Сергей Мстиславский - Накануне
Сосипатр повернул лицо к солдатам. Шевельнул губами. Крепыш, рядом, угрозно рванул за плечо.
— Но, но!.. Шагай!
— Он самый! — шепнул кто-то в солдатской кучке, с краю. — Иван, ты куда?..
Ефрейтор, кряжистый, не отвечая, поправил папаху и двинулся к дороге. Но его обогнал Адамус. Он с неожиданной при его тщедушности лихостью перескочил через ров и стал перед кошачьей шапкой, широко, расставив ноги.
— Куда ведешь?
— Куда надо, служба, — отозвался «Клим». — А ну — осади!
Адамус не сдвинулся с места. Походкой неторопливой подходил и ефрейтор Иван.
— Назад! — крикнул издалека унтер.
— Слышал? — сердито зыкнул «кошачий». — Обходить мы тебя будем, что ли… Синайский монумент!
Он взял Ада Муса сильной рукой за плечо и легко столкнул его с дороги в канаву.
— Так-то! Коротки ноги у миноги на небо лезть.
Но он шарахнулся в сторону тотчас. Адамус, по пояс в снегу, завопил отчаянным голосом:
— Бьют! Фараоны! Солдата!
И взвод, как один человек, ринулся к дороге. Иван перекинул винтовку наперевес. Охранник застыл на месте. Двое, с боков Сосипатра, повернули и побежали назад, опрометью, скользя и спотыкаясь. Сосипатр снял шапку, поклонился низким поклоном, перебросился через канаву, на плац, мимо растерянно топтавшегося на месте унтера пошел к лесу. У казарменных раскрытых ворот караульный, увидя своих на шоссе глухим кольцом зажавших кого-то, тоже перекинул винтовку и крикнул, что голосу было, в ворота, во двор:
— Ребята… Шпийон нашего солдата убил!..
Крик передался за дворовой стеной. Секунда, и из ворот хлынула толпа. Люди бежали без шинелей, в распоясанных гимнастерках, кой у кого поблескивали в руках топоры и лопаты…
— Наших бить, стерва!
"Кошачий" раскрыл рот, но горло перехватило, вскрик вырвался воем. Вконец растерявшись, он вытащил из кармана новенький вороненый револьвер.
— Стрелять?!
Тяжелый приклад обрушился на переносье. Охранный рухнул без звука.
Глава 9
Конец венчает дело
Дежурный офицер, прапорщик, растерянно стоял на дороге над трупом. Кругом, сомкнувшись тесно, молчала огромная солдатская толпа. Унтер застыл навытяжку за офицером.
Прапорщик обернулся наконец.
— Арестовать… кто это… Кто были… зачинщики?
Унтер замер под сотнями поднявшихся на него пристальных, беспощадных глаз.
— Не могу знать, — пробормотал он. — Я при этом не был… Как весь батальон набежал…
— Что ж мне… весь батальон прикажешь арестовать? — Щека прапорщика дернулась судорогой. — Закон требует, чтоб… в каждом случае были зачинщики. Нет… сам под суд пойдешь. Сдай винтовку.
Но толпа кругом загудела глухо. Погоны на прапорщичьих впалых плечах дрогнули. Он оправил худощавой рукой портупею, хотел что-то сказать, но справа — по шоссе — тяжелым ревом взревела сирена. Автомобиль — открытый, дорожный, военный — вполз, тормозя на тихий ход, в расхлестнувшуюся перед ним толпу.
Прапорщик испуганно взметнул пальцы к папахе, отдавая честь: в автомобиле поднялся с кожаного, истертого сиденья плечистый и молодой, очень толстый, с большими оттопыренными ушами генерал.
— Что такое у вас тут творится, прапорщик?
Дежурный, скороговоркою, стараясь не глядеть в генеральские строгие глаза, доложил: агенты охранного отделения вели арестованного рабочего. Один из них на вопрос солдата, куда ведут, ударил…
Генеральские брови сдвинулись. Голос прошел по поляне раскатом.
— Ударил солдата? Мать его!
Глаза прапорщика стали востерженными. Он докончил бодро, выпячивая впалую грудь, влюбленно глядя на генерала:
— Так точно. И вынул револьвер. Хотел стрелять. Но солдаты не дали. Набежали, и кто-то…
— Поделом! — отрезал генерал, еще гуще хмурясь. — Поднять руку на солдата… на защитника отечества… на священное воинское звание посягнуть!.. Собаке собачья и смерть! Правильно говорю, орлы?
Он повел взглядом вкруг по тысячной солдатской толпе, и толпа взревела, радостно и дружно:
— Так точно, ваше превосходительство.
Генерал оглянул, брезгливо кривя губы, труп.
— Дайте знать в полицию, пусть забирают… И никаких чтобы там… протоколов. А где остальные?
Прапорщик заморгал, и лицо стало испуганным.
— Уб… убежали, ваше превосходительство. Еще до происшествия.
— И преступник? — генерал поморщился. — А вы чего же зевали… Внутренний враг — еще хуже немца… Язва отечества…
— Он же… в гражданском был… как и те… — запинаясь и отводя глаза, ответил прапорщик. — В общем волнении… не разобрать было… Как все побежали…
Генеральский глаз скользнул неодобрительно по морщинистому бледному прапорщичьему лицу, по университетскому значку на мундире.
— Вы так полагаете? — голос прозвучал растяжисто и сухо. — А впрочем, пес с ним… Он от своего не уйдет… Словят.
Генерал тронул за плечо шофера. Тот дал гудок. Солдаты посторонились. Прапорщик лихо отдал честь.
— Виноват, ваше превосходительство. Как прикажете доложить…
Генерал не дал докончить: он понял.
— Генерал Крымов, начальник Уссурийской конной. Я, впрочем, для верности сам позвоню командиру полка… которого? Сто восемьдесят первого?.. До свиданья, братцы… Скоро свидимся? На святках погуляете, баб пощупаете — и с божьим благословением на фронт. Вместе немцев бить будем, орлы!
Он откозырял огромной, толстой рукой. Машина двинулась, набирая ход. Унтер-офицер вздохнул облегченно и обратился к прапорщику, смотревшему вслед удаляющейся машине затуманенными, озабоченными глазами: сам позвонит… А черт его знает, о чем он позвонит.
Унтер сказал весело:
— Вот… во благовремение начальство бог привел. От цыган из Старой Деревни ехал, не иначе… А представительный какой генерал: ровно слон.
Глава 10
"Слон в экстазе"
Автомобиль — военный, дорожный, открытый — вынесся на Сергиевскую.
— Семнадцатый номер, Карпенко.
Солдат-шофер особо осторожно затормозил машину у широкого, в огромных зеркальных стеклах, подъезда. Живут же люди! Это тебе не то, что по десять человек на грязных нарах вповалку валяться, как ему приходилось в рабочей казарме, до призыва. Да и сейчас не легче.
Швейцар выскочил, придержал дверь, галунная фуражка на отлет. Крымов вылез, досадливо и брезгливо морщась, стал подниматься по застланной красным мягким ковром лестнице.
Входить было неприятно. Если бы не приказ генерала Алексеева, Михаила Васильевича, начальника штаба верховного главнокомандующего, — секретный, особого доверия приказ, — он ни за что бы не пошел на это — извините за выражение — совещание. Уже потому, что секретные дела надо делать, а не разговаривать о них. Тем паче — в большом сборище. Алексеев, конечно, прав в том смысле, что без "гражданских политиков" в этом деле не обойтись, но, по его, Крымова, мнению, правильнее было бы попросту сделать сначала, а потом приказать штатским, что им, собственно, полагается в дальнейшем исполнить. А то, изволите видеть, «уславливаться».
Прихожая завешена вся цветными, тончайшего плетения рогожками… Картины крестьянского быта: мужики на пашне, стадо у речки, пляски… Здорово сделано, вроде как на лукутинских табакерках.
Генерал, залюбовавшись, задержался у рогож. Так застал его вышедший навстречу по торопливому лакейскому докладу хозяин — отставной гвардии полковник Свечин.
— Одобряете? Действительно, шик. С кустарной выставки. Первая премия. Мужицкий гобелен, так сказать. Черт их знает! Ведь, честное слово, такой работы не постыдился бы Леблок и Миньяр. А эти — на кислой капусте, луком рыгают, шапошники… Милости просим… Наши в сборе.
"Наши". Крымов фыркнул досадливо. Свечин этот… Когда в гусарах служил, о нем говорили, что голова у него уже на рыси отстает от лошади на полкорпуса, а сейчас с либералами спутался и в политиках ходит. Еще, пожалуй, в министры ладится вылезти. Он спросил хмуро:
— Кто да кто?
Они шли уже по огромному залу, пустому — только рояль белого лака в углу и вдоль стен тонконогие золоченые хрупкие бальные стульчики. Свечин ответил, оглянувшись зачем-то и шепотом:
— Согласно указанию генерала Алексеева все лидеры "прогрессивного думского блока", из октябристов кой-кто, из трудовиков… Между партиями, официально, еще соглашения нет, но между лидерами — уже достигнуто… Вплоть до социалистов. Так сказать, состав будущего правительства. Князь Львов, Милюков, Гучков, Коновалов, Некрасов, Терещенко… Они все налицо.
Крымов буркнул:
— А вы… медведя не убив, шкуру делите? "Состав правительства"…
Свечин просмеялся коротким, жирным смешком — самодовольным, как все в этом лощеном, высоком и дородном человеке в дорогом, английской кройки костюме.
— Предусмотрительность никогда не вредна. И какой же, между нами говоря, «медведь»? Скорее: бло-ха!
