Борис Алмазов - Презент
Ему вспоминался запах медвежьей шкуры и замшевые пятки Презента, его смешная прискочка и ворчание… Залитая водой поляна и крошечный медвежонок на коряге или крыша вагона и бутылка молока, что подавали пассажиры.
И над всем этим, заслоняя, вставало суетливое прощанье и взгляд медвежонка, когда искал он глазами хозяина, чтобы защитил он его от ведущих в неизвестное людей.
— Господи! — шептал Харлампий. — Зачем я его взял тогда из лесу? Зачем?
Он похудел, стал тревожно спать. А проснувшись среди ночи, все представлял, как два красноармейца уводят медведя, а тот оглядывается, словно зовет.
Иногда, в отсутствие жены, открывал Харлампий комод и доставал проклятые червонцы. Он хотел бросить их в печку или раздать нищим, но не мог, не решался. Он пересчитывал деньги и клал их обратно. Они жгли ему руки.
— Харлаша! — не выдержала, наконец, жена. — Съезди в город! Проведай Мишу! Поглянь, как ему там… Может, и тоска твоя пропадет. Может, и не виноватый ты вовсе?
19
Город и летом не блистал красотой, а зимой и совсем показался Харлампию жутким. Грязный снег сугробами лежал вдоль улиц, угольная пыль густо запорошила его. Сажные, взъерошенные воробьи копошились в навозных кучах. Облезлые кирпичные дома в густой завеси сосулек угрюмо смотрели на редких прохожих.
Зоопарк помещался в парке бывшего Дворянского собрания. Издалека был виден сквозь голые ветви длинный дощатый забор. Пестрые плакаты, нарисованные от руки, покрывали его, и хоть краска на них почти смылась, Харлампий прочитал, что они объясняют, как человек произошел от обезьяны в результате борьбы за существование.
С обезьяны начиналась и выставка зверей. В большом сарае, что отапливался буржуйкой, стояла клетка с макакой, которая печально куталась в одеяло.
Во дворе клетки стояли рядами. В них сидели лисы зайцы.
Стайки экскурсантов, в основном мальцы-пионеры, переходили от клетки к клетке.
Харлампий увидел Презента. Медведь лежал на исцарапанном когтями полу, уткнув нос в лапы. Большая коряга стояла посреди клетки с толстыми прутьями решетки. Вода была налита в корыто.
«Презент. Медведь бурый. Хищник. Кормить воспрещается», — сообщала надпись.
— А это медведь обыкновенный, — сказал кто-то, и конопатые носы пионеров повернулись в сторону Презента. Медведь встал, походил по клетке. Он сильно вырос, но шерсть его утратила прежний блеск, а походка — веселость. Он повернулся к экскурсантам и стал качать головой из стороны в сторону, выпрашивать подачку.
Вдруг он замер. Потом рявкнул, встал на задние лапы, прижался к прутьям решетки и застонал… Он увидел Харлампия!
Ветром перелетел казак через барьер ограждения! Не глядя, отшвырнул сторожа и, просунув руки сквозь прутья, обнял своего друга. Медведь тоже просунул лапы через решетку и положил их на плечи хозяину.
И заплакал человек. Запричитал в голос. Слезы потекли по его бороде.
— Миша! — закричал он, прижимаясь лицом к решетке. — Мишенька мой горький! Загубил я тебя! Поломал я твою жизню! И зачем я тебя из лесу взял да на муку такую каторжную отдал! Прости ты меня, ради бога!..
А медведь стонал и лизал хозяину заплаканное лицо.
Родной! Золотой! Самый лучший на свете мой дедушка! Никогда я тебя не видел! Потому что в 1941 году, без всякого приказа (какой приказ, когда был ты уже на самом деле дедом и стариком), в который раз снял ты со стены шашку и пошел защищать Отечество.
И когда в неравном бою сронил ты лихую чубатую голову на прелые листья чужого осеннего редколесья, меня еще не было на свете.
Не ты качал мою колыбель. Не ты сажал меня в первый раз в седло. Не тебе на далекой бахче, среди зреющих арбузов, в сумраке шалаша, читал я по складам букварь. И не ты встречаешь меня хлебом и медом, когда в редкие часы отдыха возвращаюсь я в наш тихий хутор.
Но я твой внук. Твоя кровь!
Старики оставляют потомкам наследство: тот сад насадил, другой обучил внука редкому ремеслу, третий спел песню, которую слышал от своего деда.
Я никогда не видел тебя живым, мой добрый дедушка. Тайком доставал я из комода заветную фотографию, ставил рядом с зеркалом и все смотрел, все искал в своем лице твои черты. Я становился тобою, когда слушал рассказы уцелевших однополчан о храбрости твоей, о верности присяге, но больше всего о том, как ты плакал и просил прощения…
У кого? У медведя!
Мой добрый дедушка! Ты и после смерти учил меня! Когда случалось мне попасть в дурную историю или появлялась возможность сорвать удачу на чужом несчастье (потому что дурные дела человеческие заманчивы, а выгода иной раз кажется дороже правды), слезы твои стояли передо мною и отступался я от замыслов своих.
Не было и нет большего запрета, чем мысль, что дед. и отец мой, павшие на войне, меня бы осудили.
Не богатство, не ум, не храбрость делают человека человеком, а совесть и доброта. Если это есть — все остальное приложится, а нет, так и человека нет!
И когда спрашивают меня, каким был мой дедушка, — я отвечаю:
— Он был самым честным и добрым на свете!
Он выстрадал и оставил мне историю про медвежонка…
А у этой истории был и другой конец. Говорят, что когда в наших краях организовывался заповедник, то там поселили пару медведей из зоопарка. Так Презент опять попал на волю, но долго и мучительно пришлось ему к воле привыкать. Ну да она того стоит!
