Михаил Ишков - Коммод. Шаг в бездну
Неужели Коммод не желает воевать? Тогда чего же он желает?
Если он угадал (а Переннис сразу уверился, что угадал), участие в кампании сопряжено с неоправданным риском. В случае любой, даже самой незначительно неудачи, сразу начнут искать виноватых, и как раз командиры среднего звена — наиболее удобные жертвы. Сильно заныла шея — видно, почувствовала близость топора палача. Стоит ли величие Рима, безопасность государства, о которой так много говорили при Марке, его, Тигидия Перенниса, загубленной жизни? Вопрос был далеко не праздный.
Префект вошел в зал. На вопрос, когда же послы увидят императора, ответил — изложите свое дело мне, после чего великий и победоносный цезарь решит, когда с вами встретиться.
Трое послов попытались протестовать, однако Переннису хватило ума вести себя сдержанно. Он без грубостей осадил их напоминанием, что римские легионы, римские части стоят на их землях, а не германцы осаждают Виндобону, так что давайте обойдемся без обид и истерик. Давайте по делу. Послы заявили о желании установить с Римом прочный и долговечный мир.
— На каких условиях? — спросил Переннис
Один из посланцев, огромного роста германский князь из маркоманов, или иначе конунгпо имени Теобард, с длинными, свисающими до самой груди усами, хитро ответил, что прежде пусть уважаемый префект сам объявит им условия, на которых молодой цезарь готов установить мир. Переннис сразу вспотел — об условиях Коммод ему ни слова не сказал. В качестве префекта он в общих чертах был осведомлен, чего добивался прежний император от северных соседей. Речь шла о создании до самого Океана клиентских территорий, которые взяли бы на себя обеспечение Северной армии продовольствием и другими припасами, а также служили бы надежной защитой против северных и восточных пришлых племен. Исходя из такого понимания целей войны, Переннис предложил возвратить всех перебежчиков и пленных, которых германцы захватили с началом второй войны, ежегодно платить условленный налог хлебом. Далее, квады, буры и маркоманы должны немедленно выделить в войско государя по тринадцать тысяч человек. Также ежегодно отправлять в римскую армию оговоренное количество воинов. Вот еще условие — проводить, как того требовал прежний император, племенные собрания не когда им вздумается, но раз в месяц и под присмотром римских центурионов. Кроме того, они не должны заключать мир с соседями: бурами, языгами и вандалами и буде те двинуться с места, воевать с ними.
Присутствовавший при встрече знатный квад, назвавшийся Сегимером — это было известное римлянам имя, он был влиятелен и богат, — посетовал, что в его племени уже не найти тринадцати тысяч бойцов. Переннис почувствовал облегчение — выходит, послы готовы были услышать именно то, что он озвучил. Это означало, что они всерьез намерены вести переговоры и это посольство не ловкий трюк, имеющий цель оттянуть вторжение, а реальное политическое решение, к которому пришла германская знать. Даже их жалобы на тяжесть предъявленных условий, их угрозы прервать переговоры не смогли поколебать уверенность Перенниса в том, что он точно оценивает ситуацию. Он обещал довести их соображения до сведения императора. Затем откланялся — более не мог терять время на болтовню и пропустить что‑то важное, что должно было произойти в триклинии. Переговоры переговорами, но именно в столовой теперь решалась его судьба, только там можно найти спасение. Вспомнился суровый, долговязый, стареющий главнокомандующий — одного того, что он, жалкий префект, встретился с послами, вполне достаточно, чтобы Пертинакс сгноил его в карцере.
Шел, ведомый тем же карликом, как назло, едва перебиравшим короткими кривыми ножками, и прикидывал, каким образом сформулировать то, что хочет услышать принцепс? Скоро он миновал небольшой садик и вошел в переднюю комнату, откуда коридор вел в столовую. Оттуда доносились веселые голоса.
Глава 3
Принцепс встретил префекта приветственным возгласом, приказал налить ему штрафную. Переннис, заметив взгляд раба, молча вопрошающего, насколько разбавлять вино водой, поднял руку и торжественно возвестил.
— В честь великого августа, за его здоровье первый ритон приму неразбавленным.
Он принял из рук раба рог, оканчивающийся волчьей головой, и возвестил.
— Аve, Caesar, imperator, явившийся на пир приветствует тебя!*
Коммод захохотал, радуясь удачному каламбуру, пригласил префекта занять место в триклинии. Переннис, испытавший головокружительный подъем духа, изобразил смущение, словно выбирая место. В этот момент в столовую вошел Клеандр и объявил.
— Дичь! Утки и гусь по — римски. С яблоками!..
— Ну‑ка, ну‑ка, — обрадовался император. — Пора отведать изысканное блюдо. Располагайся, где пожелаешь, Переннис. Или ты являешься приверженцем Плутарха, который лично распределял места для гостей и ждешь, когда я укажу тебе твое место?
— Да, великий…
— Луций, Луций!.. — перебил его император.
Префект едва сдержал озноб, пробежавший у него по спине. Он сделал паузу, чтобы унять расходившееся сердце и продолжил с прежней обстоятельностью.
— Твоя проницательность, Луций, вынуждает меня присоединиться к мнению тех, кто полагает, что лучше прислушаться к мудрому, чем спорить с глупцом. Я согласен с Плутархом, что сварливых, спорщиков и вспыльчивых гостей следует рассаживать порознь, помещая между ними кого‑нибудь из уравновешенных, чтобы устранить возможные раздоры. Согласен и с тем, что стоит сводить вместе преданных гимнастике или охоте, ибо природное сходство иногда, правда, порождает войну, как у петухов, но иногда и сближает, как у галок. Льнут друг к другу имеющие склонность к вину и любовным связям, и не только те, кто «уязвлен любовью к мальчикам», но и те, кого уязвляют женщины и девушки. Одинаково воспламененные, они, словно раскаленные бруски железа, легче приходят к единению.
— Если, конечно, — подмигнул ему император, — не окажется, что предмет влюбленности у них один и тот же. Хорошо, устраивайся рядом с Матерном и давайте‑ка, други, забудем на время о философии и насладимся этой чудесным блюдом. Птички выглядят чрезвычайно аппетитно. Нам позавидовал бы сам Трималхион.* (сноска: герой романа Петрония «Сатирикон»)
Действительно, Кокцея и на этот раз постаралась на славу. Птичье мясо было нежно, в меру пропитано жиром, покрыто хрустящей корочкой.
Император с удовольствием расправился с гусиной ножкой, отведал запеченное, впитавшее жир яблоко, выпил вина.
— Чем же порадовали Рим варварские послы, Тигидий? — обратился он к префекту.
— Искренностью, великий, — ответил Переннис, — и неудержимым стремлением к миру, а также желанием склониться перед твоей мудростью и силой.
— Ну‑ка, ну‑ка, — оживился Коммод, — объясни подробнее. Лесть в твоих словах я различаю, а смысла не вижу.
— Лести, цезарь, в моих словах куда меньше, чем изумившей меня самого откровенности, с которой варвары объяснили свою позицию. Им нельзя отказать в рассудительности. Разве не в том, великий, состоит искусство управления государством, чтобы добиться какой‑либо заранее назначенной цели с наименьшими затратами? Как она будет достигнута — с помощью оружия или посредством переговоров — равнозначно. Так вот, несравненный, я вполне уверился, что те задачи, которые ставил перед собой твой божественный отец, начиная вторую войну с германцами, можно решить с помощью переговоров.
— На чем же основана твоя уверенность? — спросил Коммод.
— На их беспредельном уважении к нашей силе, а также уму и дальновидности нашего императора. Они готовы повиноваться тебе.
— Каковы их условия, Тигидий? — спросил император.
— Стоит ли, Луций, прерывать наш пир серьезными рассуждениями, тем более философской оценкой характера и нравов квадов, буров, маркоманов и прочей варварской сволочи? Не лучше ли оставить этот разговор на завтра, когда судьба родины потребует от нас взвешенных и далеко идущих решений? Есть ли смысл обсуждать за столом то, что требует дневного света, трезвой головы и ясного ума? К тому же я не вижу жареных лебедей, о которых было столько сказано за сегодняшний день.
— Действительно, как насчет журавля и лебедей? — император обратился к стоявшему в дверях Клеандру.
— Еще не дошли, господин. Их обжаривают на вертеле под присмотром нашей гостьи.
— Как под присмотром гостьи? — возмутился император. — Разве место Кокцеи в поварской, а не за нашим столом? Разве Клиобела не может сама дожарить лебедей? А ну‑ка, пригласи сестру нашего уважаемого Матерна, я хочу лично выразить ей свои восторг и послушать, где она научилась так любопытно фаршировать уточек. Яблоки просто изумительные. Как считаешь, Тигидий?
