Георгий Марков - Завещание
«Ну что ж, пойду искать сельсовет или контору колхоза». — Нестеров встал, по привычке расправил под ремнем гимнастерку, подтянул голенища сапог, стряхнул мусор с брюк, поправил на голове фуражку.
Он шел не спеша, приглядывался к домам, ища глазами вывеску или какое-нибудь иное обозначение.
Почти все дома были одинаковыми — пятистенки, крытые тесом, с узорными наличниками, тремя окнами. Дворы отделялись друг от друга заборами и были крытыми. Два дома подряд стояли нежилыми. Поверх ставней крест-накрест были доски.
Деревня, по-видимому, строилась в одно время. Дома, хотя и почернели, подернулись по крышам прозеленью, но были еще крепкими, без гнилушек, без осевших углов и разваленных труб.
Нестеров был уже на середине деревни, когда увидел большой крестовый дом, метров на пятьдесят сдвинутый от линии улицы ближе к кедровнику. Дом был с парадным крыльцом, светлыми окнами. Сразу за домом, вразброс, стояли четыре амбара, каждый на прочных стойках из лиственницы, с навесами над дверями под замками. Двора никакого не было. Поляна преграждалась кедрами. Сбоку от крыльца, между окон, на доме потускневшая, со следами проступившей ржавчины вывеска из крашеной жести: «Правление пихтовского колхоза “Путь Ленина”. Перед домом трибуна из бревен и досок, с красной звездой, выпиленной из плахи и покрашенной ядовито-малиновой краской.
Нестеров свернул с улицы. «А вот то, что мне надо», — подумал он, передергивая плечами под тяжестью вещевого мешка.
Дверь в доме с визгом открылась, и на крыльцо вышла женщина в длинной синей юбке, белой кофте с напуском и белом платке, повязанном клином. Она спустилась на несколько ступенек, рассматривая Нестерова, стараясь узнать его, на мгновение остановилась и вдруг кинулась назад с криком:
— Евдокея! Дуня! Пришел чей-то!..
До сердца пронзил Нестерова этот возглас, в котором почудилась и надежда и радость. «Все еще ждут, а ждать, пожалуй, уже поздно», — подумал Нестеров с грустью и сбавил шаг. В ту же минуту створки окна распахнулись, и Нестеров увидел за горшками цветов два женских лица, на которых он заметил лишь глаза, полные жгучего любопытства и ожидания.
Едва он, раскрыв дверь, вошел в чистую, недавно покрашенную охрой комнату, заставленную простыми столами и скамейками, как дверь второй комнаты распахнулась, и через высокий порог навстречу ему шагнула молодая женщина, черноволосая, с огромными черными глазами, смуглая от загара, с обнаженными до плеч большими руками, в тесном платье, обтягивающем ее высокую грудь и сильные бедра. Сделала всего лишь два-три шага, а Нестеров заметил, что ступает легко, что все ее гибкое, натренированное тело тугое, как у завзятой спортсменки. Женщина не стала ждать, когда Нестеров представится, она заговорила сама четким, громким голосом, привыкшим давать распоряжения, откровенно и внимательно осматривая его:
— Кто будете, товарищ? Военный, демобилизованный, или уполномоченный, или просто командированный? Надолго ли к нам? — И, не дожидаясь, когда он ответит на ее вопросы, добавила серьезно и даже с какими-то строгими нотками в голосе: — А я председатель колхоза Евдокия Трофимовна Калинкина. Проходите сюда, садитесь, побеседуем.
Она повернулась, вошла в комнату, из которой только что вышла, и плавным жестом пригласила Нестерова проследовать за ней. Тут она привычно села на свое обычное место за столом, в грубоватое деревянное кресло, и вновь строго, но терпимо посмотрела на гостя, который, сбросив с плеч винчестер и вещевой мешок, пристраивал все это в углу председательского кабинета.
— Вот теперь здравствуйте, — садясь на табурет напротив Калинкиной и как-то смущаясь под ее пристальным взглядом, сказал Нестеров. Через стол она подала ему свою сухую, жесткую руку и по-мужски крепко пожала его руку. — В недалеком прошлом полковник Нестеров Михаил Иванович, ныне житель Приреченска. Занят сейчас научной работой: восстанавливаю фактическую сторону одной забытой истории, — начал Нестеров, чувствуя на себе взгляд ее строгих огромных глаз. — Впрочем, есть у меня к вам письмецо от райвоенкома майора Фролова. Он просит оказать мне кое в чем содействие…
— Ну-ка, давайте посмотрим.
Нестеров достал из кармана гимнастерки конверт, подал Калинкиной.
Пока Калинкина читала письмо райвоенкома, Нестеров украдкой рассматривал ее, чувствуя, что с каждой секундой ему все труднее становится отрывать взгляд от необыкновенно красивого лица женщины. «Вот бы такую на “Мосфильм”, — мелькнуло в голове Нестерова. — Какие крутые, резкие брови у нее, а губы мягкие, рот какой. И подбородок сильный, как у Моны Лизы… А лоб мыслительницы — открытый и характерный… Овал лица и шея — гордячки, а что-то смягчает их… Должно быть, эта детская наивность чуть припухлых щек… Откуда она тут взялась? И сколько же ей лет? Двадцать пять, от силы двадцать семь», — думал Нестеров, подчиняясь невольному течению своих мыслей и не в силах думать сейчас о другом.
— Письмо длинное, сумбурное: просим содействия, просим содействия… Заладил Фролов… А в чем суть вопроса? Где начало? А самое главное, в чем цель всего вашего дела? — откладывая письмо майора Фролова в сторону, спросила Калинкина.
Нестеров обратил внимание на то, как она это сказала: слова ясные, точные и прямые, прямее некуда, а тон простой, доброжелательный и, более того, заинтересованный. «Деловой человек. Сразу хочет взять быка за рога. Видно, обучила нужда уберегаться от пустых слов», — переносясь мысленно от внешности Калинкиной к манере ее суждений, подумал Нестеров.
— Всего в бумаге не напишешь. Тем более при бумаге живой человек. Расскажет, что к чему, — сказал Нестеров, смягчая приговор, который вынесла Калинкина письму военкома.
— Это вернее и надежнее. С этого и начнем. — Калинкина вдруг так весело рассмеялась, что от ее строгости и помина не осталось. Лицо ее стало еще восхитительнее, потому что и в огромных глазах, и на щеках, и на губах изящного рта появилась лукавинка, за которой угадывалось буйство, сила, удаль молодости, таившиеся в ее натуре. «Ой-ой!» — только и сказал себе Нестеров.
— У вас тут до войны жил учитель, заведующий школой, — проговорил Нестеров, дивясь про себя стремительной смене выражения лица Калинкиной. Только что весело смеялась, напомнив ему озорную девчонку, и вот уже снова строга и недоступна. — Фамилия его была Перевалов Иван Алексеевич. Вы не скажете, остался кто-нибудь из его семьи?
— Остался.
— Кто же?
— Я осталась.
— А вы кто ему?
— Была жена. А после Сталинграда — вдова.
— Вон как!
— Да, вот так.
8
Солнце катилось по горизонту, превращая на мгновения воду в озере в литое золото, стекла в парнике — в пылающий костер, макушки кедров — в красно-медные купола соборов. Заглянуло оно и сюда, в колхозную контору. Вот в распахнутое окно хлынул багряный свет, облил аккуратно прибранную в тугую прическу на затылке голову Калинкиной, ударил в глаза Нестерову, высветил все его ранние морщинки на круглом лице, нажитые на фронте, коснулся темно-русых волос с легкой сединкой на висках, пронзил, не пощадив перед ней, перед Калинкиной, и того несовершенства, которое было у левого уха, — осколком снаряда верхняя его кромка была вырвана, и краснота, образовавшаяся на раковине, никак не проходила.
Солнце скользнуло по железу председательского сейфа, по глянцевым рамкам портретов и, стремглав прыгнув к потолку, к пузатой висячей лампе, тихо, дрожа лучиками, загасло.
Через полчаса на деревню пополз из кедровника прохладный сумрак. Улица ожила. Прошло стадо со звоном боталов, со щелканьем Пастухова бича, с топотом копыт, с мычанием. Потянуло запахом парного молока, травы, навоза.
Нестеров рассказал Калинкиной о Степане Кольцове, о знакомстве того с ее мужем, учителем Переваловым, о завещании Степана отыскать следы экспедиции Тульчевского и двинуть дело дальше. Родине, разоренной фашистами, позарез требуются и золото и ртуть. А вдруг вся история экспедиции не легенда, а факт?
Калинкина выслушала Нестерова, боясь пошевелиться. Так все было для нее неожиданно, интересно, ново, огромные глаза ее вспыхивали, как зарницы на вечерней зорьке, и Нестеров чувствовал, что Калинкину захватывают какие-то свои размышления.
— Евдокея! Дуня! Там из второй бригады бабы пришли, — заглянув в полураскрытую дверь председательского кабинета, сказала женщина в белом платке, которую Нестеров встретил возле крыльца.
— Ну-ка, тетя Груша, закрой покрепче дверь, — сердито огрызнулась Калинкина и погрозила женщине своим увесистым, не женским кулаком. — Подождут твои бабы.
Дверь взвизгнула и плотно захлопнулась.
— А ваш муж никогда не рассказывал вам об экспедиции Тульчевского? — спросил Нестеров.
Грустно усмехнулась Калинкина, настолько грустно, что вздрогнули ее красивые, нежные губы и печаль пригасила глаза.
