Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный
А во Владимире новый посол от Анастасии к царю прискакал: гречин – выходец знатный, боярин Василий Юрьевич Траханиот.
С подставами, на переменных конях мчался он и, въехав вечером во Владимир, узнал, что царь под городом, в древнем монастыре заночевал.
Не поехал туда хитрый грек. До рассвета перебыл в городе, а там нарядился в лучшее, что имел с собой, и поскакал в монастырь.
Там только что ворота раскрывали, царский поезд выпускать собираются.
– К царю я, с вестями от царицы! – объявил боярин и, ни слова не говоря больше никому, чтобы не опередили его с великой радостной вестью, стал ждать, когда его Иван позовет.
– Да что за вести? Не послал ли Бог чего? – допытывались у боярина все окружающие.
– Нет, где еще?! Так, оповестить царя о себе царица поизволила…
Сейчас же приказал Иван вести к нему посланца.
– Что скажешь, боярин? Добрые ль вести несешь?
А боярин упал ниц перед царем и громко так выговаривает:
– Бог милости великие послал тебе, кир-государь и царь всея Руси: сына тебе Господь послал и наследника, великого княжича московского, владимирского, новгородского, царевича всея Руси и казанского, государя псковского, смоленского, полоцкого, черниговского и иных…
Молчит Иван. То краснеет, то бледнеет, слова от радости не выговорит. А бояре кругом не выдержали, словно пчелы зажужжали между собою:
– Слава Те, слава Тебе, Господи!
Наконец и царь пришел в себя. Только слезы, крупные, тихие, радостные слезы по щекам бегут.
– Правда ли, боярин? Правда, правда, конечно… А как назвали: Димитрием? Мы толковали с Настюшкой…
– Димитрием и молили, государь! Владыка-митрополит Макарий сам молитву давал.
– А здоровенький мальчуган? На кого походит? На меня ль, на княгинюшку ли?
– На тебя, государь… Ровно влитой! И очи, и складом, и ладом – весь в тебя! Сам видел, государь… Вот так на руках держать сподобился… Здоровый, крупный такой княжич, дай ему Господи! Тьфу, тьфу, тьфу!
И Траханиот отплюнулся, чтобы похвала ребенку прошла без сглазу.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – невольно повторил и царь тот же обычный прием.
– Ну а царица как? Голубка-то моя, свет Настасьюшка? Все здорово ль да ладно ль себя чувствует? Как живет-можется?
– Хвала Пречистой и Спасу Милостивому: все в добром здравии… Гляди, навстречу тебе, кир-государь, пойдет, как в град свой стольный пожалуешь, даст Бог милости…
– Што ты, што ты?! – даже замахал руками Иван. – Разве ж можно так скорешенько? Ну, да не пустят ее… Найдутся люди поумнее тебя при царице… Ну, спасибо, боярин! Век не забуду службы твоей усердной да вести радостной… Твой должник великий!
И царь обнял, расцеловал осчастливленного боярина. А затем обратился к иконам, стоящим в углу, и, пав на землю, стал благодарить Господа за счастье, посланное ему как отцу и царю… Поднялся затем, обернулся к боярам своим, толпящимся в келье царя, и радостным голосом произнес:
– Поздравляю и вас, бояре, слуги мои верные, с великой радостью: с наследником царства, Богом нам дарованным! Придет время – служите ему так же верно, как моему отцу, деду служили, как мне служите!
– Послужим, государь! Да живет на многая лета царевич и великий княжич Димитрей всея Руси! Поздравляем тебя, царь-государь, с Господней милостью, с несказанной радостью…
И долго еще не покидал монастыря поезд царский. Поздравленья царь принимал от всех… и молебны служились благодарственные… Теперь уж не так стал торопиться Иван на Москву. Побывал и в Суздале, в старинном храме во имя Покрова Богородицы, и в Юрьевце молился у Живоначальной Троицы… Особенно долго пробыл Иван в Сергиевской Лавре, где, во все время осады казанской, горячо молились монахи у гроба святого Сергия, прося победы царю. И сам Иван теперь долго и горячо, со слезами молился у мощей святителя, принося благодарность за помощь, оказанную в этой тяжелой борьбе. Отошла служба и трапеза монастырская. Иван с обитателем Лавры, с Иоасафом, бывшим сверженным митрополитом московским, в келью ушел, в особую.
– Что скажешь, сыне? – спросил Иоасаф, когда они остались одни. – Рад ли? Видно, недужен ты, сыне, што лик у тебя не больно ясен, зрак не больно радошен…
– Не знаю, отче… И не болен я, а и здоровья не слышу в себе. Главное дело: душа што-то тоскует… Вот и собирался потолковать с тобой…
– Говори… все говори! Акромя Бога и меня – никто не услышит слов твоих, государь. Доходят и до меня слухи в обитель эту мирную… Да справедливо молвится: не всякому слуху верь… Али имеешь зло на кого в душе? Скажи. Зло – великий груз! Да еще ежели не по справедливости! А коли прав ты, Бог да поможет тебе: избудешься обидчиков… Не маленек уж ты, царь-государь! Не таков, помнишь ли, как в те поры был, когда мои вороги Шуйские, с новгородцами хмельными, меня из опочивальни твоей царской тащили!
И задрожали, заходили четки в руках этого старца, смиренного на вид монаха, при одной мысли о старой, давно испытанной обиде… Заволновался и царь.
– Угадал, отче! Хоть и не так явно, но хотят править мною и ныне, как с ребенком управлялись. Мягкое ярмо, да все ж ярмо возлагают на выю мою, на выю господина своего, помазанника Божия… И так это ловко, что поделать ничего нельзя! Все для добра-де моего… Все мне да царству-де на благо, а выходит…
И, скрипнув зубами, Иван не договорил, умолк…
– Аль уж так спеленали «советчики»?
– Да уж, нельзя лучше! Шагу не ступишь без них! Жену не смей иной раз обнять-приласкать, ежели то не позволенный день да не по правилу уставному. Что я, чернец, али поп, али старик какой столетний, што ли? Вон под Казанью за все шесть недель разок разрешил себе… о грешной плоти вспомянул, попировал всласть… Так и Адашев, и Захарьины и-и что напели! И грех, и стыд… И Сильвестру-де отпишут, и владыке Макарию… И правду, вскорях цидула от него… Писание так, вопче… «Блюдитеся-де да хранитесь от всякие скверны, от блуда и сквернословия и похотей разных, и…» А сам, чай, как был молод? Э, да што и толковать! А штобы уж в чем важном, што царства касаемо?
И царь, видя, что понимают его, что ему сочувствуют, обрадовался всей своей юной душой и готов был уж распространиться дальше на эту тему.
Но за дверью в это время раздался голос шурина царского, Юрьева боярина:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй ны!
– Вот тут как тут! – с досадой произнес Иван.
– А ты о досаде своей с игуменом Вассианом Топорком потолковал бы… Он еще отца твоего советчик. Он, може, научит тебя: как быть? – быстро прошептал Иоасаф, раньше чем ответил на голос обычным словом, разрешающим вход в келью пришедшему.
– И то… и то… – радостно подхватил Иван и склонился принять благословение мстительного старика.
А Иоасаф, благословляя Ивана, обратился к двери и громко произнес наконец:
– Аминь! Гляди, чадо мое. Благословен Грядый во имя Господне!
Князь Юрий явился встречать державного брата в село Тайнинское, под Москвой, где у Ивана последняя ночевка была. На другой день состоялось торжественное вступление победителя-царя и его сподвижников в Москву, и то, что здесь произошло, превысило всякие ожидания Ивана, основанные на предыдущих примерах.
От самых лугов пригородных на Яузе и вплоть до посадов, даже до самых стен Кремлевских, вдоль всего пути, где шел Иван со свитой своей, на протяжении десятка верст толпились сотни тысяч народа, ликующего, разодетого во все новое, во все дорогое и лучшее, что десятками лет хранилось по дедовским укладкам и скрыням, в клетях и каморах. Не одни москвичи тут были или люди, случайно попавшие в стольный град московский в эту счастливую пору. Нарочно издалека собралися люди русские приветствовать юного победителя грозных доселе казанских татар.
С громовыми, ликующими кликами встречено было выступление царя из Тайнинского. Не смолкали крики все время, пока въезжал он в Москву и приближался к Сретенскому монастырю, где ждал его в блестящем пасхальном облачении митрополит, окруженный сонмом высшего духовенства московского, и прямо оглушительный вопль и рев толпы раздался, когда остановился Иван перед древней, глубокочтимой иконой Богоматери, писанной самим евангелистом Лукой, и, перекрестившись, поцеловав образ, приложившись к мощам нетленным, принял благословение митрополита.
– Многая лета царю благочестивому, Ивану Боголюбивому, государю нашему! Жив буди, победитель варварский, избавитель христианский! Слава тебе, царь батюшка! – вот какие крики потрясали не только воздух, но, казалось, заставляли содрогаться и новые, крепкие стены Кремля, вырываясь из сотни тысяч грудей…
И, как по волшебству, все стихло, когда глашатаи замахали своими посохами, ударили в бубны, объявляя, что царь промолвить желает свое слово великое к митрополиту-владыке. Стихли клики и пальба. Не гудят большие и малые колокола кремлевские… Громко, отчетливо заговорил Иван, желая, чтоб как можно на большем пространстве были слышны слова его речи, приготовленной и затверженной задолго до этой минуты.
