Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— А грамотки кабальные где? — встрепенулся приказчик.
— О грамотках беглому неведомо. Никак, наши смутьяны припрятали… Афонька вернулся в село?
— Вернулся, Мамон Ерофеич. Обрадовал ты меня. Выпей еще чарочку, сердешный, да к пыткам приступай. Ивашку не забудь в железа заковать.
— Не забуду, Егорыч. Ночью схватим, чтобы бунташные мужики не видели. Обоих пытать зачну. У меня не отвертятся. Заживо спалю, а правду добуду.
— Кто из беглых тебе о сундучке поведал?
— Евсейка Колпак. Он князю десять рублей задолжал. Неподалеку от Матвеевой заимки его поймал.
— Бортника давно на дыбе растянуть надо. Извечно вокруг его заимки воровские люди шатаются.
— Не миновать ему дыбы, Егорыч. Темный старик и, чую, заодно с разбойной ватагой якшается. Хотел у него девку вчера в село увести. Не вышло. Припрятал Василису, старый пень. Никуда не денется. Я возле заимки оружных челядинцев оставил, будет по-моему. Старика — на дыбу за лихие дела, а девку — на потеху, хе-хе… Где у тебя Авдотья прячется?
— Осерчал я на бабу непутевую, Ерофеич. Из-за её, дурехи, сундучок выкрали. Не допускаю к себе. На верху с кошками дрыхнет.
— Поотощал я в лесах, Егорыч. Пущай хозяюшка снеди на стол поставит, а уж потом и за пыточные дела примусь.
— Пойду покличу, сердешный. Рад экому гостеньку угодить. Уж чем богаты, — промолвил приказчик, поднимаясь с пуховика.
Оставшись в горнице один, Мамон скинул с себя кафтан и остался в легкой кольчуге. Усмехнулся, хитровато прищурив глаза:
«Придется чарочкой полечить приказчика».
Мамон стянул через голову кольчугу и бросил её на лавку под киот. Глянул на образа, перекрестился и вдруг сердце его екнуло. Из-за божницы выставился край темнозеленого ларца.
«Уж не тут ли приказчик денежки свои прячет?» — подумал пятидесятник и, воровато оглянувшись на сводчатую дверь, вытянул из-за киота ларец.
Дрожащими пальцами поднял крышку и, с досадой сплюнув, задвинул ларец на место.
«Проведешь Егорыча. Деньги, поди, в землю закопал, а в шкатулку всего две полушки бросил. Вот хитрец!»
Пятидесятник устало развалился на лавке, пробубнил:
— А ларец-то на княжий схож…
И вспомнился Мамону давний крымский набег.
В тот день, когда ордынцы ворвались в хоромы, Мамон находился в княжьем саду, возле просторной господской бани с двумя челядинцами. Холопы топили мыленку для старого больного князя. Готовили щелок и кипятили квас с мятой, в предбаннике на лавках расстилали мягкую кошму, на полу раскидывали пахучее молодое сено. В самой бане лавки покрывали мятой и душистыми травами.
А Мамон сидел под цветущей яблоней и скучно зевал, поглядывая на оконца девичьих светелок.
Вдруг на усадьбе раздались встревоженные голоса челядинцев, резкие гортанные выкрики и пальба из самопалов.
— Татары-ы-ы! — в ужасе разнеслось по усадьбе.
Холопы кинулись от бани к хоромам, а дружинник нерешительно застыл под яблоней, прикидывая, куда ему скрыться от дико орущих, свирепых кочевников.
Увидел, как по саду, в одном легком шелковом сарафане бежала юная княжна с темно-зеленым ларцем в руках. Заметив Мамона, Ксения кинулась к нему и, прижимая шкатулку к груди, проговорила, едва сдерживая рыдания:
— Поганые там… Тятеньку саблей зарубили. За девками гоняются… А у меня ларец. Сберечь его братец Андрей наказывал.
Мамон схватил испуганную Ксению за руку.
— Спрячемся в бане, княжна. Поспешай!
В мыленке присели на лавку. Ксения, печально всхлипывая, доверчиво прижалась к Мамону, зашептала молитву. Подавленная страхом и горем, Ксения не заметила, что у неё расстегнулись золотые застежки сарафана, приоткрыв белую грудь.
Мамон соскользнул с лавки на пол, устланный мягким душистым сеном, и потянул к себе Ксению.
— Что ты, что ты! — вдруг догадавшись, испуганно и громко закричала княжна.
— Молчи, княжна! — прохрипел Мамон и широкой тяжелой ладонью прикрыл Ксении рот…
Затем челядинец поднялся, опустился на лавку и взял в руки ларец. Раскрыл и вытянул из шкатулки две грамотки. Придвинувшись к оконцу, поспешно прочел оба столбца, на миг задумался и положил бумаги в ларец.
И в эту минуту в баню, широко распахнув двери, вбежал долговязый рыжеватый мужик, видимо, решивший также укрыться в мыленке. Глянув на лежавшую в беспамятстве княжну и на растерявшегося дружинника, Пахомка Аверьянов молвил возмущенно:
— Ох, и паскудник же ты, Мамон.
Челядинец больно пнул мужика в живот и, забыв о шкатулке, выскочил как угорелый из бани, бросившись в густые заросли сада.
А Пахомка закорчился на полу; едва отдышавшись, опустился возле княжны и наткнулся коленями на шкатулку. Увидев в ней грамотки, решил:
«Не зря, поди, Мамон хотел ларец выкрасть. Знать, важные тут грамотки лежат. Припрятать надо».
Засунув ларец за пазуху, метнулся к церковной ограде, находящейся неподалеку от господской бани…
Мамон спохватился в глубине сада. Чертыхнулся и начал выбираться назад, намереваясь пристукнуть княжну и Пахомку, а шкатулку с собой забрать.
Раздвинув заросли, дружинник увидел, как Пахомка, запахнув на Ксении сарафан, несет её на руках, направляясь в густой цветущий вишняк, почти навстречу Мамону.
Челядинец, выхватив из сапога длинный острый нож, затаившись, подумал:
«Вот здесь-то я вас и прикончу…»
Но в тот же миг на Пахомку и Ксению с диким визгом набежали татары. А Мамон пополз в заросли…
Глава 10
В дикое поле!
В оконце постучали — громко, настойчиво. Мать слабо простонала с полатей, а Иванка поднялся с лавки и пошел в сени. Вслед за ним, перекрестившись на икону с мерцающей лампадкой, потянулся к выходу и Пахом Аверьянов, почуяв в ночном стуке что-то неладное.
Возле избы чернелась неясная фигура.
— Кто? — окликнул с крыльца Болотников, зажав в руке двухствольный пистоль.
Незнакомец поспешно приблизился к Иванке.
— Слава те, осподи! Жив еще…
— Ты, Матвей? Что стряслось? С Василисой беда? — встревожился Болотников.
— Кругом беда, родимый. Бежать тебе надо и немедля.
Запыхавшийся бортник присел на крыльцо:
— На заимке у меня княжьи люди остановились. Василису успел припрятать. О том закинь кручину. Другое худо, родимый. Изловил Мамон семерых вотчинных мужиков, а среди них Евсейку Колпака из Федькиной ватаги. Отбился от Берсеня и в лапы пятидесятника угодил. Пытал его Мамон крепко. Под огнем сболтнул о грамотках кабальных. На тебя с Афоней указал.
— Как о том изведал, отец?
— После обеда княжьи люди ко мне заявились. Злые, голодные. В подполье залезли. Медовуху с настойкой вытащили. Напились изрядно. Меж собой и проговорились о сундучке.
— Колпака видел?
— Богу душу отдал. Замучил его на пытке Мамон. Поспешай, родимый, беги из вотчины.
— Весь изъян на крестьян. Вот горюшко! — тоскливо вздохнул Пахом.
Иванка помрачнел. После недолгого раздумья проронил:
— Пойду Афоню вызволять.
Матвей всплеснул руками.
— Немыслимое дело затеял, родимый. В самое пекло лезешь. Туда сейчас княжьи люди нагрянут. Пытать Шмотка начнут.
— Тем более, отец. Афоню палачам не кину, — сурово проговорил Иванка и, засунув пистоль за кушак, решительно шагнул в темноту.
— Ох, бедовый!.. Исай-то как, Захарыч?
— Помер Исай. Два дня назад схоронили, — понуро вымолвил Пахом.
— Осподи Исусе! Да что ты, что ты, родимый! — ахнул бортник. Размашисто перекрестился и метнулся в избу к Прасковье.
Пахом, прихватив со двора веревку с вилами, побежал догонять Иванку.
— А ты пошто, Захарыч?
— Помогу тебе, Иванка. Нелегко будет Шмотка выручать.
— Ну, спасибо тебе, казак.
Подошли к княжьему тыну.
— Высоконько, парень. Забирайся мне на спину. Спрыгнешь вниз, а меня на веревке подтянешь, — тихо проговорил бывалый воин.
Так и сделали. Когда очутились за тыном, постояли немного, прислушались.
Застенок — позади хором. Возле входной решетки топтался дружинник с самопалом и рогатиной.
— Возьмем его тихо. А то шум поднимет, — прошептал Болотников.
Дождавшись, когда караульный повернется в другую сторону, Иванка, мягко ступая лаптями по земле, подкрался к челядинцу, рванул его на себя и стиснул горло.
— Рви рубаху на кляп, Захарыч.
Связанного караульного оттащили в сторону и подошли к решетке. На засове замка не оказалось. Иванка нашарил его сбоку на железном крюке и молвил сокрушенно:
— Выходит, припоздали мы с тобой, Захарыч. В Пыточной — люди.
— Ужель на попятную?
— Была не была, Захарыч. Бери самопал. Айда в Пыточную, — дерзко порешил Болотников.
В застенке находился Мокей. Раздосадованный мужичьей поркой, холоп еще час назад заявился в Пыточную, чтобы выместить свою злобу на узнике.
