Бернард Корнуэлл - Дьявол Шарпа
Обзор книги Бернард Корнуэлл - Дьявол Шарпа
Бернард Корнуолл
Дьявол Шарпа
Пролог
Посвящается Тоби Иди, агенту и другу, терпевшему нас с Шарпом столько лет
На шестнадцать человек приходилось двенадцать мулов, а ехать хотели все. Атмосфера была накалена как в переносном, так и в буквальном смысле: душный и липкий воздух на берегу бухты у крохотного городка, зажатого между двумя огромными чёрными утёсами, не тревожило ни малейшее дуновение ветерка. Где-то в холмах слышались раскаты грома.
Светило подбиралось к зениту. У колючих кустов, усеянных маленькими белыми розами, на самом солнцепёке жарились мулы вместе с приведшими их чёрными рабами. Белые — пятнадцать военных и один штатский, истекали потом в горячей тени раскидистых вечнозелёных деревьев. Пахло розами, миртом и водорослями.
Вдали маячили два военных корабля с серыми от ветров парусами. На входе в гавань бросил якорь испанский фрегат. Глубина бухты не позволила ему подойти ближе, и к берегу шестнадцати его пассажирам пришлось добираться на баркасах.
— Если джентльмены запасутся терпением, недостающие мулы скоро будут здесь. Прошу прощения за накладку. — покрытая крупными каплями пота физиономия юного британского лейтенанта выражала искреннее раскаяние, — Понимаете, мы-то ждали четырнадцать человек, а прибыло шестнадцать. Нет, конечно, мулов, то есть, и так не хватило бы, но в смысле… Старший адъютант, он сказал, что пришлёт ещё… Ну, вы понимаете, да?
Поток путаных объяснений иссяк, когда до лейтенанта дошло, что его слов большая часть прибывших как раз и не понимает. Лейтенант покраснел и смущённо обратился к высокому темноволосому офицеру в видавшей виды куртке 95-го стрелкового полка:
— Не переведёте им, сэр?
— Мулы на подходе. — коротко бросил стрелок спутникам по-испански.
Несмотря на то, что миновало почти шесть лет с тех пор, как он пользовался этим языком, тридцативосьмидневное путешествие на испанском судне воскресило навык. Стрелок поинтересовался у лейтенанта:
— Почему бы нам не прогуляться пешком?
— Восемь километров, сэр, и всё вгору. — лейтенант виновато указал на дорогу, вьющуюся по склону холма, поднимающегося над вершинами деревьев, — Нет, правда, сэр, лучше дождаться мулов.
Невразумительное бурчание собеседника юноша принял за согласие и, поколебавшись, шагнул к стрелку:
— Сэр?
— Что?
— Хотел спросить, — внезапно оробев, лейтенант попятился обратно, — А, ладно, сэр. Неважно.
— Ради Бога, парень, спрашивай. Я тебя не укушу.
— Это насчёт моего отца, сэр. Он часто о вас рассказывал, и я подумал, может, вы помните его? Он был под Саламанкой, сэр. Хардакр? Капитан Роланд Хардакр?
— Хардакр… Не припоминаю.
— Он погиб под Сан-Себастьяном. — тихо добавил лейтенант, будто эта деталь могла оживить образ его отца в памяти старшего офицера.
Мужчина в поношенной зелёной куртке тяжело вздохнул, что можно было истолковать как сочувствие, но на деле стрелок просто растерялся. Он всегда терялся в таких ситуациях, не зная, как ему реагировать. Война убила тысячи мужчин, сделав их жён вдовами, а их детей — сиротами. Едва ли у кого-то хватило бы сердца пожалеть их всех.
— Извини, парень. Я не был с ним знаком.
— В любом случае, сэр, для меня честь встретить вас. — упавшим голосом произнёс лейтенант и отступил назад.
Высокого стрелка с рассечённой шрамом щекой и тёмной шевелюрой, в которой серебряно блестели нити седины, звали Ричард Шарп. На его зелёной куртке, заношенной до такой степени, что ею побрезговал бы и старьёвщик, красовались майорские знаки различия, хотя войну Шарп закончил подполковником. Впрочем, несмотря на форму и палаш, сейчас он был скорее сельским обывателем, чем военным.
Шарп окинул хмурым взглядом сверкающую солнцем морскую гладь и парусники, стерегущие этот Богом забытый остров. Шрам придавал стрелку вид насмешливый и слегка жёлчный. Его товарищ, напротив, лучился искренним добродушием. Рослый, даже выше Шарпа, он и был тем единственным штатским в компании солдат. Его коричневое шерстяное пальто и чёрные панталоны не слишком подходили для тропиков. Из-за одежды и непомерной полноты он обильно потел, что, впрочем, никак не отражалось на его жизнерадостности. С равным интересом здоровяк разглядывал тёмные скалы, индийские смоковницы, хижины рабов, дождевые тучи над вулканическими пиками, море, городишко и, в конце концов, вынес вердикт:
— Что за унылая дыра!
То же самое мистер Патрик Харпер (а это был именно он) сказал утром, обозревая остров с палубы «Эспириту Санто».
— Ублюдок лучшего не заслужил. — лениво отозвался Шарп.
— Дыра и есть. Как они вообще открыли это местечко? Тут же тысячи километров до ближайшей суши!
— Наверно, корабль сбился с курса и в аккурат уткнулся в эту чёртову скалу.
Харпер обтёр лицо широкополой шляпой:
— Скорей бы уж мулов привели. Жара убийственная. Может, в холмах прохладнее будет.
— Если бы не твоё толстое брюхо, мы могли бы пройтись пешком, — поддразнил его Шарп.
— Толстое? Я просто в теле! — возмутился ирландец.
Подобные пикировки повторялись изо дня в день ко взаимному удовольствию друзей.
— Что плохого в дородности? — продолжал Харпер, — Если человек живёт спокойно да размеренно, то надо не попрекать его свидетельством такой сладкой житухи, а завидовать! Сам-то вы! У Святого Духа мяса на костях больше! Свари вас, бульон постный выйдет. Чтобы солидно выглядеть, надо хорошо питаться!
Он гордо похлопал себя по выпяченному животу.
— Это не от еды, — заметил Шарп, — это от пива.
— От портера невозможно потолстеть! — оскорблённо возразил Харпер.
Плечом к плечу друзья прошли сквозь горнило войны, и доныне Шарп не мог пожелать себе лучшего спутника. После войны бывший сержант Харпер вернулся в Дублин и открыл постоялый двор.
— Пивовар должен сам употреблять свой продукт. Иначе как доказать посетителям качество напитка, за который они платят? К тому же Изабелле нравится внушительность моих форм. По её мнению, это говорит о том, что здоровья у меня хоть отбавляй!
— Насчёт «хоть отбавляй» она права. Только насчёт здоровья ты, наверно, недослышал. — съязвил Шарп.
Он не видел друга три года и был поражён, когда встретил его во Франции с пузом, похожим на куль живых угрей; круглой, как луна, физиономией и ляжками шириной с гаубичный ствол. Сам же Шарп спустя пять лет после Ватерлоо всё ещё влезал в старую форму, хотя, одеваясь на рассвете перед высадкой с корабля, был вынужден пробить в ремне новую дырку, чтобы брюки не сползали с ног. На пояс куртки он повесил палаш. Было странно чувствовать его тяжесть на боку снова. В шестнадцать лет Шарп стал солдатом и в тридцать восемь сменил штык на крестьянский серп, как он полагал, навсегда.
