— Клянусь Богом, убежала! — вскрикнул тот с такой поспешностью, что Мазепа на минуту отстранил свою саблю. — Я сам помогал ее побегу, я сам освободил ее от Тамары!! Я… Я… ее, как брат сестру…
— Лжешь, пес! — крикнул бешено Мазепа и, толкнувши шляхтича в грудь ногой, обратился к подоспевшим в это время казакам: — Удавить его!
Услыхав это приказание, шляхтич пришел в какое-то безумное состояние.
— На Бога… милосердье… — залепетал он, перерывая свои слова рыданиями и судорожно хватаясь за ноги Мазепы.
— А ты знал милосердие, когда, как зверь, подкрался со своим паном к беззащитным людям? — прохрипел, наклоняясь к нему, Мазепа. — Лучше благодари Бога, что мне нет времени возиться с тобою, а не то я придумал бы тебе такую смерть, от которой у сайого дьявола поднялись бы волосы дыбом на голове.
— Я все расскажу пану… все, как на духу, — лепетал обезумевший от ужаса шляхтич, не понимая слов Мазепы и только стараясь припасть к его ногам.
— Расскажешь уже куцему дидьку в пекле! — перервал его один из казаков и, грубо отдернувши в сторону, набросил ему на шею петлю.
Обезумевши от ужаса смерти, шляхтич судорожно уцепился за веревку зубами, но в это время произошло что-то столь необычайное, что ошеломило на мгновение всех присутствовавших. Кудлай, все время рвавшийся из рук державшего его казака, наконец как-то освободился от веревки, и не успели казаки оглянуться, как рассвирепевшее животное одним прыжком очутилось на груди у шляхтича и, словно бешеный волк, впилось ему в горло зубами.
Много труда стоило казакам оттащить Кудлая от своей жертвы; когда же собаку оттащили, то глазам всех представилось ужасное зрелище: шляхтич лежал неподвижно, запрокинувши голову, с перегрызенным горлом, из которого выливалась широкая струя густой крови и расплывалась страшным пятном на белом снежном ковре.
С минуту все стояли неподвижно, пораженные этой картиной.
— Помстился, товарищ! — произнес наконец Мазепа. — Теперь настал и мой черед! Гей, хлопцы! — вскрикнул он бешено. — В Пологи! За мной!..
XLVIII
В то время как в приемной игуменьи происходила сцена между Фридрикевичем и Галиной, Тамара шагал в волнении по небольшой комнатке монастырского привратника, поджидая возвращения своего патрона. Несмотря на такой благоприятный поворот дела с Галиной, суливший ему не одну тысячу червонцев, Тамара был, видимо, в самом дурном расположении духа; лицо его, желтое, измятое, носило на себе следы крайнего неудовольствия и раздражения. Очевидно, были какие-то тайные причины, приведшие Тамару в столь дурное настроение духа. Действительно, накануне, с вечера, он получил из Острога самые неутешительные известия.
Отправляясь с комиссарами из Варшавы в Острог, он твердо знал, что задача комиссии состоит в том, чтобы завести переговоры с Ханенко и назначить его гетманом на Украйне вместо Дорошенко. На помощь Ханенко должен был выступить и Собеский с польским войском, чтобы союзными силами уничтожить Дорошенко вместе с его мятежным Чигиринским гнездом. Такая задача комиссии обеспечивала Тамаре полную безопасность, и вдруг вчера вечером он получил из Острога самое неожиданное известие. Оказалось, что несколько дней тому назад явились послы от Дорошенко со своими условиями, и комиссары вступили с ними в переговоры.
