Анна Кальма - Капитан Большое Сердце
— Вставайте, Эриксен, — строго говорил он шведу, — немедленно вставайте. Помните, что вы находитесь в команде военного корабля. Дисциплина прежде всего. Ну, вперед!
Но, говоря так, капитан чувствовал, что и ему, как Эриксену, хочется лечь на землю и не двигаться. Всей силой воли он заставлял себя прогонять такие мысли: нет, он не может распускаться, на его ответственности жизнь его спутников!
Трагедия у Тит-Ари
Как тяжелый сон, чередовались дни, — все тот же лед и снег, все те же потоки ледяной воды. У Эриксена на ногах обнажились мышцы, и доктор говорил, что ему, по-видимому, придется ампутировать обе ноги.
Алексею и Ниндеману удалось снова убить большого оленя, но оленины осталось очень немного, а между тем Де Лонг не мог определить, сколько же миль остается идти до поселения. На его карте у Лены к юго-западу стоял поселок Сагастырь, но теперь он уже с недоверием относился к карте. На ней не было и десятой доли тех рукавов и речек, которые им приходилось пересекать, так мог ли он верить в существование Сагастыря? К тому же отряд подошел к совершенно новой, незнакомой реке шириной в четверть мили. На прибрежном снегу виднелись два человеческих следа и стояла хижина, в которой Де Лонг увидел остатки свежей еды и золы. У капитана бешено заколотилось сердце. Люди! Спасены!
— Если у Чиппа и Мельвилля все благополучно, они, конечно, выслали нам помощь, — сказал он доктору. — Возможно, эти два человека разыскивали именно нас.
Он распорядился зажечь у хижины большой сигнальный костер. На крыше подняли флагшток с черным одеялом. С обеих сторон хижину окружала вода, и не было никаких материалов для плота. Приходилось ждать, пока замерзнет река, чтобы перебраться через нее, а припасов оставалось только на три дня. Алексей застрелил чайку, спустившуюся к флагу, и из нее сделали суп. Доктор ампутировал Эриксену пальцы на ноге, и он всю ночь бредил и не давал никому уснуть.
Река замерзла, и отряд продолжал путь. Эриксена везли на санях, сколоченных Ниндеманом. Все были очень слабы. Де Лонг несколько раз падал на лед, голова у него кружилась и ноги были совсем чугунные, но он заставлял себя идти возможно быстрей и даже разговаривал с командой. Шел уже сто тринадцатый день с момента гибели «Жаннеты», а поселка не было и в помине. Иногда путники видели человеческие следы и поворачивали в том направлении, куда они вели, но следы терялись на отмелях или в снегу, и снова, обескураженные, обледеневшие, изнемогающие от усталости и голода, люди шли куда глаза глядят, почти не выбирая дороги. Ночи не приносили отдыха. Дул пронизывающий ветер, люди никак не могли согреться. Эриксен без умолку говорил по-английски, по-шведски и по-немецки. Он вспоминал дом, мать, свою теплую постель.
— Какой хороший коврик ты мне вышила, — говорил он нежно, — такой теплый, пушистый коврик. Я положу его у постели. Как приятно становиться на него ногами. Тепло-тепло…
Де Лонга трясло, он старался не стучать зубами, чтобы не показать спутникам, как ему плохо. Алексей подполз к капитану, прикрыл его тюленьей шкурой и прижался к нему, согревая его своим теплом.
— Попробуйте заснуть, Большое Сердце, — сказал он на своем забавном английском языке.
— Ты славный товарищ, Алексей, — пробормотал Де Лонг, закрывая глаза.
Ночью Эриксен сорвал рукавицы и отморозил руки. Де Лонг начал оттирать его, пока кровообращение не восстановилось. Он приказал убить Снуцера — больше не оставалось никакой еды.
Пес, чувствуя недоброе, долго кружился вдали от лагеря, не подпуская к себе матросов. Но он тоже был голоден, и, когда А Сам разжег костер, Снуцер приполз поближе к огню. Это был пушистый, красивый пес с очень ласковыми черными глазами; он умел подавать лапу и громко лаял, когда ему говорили «проси». Ниндеман направил на него дуло ружья и отвернулся.
Через час все, кроме Де Лонга и доктора, с жадностью ели собачье мясо.
«Сагастырь оказался мифом, — писал между тем Де Лонг, — я думаю, мы на острове Тит-Ари, на его восточном краю, около 25 миль от Ки-Марк-Сурку. Я надеюсь, что там встречу поселение».
Они нашли заброшенную хижину и забрались в нее, счастливые, что у них есть кров. На дворе началась вьюга. Алексей ушел за добычей, но вернулся с пустыми руками. Шел сто шестнадцатый день их путешествия, в этот день умер Эриксен. Земля промерзла, и нечем было рыть могилу. Тогда тело зашили в брезент и, пробив отверстие во льду, опустили в реку. Де Лонг приказал дать три залпа из ружей. Приготовили доску с вырезанной на ней надписью:
В ПАМЯТЬ Г.Г.ЭРИКСЕН А.
6 октября 1881 года
Пароход США «Жаннета».
Вся эта церемония очень утомила и без того усталых людей. Де Лонг боялся, что никто не сможет идти дальше. Но они все-таки выступили. Много раз они еще проваливались сквозь лед, пересекая протоки, останавливались, разводили костер, чтобы обсушиться, и шли дальше. Собачьего мяса больше не было. Алексею удалось застрелить куропатку, и это была его последняя добыча.
Доктор сказал, что спирт в горячей воде прекращает терзающие боли в животе и поддерживает силы. Теперь вместо еды Де Лонг стал выдавать каждому унцию спирта в пинте горячей воды. Капитан подозвал к себе Ниндемана и Нороса — двух матросов, которые, по-видимому, были крепче других и до сих пор ни на что не жаловались.
— Друзья, — сказал он, стараясь говорить как можно внятней и бодрей, — я поручаю вам идти вперед за помощью. Приблизительно в пятнадцати милях отсюда должно быть селение. Я уверен, что вы исполните мое поручение. Помните, что мы вас ждем, от вас зависит все.
Обоим матросам дали с собой одеяло, ружье, сорок патронов и две унции спирта. Они тотчас же выступили в путь. За ними следом потянулись и остальные, но все были так слабы, что с трудом двигались и поминутно проваливались и оступались. «Едим куски оленьей кожи, — записывал Де Лонг. — Вчера съел свои чулки из оленьей кожи. Совсем изнемогаем».
Началась сильная вьюга со снегом. Люди не могли идти против ветра.
Шел сто двадцать третий день похода. От Ниндемана не было никаких вестей. Снова и снова приходилось пересекать реки. У поворота одной из них Де Лонг заметил, что недостает Ли. Превозмогая боль в ногах и усталость, капитан повернулся назад. Ли лежал на откосе, зарывшись лицом в снег.
— Нельзя лежать, ты замерзнешь, — дергал его за руку капитан. — Сейчас же вставай и иди! Вон, погляди, скоро уже селение, я вижу дым, гляди, гляди! — И он насильно подымал голову Ли, а та все выскальзывала у него из рук и бессильно повисала. Де Лонг уговаривал матроса и сам начинал верить, что где-то вдалеке, на юге, он видит подымающийся к небу дым.
Он кое-как дотащил Ли до берега. Там, у пустого плота, уже лежали остальные. Были съедены все сапоги, и люди обернули ноги кусками палатки. Алексей уже не мог охотиться. Пожелтевший, сморщенный и какой-то маленький, он лежал рядом с Ли, и видно было, что он не доживет до следующего дня. И действительно, к закату Алексей умер, не выходя из забытья. Де Лонг прикрыл его флагом и вместе с доктором отнес тело на речной лед.
Был ясный, солнечный, но очень холодный день. Всеми постепенно овладевало какое-то безразличие. Только в Де Лонге да в докторе сохранилась еще воля к жизни. Доктор отправился было вперед отыскивать более удобное место для привала, но сбился с пути и вернулся.
Де Лонг все еще вел дневник, но теперь его несгибающиеся пальцы почти не могли держать карандаш, и он помогал себе подбородком. «Сто тридцать первый день, — выводил он. — Около полуночи обнаружили, что Каак, лежавший между мною и доктором, скончался. Около полудня скончался Ли».
Они были уже так слабы, что не могли снести тела на лед и только оттащили их за угол.
Каждый день и каждая ночь приносила еще чью-нибудь смерть. Уже не хватало сил собирать топливо, жевали арктический мох — кипрей и лизали снег. Все постепенно впадали в тяжелую дремоту. Де Лонгу иногда слышались голоса, какие-то крики, казалось, что кто-то зовет его. Тогда он открывал глаза, приподымался и силился рассмотреть что-нибудь сквозь белую пелену снега. Но кругом было все так же пустынно и безмолвно, и только изредка стонал во сне кто-нибудь из товарищей.
Де Лонг теперь механически отмечал в дневнике дни и «выбывших»: «Иверсен скончался рано утром. Ночью умер Дресслер…»
Какие-то далекие-далекие картинки детства вспоминались капитану.
Вот он маленьким мальчиком играет в мяч на зеленой лужайке. Горячее солнце бьет ему прямо в лицо, и он зажмуривается от этих жгучих лучей.
А вот он же в морской куртке, нарядный и веселый, прощается с матерью, и та говорит ему об опасностях, которые таит в себе море.
И еще чьи-то глаза — серые и печальные — глядели на него, и он силился вспомнить, чьи это глаза, пока вдруг не вскрикнул в голос: «Эмма!»
