Говард Фаст - Торквемада
— Спасибо за участие. Но, боюсь, никто мне не поможет.
— Неужели дела так плохи?
Альваро пожал плечами, и Ван Ситтен, помолчав, сказал:
— Я не был в Испании два года, Альваро. Что случилось за это время?
— Ты сам упомянул об этом — инквизиция.
— А-а… — Какое-то время Ван Ситтен задумчиво смотрел на Альваро, потом сказал: — Вашим евреям следовало бы оставаться евреями. Здесь все они стали испанской знатью. В Голландии они остались евреями, и мы хорошо уживаемся. А здесь евреи искушают Бога.
— Разве Бога можно искушать?
— Вы, испанцы, слишком много думаете о Боге. Слишком много о Боге и слишком много о евреях.
— Это особая испанская проблема, — проговорил Альваро. — Видишь ли, друг мой, в нашей проклятой стране, как ты заметил, нет ни одного дворянина, который отчасти не был бы евреем — целиком, наполовину, на одну четверть или одну восьмую. Все мы называем себя христианами, но стоит копнуть поглубже…
Он замолк: его внимание привлек Хулио, стоявший в нескольких шагах с лошадью Ван Ситтена.
— Ты никому не доверяешь, — сказал Ван Ситтен.
Вместо ответа Альваро схватил его руку и крепко пожал ее.
— Не приезжай больше в Испанию, — тихо попросил он.
— Тогда ты приезжай к нам, — сказал Ван Ситтен.
Альваро ничего не ответил, только пристально посмотрел на него. Ван Ситтен сел на лошадь. Альваро взял ее под уздцы и сделал Хулио знак удалиться. Медленно, церемонно, как велит обряд гостеприимства, он довел лошадь до ворот. Больше Альваро не проронил ни слова. Еще минута — и Ван Ситтен пустился вскачь.
5
После отъезда Ван Ситтена Альваро, стоявший у ворот конюшни, увидел, что кто-то приближается к его дому. Этот человек ступал медленно и с достоинством; возле него кружили оборванные мальчишки, кидавшие в него засохшими комьями грязи. Лишь спустя мгновение Альваро признал в нем раввина Мендосу и понял, что не может сразу увидеть в раввине того, кем он является, — раввина и еврея. На этот раз Альваро не кинулся к нему на помощь, а спрятался за столб конюшенных ворот и оттуда смотрел, как Мендоса направляется к его дому. Из своего укрытия он видел, как Мендоса пересек сад и подошел к парадному входу, — тогда Альваро, быстро обогнув конюшни, приблизился к дому с другой стороны. Он стоял снаружи, у конца длинной галереи, невидимый для тех, кто находился в ней, когда Хулио отворил дверь Мендосе. Слуга с удивлением уставился на раввина; некоторое время он просто глазел на него, потом, придя в себя, слегка отодвинулся, кивком пригласив еврея зайти.
Со своего места Альваро не мог видеть, как Мендоса вошел в галерею. Катерина и Мария сидели в дальнем ее конце. Мария кроила плащ, ткань для которого Альваро привез из Севильи, а Катерина помогала ей соединять выкроенные детали и скреплять их булавками. Обе женщины с головой ушли в работу и не заметили появления Мендосы. Раввин остановился — и вновь оказался в поле зрения Альваро. На голове у него была широкополая шляпа, он сжимал руки. Альваро понял, что Мендоса потерял дар речи, он не мог ни назвать себя, ни каким-либо другим образом привлечь внимание женщин, а может быть, просто боялся, что было, по сути, одно и то же. Хулио подошел к раввину, растерянно глядел на него и явно не понимал, что ему делать. Альваро спрашивал себя: почему он не входит в дом, чтобы разрядить ситуацию, но, как и Мендоса, словно окаменел и потерял способность двигаться и говорить. А Хулио был всего лишь слуга. Наконец он, шаркая, подошел поближе к женщинам. Они же по-прежнему не отрывали глаз от работы.
— Сеньора, — сказал Хулио.
Катерина сидела лицом к раввину. Мария подняла глаза на Хулио, тот знаком указал ей на Мендосу, и тогда Мария медленно повернула голову. Обе женщины смотрели на раввина, не говоря ни слова и застыв на месте, с удивлением, к которому примешивались страх и отвращение.
Альваро казалось, что он присутствует на представлении и видит сцену из пьесы. Он отчужденно следил за женой и дочерью. Их удивление рассердило его, а страх не только злил, но и вызывал неприязнь к ним; и тем не менее ни сдвинуться с места, ни заговорить он не мог.
Теперь, когда женщины знали о его присутствии, Мендоса сделал несколько шагов по направлению к ним и слегка склонил голову. Он не отличался ни изысканными манерами, ни изяществом, столь высоко ценимыми в этой стране. Он не снял шляпы. У него, однако, оказался красивый голос, и он прекрасно говорил по-испански.
— Я — раввин Биньямин Мендоса. Я взял на себя смелость прийти сюда. Знаю, что для меня большая вольность — вступать в разговор с такими благородными дамами, но я не хотел вам досадить, огорчить вас… то есть не хотел доставить вам неприятности…
Мария обрела наконец голос. Она чуть не сорвалась на крик — можно было подумать, что ей приходится давать отпор.
— Что вам здесь надо?
— Всего лишь видеть дона Альваро, благородная сеньора. Видеть его и говорить с ним.
Видимо осознав, что она говорит слишком резко, Мария взяла себя в руки и сказала холодно и спокойно:
— Он назначил вам встречу?
— Нет. Увы, нет. И как бы я мог договориться о встрече, если б не пришел сюда сам? Вы же понимаете, послать другого еврея я не могу. Кого же тогда? Да, я незваный гость, но я должен был прийти сам.
— Тогда я уверена, что дон Альваро не сможет принять вас, — сказала Мария.
— Понимаю. То есть я хочу сказать, что могу понять его нежелание принять меня. Я пытаюсь объяснить вам, благородная сеньора — вы же его супруга, я знаю — что я не круглый дурак. Многое побудило меня прийти сюда, но самое главное — то, что дон Альваро де Рафаэль спас мне жизнь. Он… как бы это сказать… вложил в меня капитал, а мой народ серьезно относится к таким вещам.
Мария встала и, повернувшись к дочери, попросила ее выйти. Альваро почти физически ощущал, что с Катериной что-то происходит. Она избегала взгляда матери, а та повторила:
— Катерина, я же просила тебя уйти.
— Я хочу остаться.
— Меня не интересует, чего ты хочешь. Я просила тебя уйти.
Катерина покачала головой, но, не в силах устоять перед матерью, встала и выбежала из галереи. Мария — бела как мел — перестала сдерживаться и гневно потребовала от раввина ответа:
— Кто спас тебе жизнь? Ты хочешь сказать, что это сделал мой муж? Что это значит?
— Только то, что он спас мою жизнь, — ответил раввин.
— Это я уже слышала. Ты это сказал. Кто послал тебя сюда? Зачем ты пришел?
Раввин покачал головой, беспомощно развел руками. Он был смущен, озадачен, явно не знал, что ему делать.
— Если бы вы, донья Мария, пришли в мой дом, я просто приветствовал бы вас, не спрашивая, зачем вы пришли.
Мария сделала шаг по направлению к нему:
— Чтобы я пришла в твой дом, еврей? Такого и быть не может! Скорее солнце не взойдет. Ясно тебе? Не может такого быть!
Альваро не выдержал. Он вбежал в галерею с криком:
— Мария! — В его голосе звучала боль.
Этот крик заставил Катерину вернуться. Она остановилась в дальнем конце галереи, наполовину скрытая за дверью. Хулио тоже не нашел в себе сил уйти и стоял тут же немым свидетелем, словно исход этой встречи был настолько непредсказуем, что и его присутствие могло стать делом жизни и смерти.
Мария пристально посмотрела на мужа, затем — на редкость спокойно — заговорила:
— Этот еврей хочет видеть тебя. Утверждает, что ты спас ему жизнь. Я сказала, что он не может здесь находиться.
— Этот еврей, — прошептал Альваро.
Он двинулся было к Мендосе, хотел что-то ему сказать, но не находил слов. Вместо этого он подошел к Марии и прошептал:
— Мария, Мария, лучше б ты вонзила мне в сердце нож! Человек приходит в наш дом. Пусть этот человек — искуситель. Но он приходит в наш дом. И тогда он — гость. Он под нашей крышей. Разве мы ударим его? Разве оскорбим? Разве унизим?
— Ты подслушивал, — сказала Мария.
— Я слышал вас с улицы.
— Ты подслушивал, — повторила Мария. — Как ты мог? Как ты мог подслушивать?
— Значит, тебя волнует только то, что я все слышал?
Мария пристально посмотрела на мужа. Затем повернулась, устремилась к двери, где стояла дочь, и вышла. Катерина же, напротив, вернулась в галерею. По ее щекам текли слезы. Сделав несколько шагов, она остановилась. Старик Хулио подошел и коснулся бархатного камзола Альваро.
— Я старик, — сказал Хулио, — а вы смотрите на меня так, дон Альваро, что мне лучше умереть.
— Я доверяю тебе, — хрипло прошептал Альваро.
— Это правда? — переспросил Хулио. — Иначе я пойду на конюшню и всажу нож себе в живот.
— Правда. — Голос у Альваро сел.
Катерина между тем решительно направилась к столу, где стояли бокалы и графин с вином. Наполнив бокал, она уверенно подошла к Мендосе и поднесла ему вина. Он по-прежнему стоял неподвижно, и тогда Катерина сказала:
