Октавиан Стампас - Проклятие
Следователи были на грани обморока, или, по крайней мере, умело изображали такую степень потрясения.
Помощник келаря, в качестве сексуального объекта, был не привлекательнее кочерги, мысль эту, бывшую, кажется, общей, выразил генеральный прокурор, повернувшись к командору:
— В вашем докладе речь шла о соблазнительных юнцах, брат Жоффруа.
— Да-а, — протянул де Бонна.
— Разврат вообще проистекает не по законам гармонии, — ответил командор Нормандии и вызвал очередного поднасильного.
Явился молодой коренастый парнишка деревенского вида. В Байе он ходил за лошадьми и за больными, если таковые появлялись. В сравнении с ним рыжебородый, соблазненный в алтаре громила, мог быть сочтен ближайшим родственником Аполлона. Парнишку звали Лако. Смотрел он зверем. Сплюснутый нос, дырки волосатых ноздрей, низкий лоб, дикие черные волосы, во рту угольки черных неровных зубов. Ноги кривые, с толстенными икрами. И разило от него, то ли чесноком, то ли мочой. То ли, мочой с чесноком.
Сказано, что уродство притягивает к себе зло. Оправдывая эту мысль, Арман Ги особенно изуверски обходился именно с этим крестьянским увальнем.
— «…Во время противоестественного совокупления был иссекаем плеткою по плечам и спине, — читал капеллан из предоставленной командором записи, — после чего мошонка оного Лако приколачивалась бронзовым гвоздем к доске. Когда…»
— Хватит, — сказал де Молэ и обратился к парню, — что ты сам нам скажешь?
Парень угрюмо молчал, не было даже понятно, дошел до него вопрос или нет.
— Он не мастер говорить, — вступил командор.
— Ну, ладно, — Великий Магистр первый раз за все сегодняшнее утро позволил себе откинуться в кресле, и так все ясно. Иди Лако.
Наступившее после этого тягостное молчание нарушил Жоффруа де Шарне.
— Так как мы поступим с почитателем старых тамплиерских традиций, мессир?
— По уставу мы должны изгнать его из ордена — сказал генеральный прокурор.
Де Молэ встал, разминая затекшие члены и подошел к высокому окну. Вымощенный камнем двор замка был залит солнечным светом, при этом накрапывал легкий дождик, — в природе тоже иногда случаются противоестественные комбинации.
— Мы нарушим Устав, — сказал Великий Магистр, — не думаю, что мы имеем право выпустить такого человека в мир внешний. С тем адом, что горит у него в душе, он опасен для мира, пусть подвалы нашего Ордена станут для него тюрьмой. А может быть, и могилой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОНТУАЗ
Филипп Красивый опустил забрало и сделался ужасен. Не лучше выглядели и его спутники. И брат Карл, и сын Людовик, и Гийом де Ногаре. И те два десятка рыцарей, что составляли королевскую свиту. Все они нацепили на себя допотопные варварские доспехи, отчего стали похожи на шайку разбойников, которых в те времена хватало на дорогах Франции. Впрочем, Его величество добивался именно этого эффекта. Он любил развлекаться подобным образом. Сейчас его целью была корчма на дороге в пяти милях от Понтуаза. После известных прошлогодних событий, Филипп решил обосноваться в этом городке, подальше от непредсказуемых и ненавидимых им парижан. Лувр он никогда не любил, а теперь еще и не доверял ему.
Поднялась вверх королевская рука, шайка костюмированных разбойников стала шагом спускаться по некрутому склону, поросшему молодыми дубами, к длинному деревянному строению, дымящему сразу двумя трубами. Это была корчма «Пьяный толстяк».
Филипп предполагал развлечь себя ролью лесного налетчика. Забавно, что это у его брата Карла была в королевстве устойчивая репутация человека беспутного и загульного, в то время, как именно старший брат был автором идей всех необычных и кровопролитных приключений. И даже их деятельным участником. Не хотела приставать к нему легкомысленная слава и все.
С тяжелым лошадиным храпом, усиленно гремя ржавым железом и грязно сквернословя, «разбойники» влетели во двор, огороженный жердевым забором. Шуму было много. Кудахтали куры, визжали свиньи, с предсмертными воплями причитали женщины. Хозяин корчмы, голый по пояс гигант в кожаном фартуке, выбежал на крыльцо с тесаком, собираясь защищать свое добро и тут же получил пятифунтовую арбалетную стрелу в волосатую грудь. После того, как сопротивление было подавлено, налетчики со смаком разгромили корчму. Разворотили все, что поддавалось с первого налета. Само здание пострадало мало, из таких толстых бревен оно было сложено. При желании, забаррикадировавшись внутри, можно было выдержать нешуточную осаду.
После веселой работы высокородным негодяям хотелось есть и пить. Изловили на заднем дворе двух каких-то теток, имевших отношение к местной кухне, и велели подавать на стол.
И вот, когда внутри уже полыхал очаг и в нем что-то аппетитно запекалось, когда король и его рыцари весело потягивали темное бордосское вино из глиняных черепков, прибежал с улицы один из королевских пажей и сообщил, что они окружены.
— Окружены? — весело удивился Его величество и решительно вышел на крыльцо. И тут же рядом с его головой с грохотом разбился о дубовый косяк небольшой камень. Он был явно брошен не рукой, а пущен из пращи. Филипп счел уместным ретироваться. Оказывается, кто-то из сыновей хозяина корчмы сбегал в деревню и сообщил о нападении. До полусотни мужиков с топорами, косами и, как выяснилось, пращами прибежали, чтобы дать отпор ночным гулякам. Не было сомнений, что живыми они никого не выпустят. Французский крестьянин в этом смысле мало чем отличался от любого другого — он люто ненавидел всякого грабителя. И сановного, и с большой дороги. Но если против первого бунтовать решался лишь изредка, то второго, дорвавшись, рвал на куски.
— Их много, — сообщил Карл, поглядывая в окно и ковыряясь щепкой в зубах, — десятков пять-шесть. Минимум четверо на одного. Конечно, мы их разгоним. Наверное…
— Ваше величество, — у Ногаре слегка перехватывало горло от волнения, — может быть имеет смысл вам открыться?
— Вы что, думаете я боюсь? — брезгливо поднял правую бровь Филипп.
— Ну что вы, Ваше величество, я знаю, и все знают, что вы ничего не боитесь. Но глупо, извините, сложить «вою голову в схватке с собственными мужиками. Другое дело, благородная война, рыцарский поединок.
— Они, кажется, не собираются откладывать расправу надолго, — стараясь говорить равнодушным тоном, сообщил Карл, — кольцо их стягивается.
Словно в подтверждение его слов на стену обрушился град камней.
— У меня такое впечатление, что мы не во Франции, а на Балеарских островах, — усмехнувшись сказал Филипп, — зарядите все арбалеты!
— Может быть вы, Ваше высочество? — обратился де Ногаре к Карлу.
— Что я? — Карл, разумеется, понимая прекрасно, что имеет в виду Ногаре, счел нужным изобразить высокомерное непонимание. Подражая брату.
— Вы откроетесь этим… мужикам этим. Его величеству, я понимаю, нельзя этого делать. Это было бы слишком. А на вас это похоже…
— Что похоже? — разозлился Карл, — грабить корчмы собственных подданных?
Филипп, с интересом прислушивавшийся к этому разговору, громко захохотал.
— Не обижайся, брат, но инквизитор наш прав.
Негоже мне сознаваться в подобной дикости. И стыдно немного, да и, главное, не поверит никто. Это о тебе ходит слава беспутного безобразника.
— Они уже перелезают через ограду, — взволновано сообщил Людовик.
— Вот так всегда, ты что-то затеваешь, ты что-то придумываешь, и если выходит худо, расплачиваюсь я, — в сердцах крикнул Карл.
Король захохотал еще громче.
— Ногаре, скажите этим скотам, что сейчас с ними будет говорить сам граф Валуа.
Сердито косясь в сторону веселящегося красавца, граф снял изодранный маскарадный плащ и пригладил волосы.
— Они бегут обратно! — крикнул в это время Людовик. В голосе его звенела неподдельная радость. В свои восемнадцать лет юноша не был, как ни странно, любителем рискованных приключений.
— Что там случилось? — почти недовольно спросил король.
Ногаре припал ко второму окну и вскоре сообщил:
— Все понятно, Ваше величество! Прибывает сам управитель королевства! — в его голосе было смешано облегчение и ехидство. Все-таки он недолюбливал Мариньи, завидуя его фантастической карьере: из простолюдинов — в высшие чиновники государства.
Мужики, завидев орифламму и колонну рыцарей с воздетыми копьями, быстренько рассеялись по кустам, разбрасывая косы и копья. Вполне можно было с этим «оружием» в руках нарваться на обвинение в мятеже.
Деревенский староста посмел приблизиться к угрюмо восседавшей на белом жеребце башне, укутанной в синий бархат и увешанной серебряными цепями. Усиленно кланяясь, он сообщил, что корчма захвачена бандой лесных разбойников.
Де Мариньи уже и сам понял в чем дело, на крыльце корчмы он заметил Людовика, призывно размахивавшего своим шлемом. Он сказал старосте:
