Бернард Корнуэлл - Рота Шарпа
Ирландец рассмеялся: «Перекиньте его через колено, капитан!» Француз был вчерашним мальчишкой, до смешного молодым, но храбрым. Он снова полез вперед, подняв шпагу. На этот раз Шарп прыгнул к нему, зарычал, и француз отшатнулся.
Шарп опустил палаш и проговорил: «Сдавайся!»
Ответом был новый выпад, едва не пронзивший Шарпу грудь. Он отступил, отбил шпагу в сторону, почувствовав, что злость возвращается, выругался и мотнул головой в сторону вала. Но придурок снова атаковал, возмущенный смехом ирландца, и Шарпу пришлось парировать удар.
Наконец, Харпер положил конец этому фарсу. Он встал за спиной у офицера и, пока француз собирался с силами для очередной атаки, прокашлялся: «Сэр? Мсье?» Офицер повернулся к нему. Гигант-ирландец улыбнулся, показал, что безоружен, и медленно подошел: «Мусью?»
Офицер кивнул Харперу, нахмурился и сказал что-то по-французски. Дюжий сержант снова серьезно кивнул: «Точно так, сэр, точно так». Гигантский кулак нырнул вниз, вверх – и прямо в подбородок француза. Тот рухнул, парни из Коннахта иронически похлопали, а Харпер аккуратно положил бесчувственное тело возле вала. «Бедный дурачок», - улыбнулся он Шарпу, весьма довольный собой и повернулся, чтобы поглядеть в сторону бреши. Бой все еще шел, но Харпер знал: его работа сделана, сделана хорошо, и трогать его сегодня больше никто не будет. Он ткнул пальцем в коннахтских рейнджеров и взглянул на Шарпа:
- Парни из Коннахта, сэр. Отличные бойцы.
- Это точно, - усмехнулся Шарп. – Где, говоришь, Коннахт? В Уэльсе?
Харпер отпустил какую-то шуточку на счет Шарпа, но сделал это по-гэльски, и тому пришлось выслушать пару минут добродушного смеха рейнджеров. Они были в хорошем настроении, счастливы, как и сержант из Донегола, что приняли участие в хорошей драке, которая когда-нибудь станет отличной историей, какую можно рассказывать долгими зимними вечерами в каком-то невообразимом будущем. Харпер нагнулся, чтобы пошарить по карманам бесчувственного француза, и Шарп отвернулся.
45-й полк на дальней стороне бреши еще возился со вторым орудием. Они нашли доски, брошенные в траншее, перебросили их в оконный проем, и Шарп восхищенно смотрел, как парни из Ноттингемшира пробегают по узкому настилу и дают своим байонетам отыграться на пушкарях. Рокот перешел в победные крики, и темный зверь во рву выпрыгнул сквозь незащищенную брешь мимо двух молчащих орудий прямо на улицы города. Несколько выстрелов раздалось из дверей и окон, но их было мало, и британская орда захлестнула засыпанное обломками пространство, которое раньше было средневековой стеной. Все было кончено.
Или почти все. Вторая мина была заложена в руинах старой стены. Пороховая дорожка тянулась к старой задней двери, чтобы французы успели поджечь фитиль и сбежать. Мина взорвалась. Пламя ударило из темноты, старые камни разворотило, повалил дым, мерзко запахло горящей плотью, и авангард наступающей колонны бессмысленно погиб. На секунду, на время одного вдоха повисло тягостное молчание, а затем крики возвестили не о победе, а о мести, и солдаты выплеснули свою ярость на беззащитные улицы.
Харпер поглядел на беснующуюся толпу, хлынувшую в город:
- Как думаете, мы приглашены?
- Почему нет? – ответил Шарп, пожав плечами.
Сержант ухмыльнулся:
- Видит Бог, мы это заслужили.
Он начал спускаться по склону в сторону домов, крутя на цепочке золотые часы. Шарп направился вслед за ним, но вдруг остановился и похолодел. Внизу, там, где взорвалась вторая мина, залитое неверным светом от горящего бревна, лежало искромсанное тело. Одна половина его была полностью покрыта кровью, блестевшей ярче слоновой кости, на другой виднелось пышное золотое кружево и желтое шитье. Кавалеристский плащ, подбитый мехом, закрывал ноги.
- О, Боже! – воскликнул Шарп.
Харпер услышал его и перехватил взгляд. Оба сбежали по склону, скользя по льду и грязному снегу, и ринулись к телу Лоуфорда.
Сьюдад-Родриго пал, как должен был пасть. Но не такой ценой, думал Шарп, Боже, не такой ценой.
Глава 4
Из города доносились крики, выстрелы – так выбивали замки в дверях домов, и над всем этим победные крики, сливающиеся в единый гул. Бой окончен – получите награду.
Харпер первым добежал до тела, откинул плащ и согнулся над развороченной грудной клеткой: «Он жив, сэр».
Скорее, карикатура на жизнь, подумал Шарп. Взрыв практически полностью оторвал Лоуфорду левую руку, переломал ребра и вывернул их наружу, пробив кожу и плоть. Кровь потоком заливала когда-то безупречный мундир. Харпер, чьи губы от злости и скорби сжались в тонкую черточку, принялся рвать плащ на полосы. Шарп крикнул в сторону бреши, через которую в сторону домов еще двигались люди: «Музыканты!»
Оркестр играл все время атаки, он помнил звуки, даже вдруг, какая глупость, смог опознать мелодию – «Падение Парижа». Но сейчас музыкантам пора была приниматься за другую работу – заботиться о раненых, но никого из них видно не было.
Вдруг из ниоткуда появился лейтенант Прайс, бледный и нетвердо стоящий на ногах, а с ним – и небольшая группа солдат легкой роты.
- Сэр?
- Носилки. Быстро! И пошлите кого-нибудь в расположение батальона.
Прайс отдал честь, совершенно забыв, что держит в руках обнаженную саблю, и чуть не располосовав рядового Питерса: «Есть, сэр». Солдаты скрылись в ночи.
Лоуфорд был без сознания. Харпер перевязывал ему грудь, огромные пальцы неожиданно нежно касались раны. Взглянув на Шарпа, он вдруг произнес:
- Отрежьте ему руку, сэр.
- Что?
- Лучше сейчас, сэр. Может, он и выживет, да, может, но руку придется отнять... – сержант указал на левую руку полковника, держащуюся на тонкой полоске плоти. Из культи торчал обломок кости. Рука была неестественно вывернута, издевательски указывая в сторону города, Харпер бинтовал плечо, пытаясь остановить медленно, толчками вытекавшую кровь.
Шарп переместился к голове Лоуфорда, стараясь не упасть: земля была скользкой, хотя и не было видно, кровь там или лед – свет сюда отбрасывал только горящий обломок бревна. Он приставил конец клинка к кровавому месиву, а Харпер подправил лезвие в нужное место: «Оставим кусочек кожи, сэр, чтобы прикрыть рану».
Это было не сложнее, чем зарезать свинью или теленка, но ощущения были совсем другими. Из города отчетливо слышался грохот, крики то там, то тут, а здесь только Харпер двигал лезвие.
- Так?
- Да, сэр, изо всех сил.
Шарп надавил, упираясь обеими руками, как если бы пытался загнать в грязь заточенный кол. Человеческая плоть упруга, она защищает от всего, кроме по-настоящему сильного удара – Шарпа передернуло, когда он почувствовал сопротивление плоти, он навалился изо всех сил, и губы Лоуфорда скривились от внезапной боли, когда лезвие погрузилось в кровавую слякоть. Но все уже было кончено, рука была полностью отделена от тела, и Шарп нагнулся, чтобы снять кольцо с мертвых пальцев. Он отдаст его Форресту, чтобы тот отослал кольцо домой с полковником или, если на то будет воля Божья, вернул родственникам.
Лейтенант Прайс возник снова:
- Они идут, сэр.
- Кто?
- Майор, сэр
- А носилки?
Прайс кивнул, его мутило.
- Он выживет, сэр?
- Откуда мне, черт возьми, знать? – было, конечно, нечестно срывать злость на Прайсе. – Что он вообще здесь делал?
Прайс горестно пожал плечами:
- Он сказал, что пойдет искать вас, сэр.
Шарп поглядел на щеголя-полковника и выругался. Лоуфорду нечего было делать в бреши. Как, правда, и Шарпу и Харпером, но высокий стрелок видел разницу. У Лоуфорда было будущее, надежды, семья, стремления, и солдатское ремесло не было конечной целью этих стремлений. И все это было забыто ради единственной безумной секунды в бреши, секунды, которая могла что-то доказать. У Шарпа и Харпера не было ни такого будущего, ни таких надежд, только осознание того, что они – солдаты, идущие в любой бой, как в последний, и нужные только до тех пор, пока могут драться. Оба они были авантюристами, играли своими жизнями, думал Шарп. Он снова взглянул на полковника. Какая потеря...
Шарп прислушался к гулу, доносившемуся из города, неистовому, непрекращающемуся гулу победы. Может, когда-то, подумал он, и у авантюристов были надежды на счастливое будущее – когда мир был свободен, а меч был любому и законом, и охранной грамотой. Но не теперь. Все менялось, внезапно и с огромной скоростью. Еще три года назад, до победы над французами при Вимьеро, армия была маленькой, почти интимной, генерал мог устроить всем им смотр за одно утро, у него было время узнать и запомнить каждого. А Шарп знал каждого строевого офицера в лицо, если не по имени, и был частым гостем у каждого ночного костра. Но не теперь. Теперь есть генералы, заведующие тем, и генералы, заведующие этим, командующие дивизионами, бригадами, начальники военной полиции и старшие капелланы, а армия слишком велика, чтобы объехать ее в одно утро или хотя бы вести маршем по одной дороге. Веллингтон волей-неволей тоже отдалился. В армии появились бюрократы, защитники бумажек и папок, и Шарп знал, что скоро человек будет значить куда меньше, чем клочок бумаги, вроде сложенного пополам приказа, забытого где-то в Уайтхолле.
