Сара Дюнан - Рождение Венеры
– Я… я просто молилась о том, чтобы он нашелся.
Он отвернулся от меня и поглядел на свои статуи. Не будь Дискобол так сосредоточен на своей задаче, можно было бы поверить, что он тоже слушает.
– Ты знаешь, наверное, изречение о том, что великие художники способны в своих произведениях говорить только правду. Ты согласна с этим, Алессандра?
– Я… я не знаю. Пожалуй, согласна.
– А согласишься ли ты, что ребенок есть произведение Божье?
– Конечно.
– В таком случае возможно ли обнаружить ложь в ребенке? Я почувствовала, как моя кожа покрывается холодным липким потом.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я и сама расслышала легкую дрожь в своем голосе.
– Не понимаешь? – Он немного выждал. – Твой брат в безопасности.
– О! Благодарение Богу. Что с ним?
– Он… переменился. Думаю, это наиболее подходящее слово.
– А там не удалось…
– Не удалось – что? Вытянуть из него правду? С Томмазо этого трудно добиться. Порой он лжет убедительнее, чем говорит правду.
Я сглотнула.
– Пожалуй, вам следует вспоминать об этом, прежде чем верить каждому его слову, – сказала я мягко.
– Пожалуй. А может быть, его необычайные способности к вранью – семейная черта всех Чекки?
Я посмотрела на мужа в упор:
– Я никогда не лгала вам, Кристофоро.
– Правда? – Он тоже посмотрел мне в глаза. – Кто отец твоего ребенка – я?
Я перевела дух. Теперь отступать было некуда.
– Не знаю.
Еще мгновенье он не сводил с меня взгляда, потом отложил книгу в сторону и поднялся.
– Что ж, благодарю тебя хотя бы за честность.
– Кристофоро… Вы совсем не то подумали…
– Я ничего не подумал, – сказал он холодно. – Условием нашего договора был ребенок. А еще, насколько я помню, мы уговаривались с тобой о благоразумии – не о верности. Сам этот брак был ошибкой. Мне следовало бы усвоить урок из прошлого твоей матери. А теперь извини, меня ждут дела.
– Что это значит – прошлое мое матери? – Но он уже направлялся к двери. – Нет! Не уходите, Кристофоро, пожалуйста! Такой правда тоже не бывает. – Я умолкла. Что я могла ему сказать? Какими словами можно было передать и мою нежность, и мою муку? – Вы должны знать, что мы испытывали… – И тут снова я почувствовала, как сжимается обруч боли, на этот раз быстрее. Мне пришлось набрать полную грудь воздуха, чтобы пережить эту схватку. – А… ребенок… Пожалуйста, останьтесь, прошу вас… пока Эрила не вернется. Я не могу рожать одна.
Он поглядел на меня. Может быть, он решил, что я снова лгу. А может быть, мое тело, которое вызывало у него отвращение, даже когда было нетронутым, теперь обещало лишь устрашающую картину женской боли и крови.
– Я пришлю кого-нибудь, – сказал он и, повернувшись, вышел из галереи.
Как только дверь за ним закрылась, боль накинулась с новой силой: судорога сжала мне плоть стальным кольцом. Я представила себе змия в саду, который нашептывал Еве на ухо, а потом, когда она уступила, обвился вокруг ее живота и сдавливал, сдавливал его до тех пор, пока оттуда не выскользнул крошечный уродец. Так, одновременно, родились грех и мука. На этот раз от боли я согнулась вдвое, и мне пришлось ухватиться за каменное тело Вакха, чтобы переждать схватку. Она оказалась длиннее и сильнее предыдущей. Я досчитала до двадцати, потом до тридцати. Лишь на счет «тридцать пять» боль начала притупляться и угасать. Если ребенок придерживается своей части уговора, значит, Савонаролу наверняка уже схватили.
Конечно, я слышала рассказы о том, как происходят роды. Какая беременная женщина после Евы их не слышала? Я знала, что они начинаются чередой ритмичных ускоряющихся схваток, во время которых утроба постепенно раскрывается, готовясь выпустить ребенка. И знала, что, если правильно дышать и не поддаваться страху, их можно пережить, ведь они не длятся вечно. А потом настанет миг, когда головка ребенка начнет проталкиваться наружу, и тогда все, что от меня требуется, – это тужиться и молить Бога о том, чтобы моя плоть не разорвалась, как это случилось раньше с моей теткой и матерью.
Но я не стану сейчас о них думать. Сначала мне нужно добраться до своей комнаты. Я дошла до середины площадки, когда меня настигла следующая схватка. Теперь я была к ней готова. Я схватилась за каменную балюстраду и попыталась снова вести счет. Воздух вырывался из меня чередой низких стонов. Боль нарастала, достигла предела, задержалась на нем, а затем начала понемногу стихать. У тебя получится, сказала я себе. У тебя получится. Но по-видимому, мои стоны были громче, чем мне казалось, потому что внизу, в углу двора, я заметила Танчу, которая смотрела на меня округлившимися от страха глазами. – Танча… мне…
Я так и не договорила. Выпрямившись, я вдруг почувствовала сильнейший позыв помочиться. Я отчаянно пыталась удержаться, ухватившись за живот, но давление было чересчур велико. Тут что-то внутри меня раскрылось, и вдруг на каменный пол подо мной хлынули мутные воды, потекли по ногам, на площадку, а оттуда вниз, по ступенькам. Танча завопила от испуга и куда-то убежала.
Не помню, как я добралась до комнаты. Следующая волна боли оказалась такой яростной, что у меня выступили слезы. Я опустилась на колени, уцепившись руками за край кровати. Боль была везде: в паху, в спине, в голове. Мы с ней слились, образовали одно целое, в котором не осталось места ни мысли – ничему вообще. На этот раз схватка, казалось, не кончится никогда. Я пыталась дышать ровно, но дыхание получалось резким и поверхностным, а когда наконец стальной обруч начал понемногу ослабевать, я услышала, что кричу от страха.
Я села на кровать и заставила себя сосредоточиться. Один раз в жизни я видела море – на побережье возле Пизы, куда приходили отцовские корабли, груженные тканями. Наверное, я была тогда совсем маленькой, потому что мне запомнился лишь бескрайний горизонт и шум волн. Каждая волна как будто жила своей жизнью, она колыхалась и изгибалась, она поднималась из морского чрева и бежала к берегу, а потом закручивалась и обрушивала пенный гребень, растекаясь и пропадая в шуршащем песке. В тот день отец рассказал мне, как однажды в дни его юности его корабль потерпел крушение недалеко от берега и как он, барахтаясь в воде, добирался до суши. Он научился приноравливаться к движению валов: взмывал на вершину каждой волны и двигался вместе с ней, но за одной волной он не поспел, и она накрыла его с головой и потянула за собой, заставив наглотаться воды и натерпеться страху за собственную жизнь.
Я понимала теперь, что мне тоже нужно выплывать на поверхность и спасать свою жизнь. Только я барахталась в море боли, где каждая новая волна оказывалась свирепее прежней, и мне оставалось только уповать на то, что я не утону в них, а сумею выбраться невредимой. И вот очередная волна стала зарождаться где-то вдалеке, и я закрыла глаза и представила себе, как сама вздымаюсь и плыву вместе с ней…
– Алессандра!
Голос прозвучал далеко-далеко. Но я сейчас не могу к нему прислушиваться, иначе захлебнусь в воде.
– Держись, дитя мое. Становись на четвереньки. – Теперь уже ближе, громче, повелительней. – Опускайся. Так будет легче.
Я рискнула и послушалась. Когда мои руки коснулись пола, я почувствовала, как чьи-то ладони упираются в мою поясницу и крепко, сильно надавливают. Волна достигала вершины, закручивалась витым гребнем.
– Дыши, – велел голос. – Дыши. Вдох… выдох… Хорошо, молодец. Снова вдох… выдох… – И до меня донесся низкий стон, очевидно, мой собственный, а белая пенная волна тем временем уже с шумом помчалась к берегу, плавно разбилась о камни и отступила.
Подняв голову, я увидела глаза, а в них страх и гордость вперемешку и поняла, что все кончится хорошо. Пришла моя мать.
Я чуть не упала.
– Я…
– Не трать силы. Какие промежутки между схватками?
Я мотнула головой:
– Пять минут, четыре – они делаются все чаще.
Она придержала меня, как могла, и, стащив с кровати подушки, разложила их на полу, чтобы я могла на них опираться.
– Послушай меня, – сказала она спокойно. – Эрила отправилась за повитухой, но та, как и весь город сейчас, где-то на улице. Они придут, но пока ты должна потрудиться сама. Еще кто-нибудь есть в доме?
– Танча, дочь повара.
– Я приведу ее.
– Нет! Не бросай меня одну!
Но мать уже ушла, и ее голос раздавался на лестничной площадке громко и властно, как звон церковного колокола. Если девчонка могла не повиноваться мне, то ее она послушается наверняка. Когда боль снова подступила, матушка уже вернулась. На этот раз она была вместе со мной с самого начала схватки, крепко упираясь руками мне в поясницу, помогая избавиться от впившегося в меня стального обруча.
– Алессандра, послушай меня, – приказала она. – Ты должна найти способ справиться с болью. Думай о муках Господа Нашего на кресте. Будь мыслями с Ним – и Христос поможет тебе выдержать ее.
