Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный
— Слава Богу, все разрешилось по-доброму. Его императорское величество изволили утвердить мое предложение о направлении вас на Курилы и к японцам. Теперь осталось дождаться от министерства финансов денег и отправляйтесь.
Но проходили недели, а денег не было. Рикорд забеспокоился, поделился с Трескиным.
— Так может все пропасть. Покуда мы в Охотск доберемся, лето кончится.
— Не волнуйтесь, Петр Иванович, Пестель что-либо придумает. А я вам уже заготовил послание японцам. Изложил официально о всех проделках Хвостова и Давыдова с осуждением их проступка.
— Сие прекрасно, но я беспокоюсь, как там у Василия Михайловича. Живы ли они?..
Неволя учит и ума дает. Неволя и сама неволит. Из Хакодате пленников перевели в главный город Мацмай, в новую, специально для них отстроенную тюрьму. Через два дня офицеров повели через весь город на допрос в замок губернатора, Пленников предварительно разули и ввели в огромный зал, перегороженный красивыми раззолоченными и расписанными узорами ширмами.
Головнина, Мура и Хлебникова поставили на специальный помост, а напротив вскоре разместился на полу губернатор, буниос, в черном халате с кинжалом за кушаком.
Началась, как и прежде, нудная процедура допроса, начиная с имен, перечисления всех родственников. Вопросы задавал сам буниос. Опять расспрашивал о Резанове. Только теперь неожиданно спросил:
— Есть ли у вас просьбы? За всех ответил Головнин:
— Мы не понимаем, что значит этот вопрос и что губернатор разумеет под ним, ибо он и сам без нашей просьбы может видеть, в чем должна она состоять, когда мы обманом взяты и теперь содержимся в самом жестоком заключении.
Буниос слушал переводчика, опустив веки, а когда тот кончил, сказал:
— Нам желательно знать, где хотят жить русские, в Мацмае, столице Эддо, в другом месте, Япония — большая страна, или вы хотите вернуться в Россию?
Оглядев товарищей, Головнин твердо ответил:
— У нас два только желания: первое состоит в том, чтобы возвратиться в свое отечество, а если этого невозможно, то желаем умереть; более же мы ни о чем не хотим просить японцев.
Буниос отвечал длинно и с «жаром».
— Японцы такие же люди, у них есть сердце, вы не должны нас бояться и тужить. Ваше дело рассмотрит справедливо император. А пока мы будем заботиться в вас.
Японский губернатор проявил большое любопытство к жизни в России и несколько дней подряд подробно расспрашивал моряков. А жизнь их изменилась к лучшему.
Действительно, пленников стали лучше кормить, сшили теплую одежду. Но им дали задание. Принесли чернила и бумагу, и они приступили к описанию дела, начиная от ухода из Кронштадта.
Моряки излагали прошлое на бумаге, а курильца Алексея японцы почти каждый день вызывали на допросы. Для того чтобы выгородить себя, курилец наплел разные небылицы, сочинял, что его послали русские с Камчатки на разведку. Потом пришлось приложить немало усилий, чтобы установить истину для весьма подозрительных японцев. Приятным событием для пленников оказалось появление в их среде молодого японца Теске. Его прислал буниос для обучения русскому языку. Он оказался не только способным учеником, но и относился с душевной симпатией к русским морякам. Об этом не раз вспоминал впоследствии командир «Дианы».
«Теске был расположен к нам лучше всех японцев; он редко приходил без какого-нибудь гостинца, да и губернатор к нам стал еще снисходительнее, он отправлял у него должность секретаря и был в большой доверенности, которую употребил в нашу пользу и внушил ему самое выгодное о нас мнение».
Вслед за Теске прислали из столицы даровитого и смышленого математика Мамию Ринзоо. Командира «Дианы» попросили обучать его навигации… Для русских губернатор сделал послабление. Улучшилось питание, камеры в тюрьме разгородили, теперь пленники общались между собой свободно, их начали выводить на прогулки, разрешали пользоваться книгами, которые Рикорд вместе с вещами пленников оставил на берегу перед уходом из Кунашира.
Наступила весна, и переводчики стали проговариваться, что большие начальники в столице не желают освобождать русских. Головнин и Хлебников уже давно подумывали о побеге. Поговорили они с товарищами, но поначалу к единому мнению не пришли, согласились на побег еще двое; Мур, Симанов и Васильев пока отказывались… В начале марта Теске по секрету передал Головнину и Муру, что власти не намерены отпускать пленников. И тут Мур решился. Когда Теске ушел, он, нервно подергиваясь, проговорил:
— Василий Михалыч, теперь-то я вижу весь ужас нашего положения и согласен на побег.
— Ну то-то, Федор Федорович, — добродушная улыбка осветила бородатое лицо командира, — давно бы так.
Тут же он изложил свой план. Побег совершить ночью, когда стража уснет. Выбрать время, когда задует восточный ветер с дождем. Перелезть через ограду по заготовленному из простыней трапу и бегом спуститься вниз к морю.
— Там отыщем рыбацкую лодку, и с Богом к Сахалину. Через несколько дней задуло с востока, нашел туман с моросью, но все сорвалось из-за Мура. Он сказал, «… что нам ни советовать, ни отговаривать не хочет. Что же касается до него, то он нам не товарищ, приняв твердое намерение ожидать своей участи в заточении, что бы с ним не случилось. Сам же собою никогда ни на что для освобождения своего не покусится», — заметил Головнин.
Товарищи пытались уговорить его, но он ответил колко:
— Не ребенок я, знаю, что делаю. Впрочем, мешать вам не намерен, можете идти, без меня обойдетесь…
С того дня отношения мичмана с товарищами переменились, он стал их избегать, не вступал в разговоры, на вопросы отвечал «коротко и даже с грубостью, но к японцам сделался крайне почтителен», начал с ними заигрывать…
Конечно, темница не благодать. Неволя на людей обрушивается тяжкими испытаниями, и далеко не все способны выдержать и выстоять. Одни сопротивляются, пытаются избавиться от рока, другие смиряются с участью, третьи приспосабливаются к невзгодам…
Русским морякам, привыкшим всю жизнь на корабле повседневно смотреть в глаза смерти, выпала возможность выбраться на волю. Они решили не упускать свой шанс…
Готовились скрытно. Начали с парусного ножа. Его просмотрели японцы в кармане бушлата Шкаева, который передали с «Дианы». Во дворе в траве нашли долото, подобрали и спрятали под крыльцо позабытый заступ. Во время прогулки Васильев увидел на тропинке огниво. Запасались провизией, прятали рис, рвали и сушили дикий лук. Хлебников изловчился. Из двух иголок для ремонта одежды и кусочка меди смастерил компас.
В начале апреля пленников перевели в дом, где раньше жил чиновник. Вокруг здания громоздился высокий деревянный частокол. В одной половине разместили русских, в другой обосновалась тюремная стража.
Губернатор объявил, что содержать их станут еще лучше, и они должны жить с «японцами, как со своими соотечественниками и братьями». Видимо, уповал буниос на долгое, мирное сосуществование, а пленники все высматривали, примечали, запоминали. Караульщики ночью не спали, сидели обычно около жаровни, кто-то из них играл в шашки или карты. Случалось, после полуночи и дремали.
Беглецы по единому мнению положили не брать с собой курильца Алексея. Последнее время он частенько украдкой шушукался с Муром.
Командир определил и первый бросок, если все пойдет удачно:
— Поначалу, чтоб замести следы, уйдем в горы, нас-то на берегу сыскивать будут. Потом вернемся к морю.
23 апреля, как обычно, невольников повели на прогулку. Они уговорили стражу пойти на окраину, посмотреть часовню на кладбище. Головнин шепнул Хлебникову:
— Примечай тропинку за оградой, которая в горы ведет…
После ужина матросы мыли посуду на кухне, спрятали под рубахи два ножа, прихватили чайник. Легли спать рано. Убедившись, что Мур и Алексей похрапывают, Головнин молча кивнул Симанову и Шкаеву, и те ползком выбрались во двор и затаились под крыльцом.
В полночь, как обычно, патруль стражников обошел кругом ограду и отправился на свою половину. Матросы заработали заступом и ножами, начали рыть подкоп под оградой. Через час Головнин, Хлебников и четыре матроса один за другим протиснулись под оградой. Последним выполз командир, в темноте он обо что-то сильно ударился коленом.
Молча, не подавая вида, махнул рукой и быстро двинулся в сторону кладбища.
Беглецы перевели дух у подножья горы. Остановившись, прислушались. Вокруг царила тишина, даже собак не было слышно. Хлебников перекрестился, прошептал:
— Слава Богу, стало быть, Мур за нами не следил и за то спасибо.
Головнин ответил шепотом, но по-командирски:
— Вперед, штурман, прокладывай курс, я в арьергарде [60] прикрывать буду…
Часа три карабкались беглецы по каменистым склонам. На вершине перевели дух и двинулись, не мешкая, по гребню к северу. Приходилось петлять, обходя снежные сугробы, чтобы не оставлять следов.
