Полина Москвитина - Черный тополь
Старик помолчал, поковырялся пальцами в вечно нечесанной кучерявой бороде, потом достал из-за пазухи кожаный мешочек.
– Неверующему показать надо. Гляди! Это я взял на том месте. Шутейно взял. Вроде испыток сделал. Без лотка. Соорудил желоб возле речки и покидал руками песочек. Без лопаты, парень. Вот! – И высыпал на чистый лист бумаги пригоршню тусклого золота.
Двоеглазов определил – не менее полукилограмма.
– Вы же можете сделать заявку, товарищ. Получите деньги за открытие месторождения.
Бородатый покачал головой:
– Ни к чему мне, парень, ни заявки, ни золото, ни деньги. Живу при пасеке, замаливаю старые грехи, грею кости на солнце, и тем рад. Вот копнул, говорю, для приблизительности, и носил в кармане. Думал еще: эх, кабы молодым был, да в силе, да при семье!.. Опосля раздумал: погубил бы и молодость, и силу, и семью через это проклятое золото. Так-то преж бывало, парень. Теперь времена другие, другой хмель жизни бродит!.. – И поднялся.
– Что же вы не взяли свое золото?
– Эхва! Говорим вроде, а друг друга не понимаем. Я же сказал: со смертного места ничем не попользуюсь. Носил в кармане – отдаю тебе. Употребите куда надо, как состоите при руководящей должности.
– Точнее: где это место?
– Скажу. Наперед условие поставлю.
– Ну? Я слушаю.
– Дело давнее. И не надо бы ворошить, кабы не приметил я, что на том месте кто-то старается. Кругом шурфов понакопано. Стало быть, не чисто дело… Вот я и подумал: пасека-то моя от того места рукой подать. Как бы мне не угодить в лапы коршуну, как тому Максиму Пантюховичу…
– Какому еще Максиму Пантюховичу?
– Мужику, что на моем месте был пчеловодом на кижартской пасеке. Давно это было, а в памяти живет по сей час. Сжег его бандюга Ухоздвигов в тридцатом году. Полтайги и деревня тогда сгорели. Вот я и думаю… Ежели опять роют, стало быть, не настал ли и мой черед?.. Потому и решил упредить. А условие мое такое: место то золотоносное по Сафьяновому хребту открыла вдова одна, Ольга Федоровна. В двадцать четвертом году, кажись, это было. Бедовая была женщина! На том месте и столкнулась она с бандюгой Ухоздвиговым. Сидел он над ним, как коршун. Убил он ее. Так-то. Дело давнее, а на моей памяти, будто вчерашний день. Вот и говорю – смертное место. На крови стоит. А условие мое такое. Тут у вас, в Белой Елани, живет сестра той Ольги – Анфиса Семеновна. За Зыряном замужем. Слышал, дочь Зыряна и, стал быть, Анфисы Семеновны, Агнея, геологом у вас. Ей и покажу место. Она тоже вроде вдова.
«Вот это космач! – подумал Олег Двоеглазов, разглядывая бородача. – Покопаться, так еще и не такое скажет». – Но расспрашивать ничего не стал.
Условие старика Двоеглазов принял без оговорок.
Поздним вечером, когда звезды в небе разгорались все ярче и ярче и горизонт окутывался непроницаемым мраком, Агния сидела на лавочке возле своей ограды.
На стороне Щедринской чей-то звонкий голос лил в таежную даль:
Молоденький казаченько, шо ж ты зажурывся…
А со стороны Предивной, как бы отвечая на зов дивчины, кто-то орал, пьяным голосом:
Укрой, тайга, меня глухая,
Бродяга хочет отдохнуть …
В тайге этого нет. Там тягучая, медовая тишина. Дрема. Звериные тропы, разливы таежных рек.
Агния думает о тайге, о предстоящем пути куда-то в верховья речки Кипрейной. Там потаенное место, как сказал угрюмый бородач с кижартской пасеки, – «смертное место». Агния знает старика. Зовут его Андреем Северьяновичем. Он вызвался провести Агнию с одним условием – ни часу сам не задержится на том окаянном месте. Агния должна ехать одна. «Лишние глаза – лишний язык, – говорил Андрей Северьянович. – А ты приезжай, ежели смелая таежница».
– Я поеду с сыном, – ответила Агния.
Андрей Северьянович сперва воспротивился, но потом махнул рукой: приезжай, мол. Да накажи парню, чтоб не трепал языком.
Надо ехать. Ничего не поделаешь…
Темень в улице становится до того плотной, что избы на склоне Лебяжьей гривы чернеют, как копны сена. В конторе «Красного, таежника» горит огонь. У раскрытой двери сидят мужики. Сверкают огоньки цигарок.
Подошел старый Зырян, присмотрелся к дочери, как к некой диковине. От его черных замасленных шаровар за метр несло керосином. Приземистый, в брезентовой тужурке нараспашку, лобастый, стоял он перед дочерью, как вопросительный знак, поставленный над всей ее жизнью. С того дня, как появился Демид, Зырян редко разговаривал с Агнией, будто выжидал. Подойдет, посверлит глазами и с тем покинет.
«Все от Демида меня караулит». Агния спрятала руки в пуховую шаль, съежилась, глядя себе под ноги.
– Думаешь?
– Нет. Так просто. Вечер такой погожий.
– Угу. Завтра едешь?
– Утром.
– С Андрюшкой?
– С ним.
– Подумать надо. Я вот разговаривал с вашим Двое-глазовым. Инженер-то он молодой, необтертый на таежной мельнице. Как бы он не втравил тебя. Я бы на его месте взял этого Андрея Северьяныча за шиворот да в эмвэдэ.
– Это за что же?
– А за то, как старик этот – замок с секретом. В тридцатом он сбежал от раскулачивания и семью за собой уволок. А где скитался – неизвестно! Под конец войны возвернулся в тайгу весь опухший. Говорят, «с трудового фронту». Живет вот теперь на пасеке, один, как сыч!..
– Ну и пусть живет. Многие вернулись из бывших кулаков и тоже живут, работают. Я бы сказала, не хуже других. Андрей Северьянович сам пришел к начальнику партии. Чего же больше? Он мог и не приходить, и никто бы не знал. Место он укажет. И если там есть золото, будем разведывать совместно с геологами приискового управления. Мое дело только дойти туда и установить заявку. Вот и все.
– Смотри! Я бы поостерегся. Не ровен час – налетит коршун, как в двадцать четвертом на Ольгу Семеновну.
– Нам ли с тобой, тятя, коршунов бояться!
– Кто-то же ковырялся там?
– Может, это дезертиры рылись во время войны.
– Вранье! Дезертиров было всего пятеро, и тех сразу выловили. Был кто-то другой. Прижать бы Андрея Северьяныча, выложил бы всю подноготную.
Агния молчала. Может быть, отец и прав, но нельзя же вот так просто взять и арестовать человека. За что?
Зырян раскурил трубку и, собираясь пройти в ограду, как бы мимоходом спросил:
– Боровиков тоже едет в тайгу?
Ах, вот в чем дело!..
– Да. У них свой отряд! С Матвеем Вавиловым и с Аркашкой Воробьевым. Жулдетский хребет будут разведывать.
– Угу. Понятно! – хмыкнул Зырян.
Агния с досадой отвернулась. «И чего ему надо? Неужели я не могу поговорить с Демидом или встретиться?!»
Улицей идут двое. Долговязого Матвея сразу узнала. И, конечно, Демид с ним. Громко разговаривают.
– А что ты не возьмешь баян? – гудит Матвей. – Не помеха, думаю. Зато как мы будем жить там! Возьми!
– Без баяна обойдемся, – ответил Демид.
– Агния, кажись? – задержался Матвей, приглядываясь.
– Ну я пойду, – проговорил Демид. – Надо еще зарядить патроны.
И ушел…
Матвей подошел к Агнии и сел на лавочку.
– Что-то, я вижу, Агния Аркадьевна, сторонитесь вы друг друга, как чумные. А чего вам сторониться? Не чужие, кажись. А?
Агния оглянулась на калитку, как бы стараясь убедить себя, что отца близко нет, тихо спросила:
– Выедете утром?
– Как только солнышко подмигнет, так и тронемся. Тебе на Кипрейную? Так что до Маральего перевала будем ехать вместе. Там заночуем.
Агния бесстрастно выслушала Матвея – пусть как хочет, так и думает. Если бы она могла сейчас высказать, что у нее лежит на душе, о чем она думает днем и ночью; сказать бы, как ей нелегко видеть Демида и ни разу не подойти к нему, когда на каждом шагу подстерегают углистые глаза Андрюшки и много, много чужих глаз!.. Но разве можно сказать такое болтливому Матвею?..
XII
Утреннее солнце посылало лучи откуда-то из-за лилового хребта Татар-горы. Над Белой Еланью небо полыхало багровым заревом.
Мимо ограды старого Зыряна проехали трое верховых с тяжелыми сумами в тороках. Агния только этого И ждала – отряд Демида двинулся в путь.
Прикрикнув на сына, чтобы он еще раз проверил подпруги и правильно ли висят переметные сумы, Агния подошла проститься с матерью. Сам Зырян еще на зорьке уехал в тракторную бригаду колхоза. У него свои заботы.
– Ты поостерегись там. И Андрюшку-то береги, – наказывала мать.
– Ну что вы мне страсти нагоняете? Придумают бог знает что и других пугают. Уже по всей деревне переполох пустили.
– Ишь, какая смелая! Сестрица-то моя, Ольга, тоже была отчаянная. А сложила головушку. На золото идешь, понимать надо. Если жилу ктой-то скрывал, знать, доглядывает за ней.
От ворот по ограде, заросшей кустами черемух и яблонь-дички, шел Двоеглазов с ружьем, пригибая голову под развесистыми сучьями, – белобрысый, поджарый молодой человек. Таким вот когда-то был Демид…
Анфиса Семеновна, одернув полосатую кофтенку, почтительно встретила начальника партии:
