Иван Супек - Еретик
– Мне часто приходилось иметь дело с преступниками…
– Воистину, но как святому, самаритянину, человеку стороннему. Здесь же, в Замке святого Ангела, ты должен познать грех, опуститься на самое его дно.
– Господь поддержит меня…
– Здесь ты сам должен стать богом…
– Хватит!
Окрик этот ему самому показался неуместным. Она держала себя безукоризненно, только ее слова… Слова! Странные и необычные. Когда они растаяли под сводами Палаты правосудия, он снова увидел перед собой одетое в белое загадочное существо. Он смотрел на нее в ужасе, с трудом заставляя себя поверить, что это говорит монахиня, столь совершенная своим обликом. Будь она фривольной и навязчивой, наподобие блудниц, каких ему приходилось видеть по ту сторону исповедальной решетки, защищаться было бы легче. Привычная дисциплина духа и тела сделала его неприступным для искушения, подстерегавшего во мраке исповедальни. Но теперь эта осторожность оказалась непонятным образом усыпленной. Опытная аббатиса предлагала ему себя, точно бесплотная доверчивая девица при конфирмации. Стать свободным, как бог?! Она искусительно улыбалась, будто уже подставляя губы, поцелуй которых походил бы на некий непостижимый обряд. Господи, о чем он думает?! Следовало укорить ее в сказанном, осудить то, что скрывалось за кошачьей повадкой.
– Сестра Фидес! Я наложу на тебя епитимью и отправлю обратно, если ты не будешь вести себя здесь, как подобает.
– Ты знаешь, монсеньор, как подобает вести себя в Замке святого Ангела?
Он знает. Он должен знать. Он сравнит книги Доминиса с признанным повсеместно учением и сообща с обвиняемым автором установит отступления от священных догматов. Подобный образ действий никто не сможет осудить. А если Марк Антоний пожелает, он дозволит ему нанять адвоката, да и сам будет консультироваться в Римской коллегии. Тем самым он исполнит свою задачу. Большего он не может дать разбирательству. И, намереваясь немедленно двинуть следствие в нужном направлении, он стал рыться на столе, пока не извлек из груды бумаг книжечку, название которой для начала показалось как нельзя более невинным: «De radiis visus et lucis in vitris perspectivis et iride. Tractatus Marci Antonii de Dominis».[12]
Это лекции, пояснил автор, которые через много лет в Венеции издал его ученик Бартол, поскольку после изобретения телескопа Галилеем повсюду увеличился интерес к оптическим свойствам линз. Ожидалось, что Марк Антоний объяснит открытие пизанца, так писал фра Паоло Сарпи,[13] а он, Доминис, изучая изменения угла зрения после преломления светового луча, ведь и в самом деле много прежде пизанца сумел установить принцип действия зрительной трубы.
– Люциферово наваждение, – бурчал благочестивый кардинал. Никогда прежде исследование тайн природы не казалось ему такой дьявольщиной, как сейчас, в присутствии этой непонятой монахини. От адских козней могли спасти теперь лишь железные вериги и мистерия потусторонней трансценденции.
– Ты был разнузданным учителем в монастыре иезуитов, где посмел покуситься на волшебное чудо небесной радуги. Этим ты положил начало… – взволнованно прервал Скалья объяснения ученого.
– Ты усматриваешь некую ошибку в моих выводах? Я пропускал лучи света через каплю воды, в своем эксперименте я повторил то, что происходит в натуре, когда лучи солнца пронзают капельки дождя. Геометрия преломленных и отраженных лучей создала в точке моего взгляда чудесную дугу.
– Этот твой взгляд… явился поворотом к ереси. Неужели ты не предчувствовал опасности?
– Не без этого! Неведомая печаль окутывала корни моего любопытства.
– Отчего же ты вовремя не отступил?
– Это было сильнее страха. Свет обнаруживал тесную связь между вещами, он и меня самого связывал с природой. У себя в монастыре я разгадывал тайны изображения. В запутанном разнообразии луча света мне виделась Евклидова система. Я мастерил немудреные приборы и повсюду следил за лучами – сквозь щели, сквозь отшлифованные стекла и воду, от свечи у себя на столе до радуга на небе. Эта игра сперва забавляла меня, но постепенно забавы предстали передо мной совсем в ином свете. Безграничная вселенная заговорила в моих опытах, и математические выводы…
– Вселенная или Люцифер, кто знает… Опыты и математика застилали твой взор, дабы ты теми же глазами смотрел и на церковь. И ты видел в ней лишь земную внешнюю оболочку, господи, помилуй, нередко искаженную. От этой своей физики ты пришел к отрицанию таинства евхаристии. Ты не мог своим умом принять чудесное претворение хлеба и вина в плоть и кровь Христову.
– Не спорю, этого я не мог понять. Но как толкует это схоластика на основе метафизики Аристотеля?
– Я обращусь за помощью к Римской коллегии. Пусть тебя просветят ученейшие последователи Фомы Аквинского и Беллармина,[14] авторитетные толкователи священных Догм…
– Сухие начетчики… – презрительно отмахнулся Марк Антоний, и его вдруг охватила ярость при упоминании Римской коллегии, этого старого иезуитского гнезда. – Мелкие догматики, которые воздвигают свои крепости из камешков евангелия и имен столпов метафизики, глашатаи возвышенных понятий, которые они лишают всякого смысла, – все разумное они опутывают своими цепями и на всем ставят свою печать! Если ты призовешь их, непременных участников гонения на еретиков, какой же суд, Скалья, ты мне готовишь?
Инквизитор был ошеломлен вспышкой гнева своего обвиняемого. Нет, он не уступит его суду Римской коллегии, которая, впрочем, и без того вынесла свое суждение по поводу его книги «О церковном государстве». У этих мудрецов, возможно воистину лишь самодовольных догматиков, оказалось слишком мало христианского сострадания. Однако церковь не могла пройти мимо и не осудить взгляды ученого на святое причастие и церковные догматы. Скалью несколько утешало то обстоятельство, что Галилео Галилей все-таки внял внушениям Беллармина, и он счел возможным напомнить об этом Доминису:
– Пизанец отступил от дьявольской оптики, которую раскрыл ему созданный им телескоп, и он очистил себя от скверны, вновь взглянув на мир очами божьими. Священная канцелярия милостиво его простила.
– После того, как он уступил, – угрюмо заметил физик.
– Упрямец, ты считаешь, что выйдешь отсюда с поднятой головой?
– Галилей коснулся систем мирозданья, – вмешалась сестра Фидес.
Они оба недовольно повернулись к ней, менее всего призванной участвовать в теологической дискуссии. Однако, ничуть не смутившись, она продолжала, с некоей даже интимностью обращаясь к сплитскому архиепископу:
– А ты, Марк, нацелился на папский престол. Это много опаснее. Если ты пойдешь по пути своего преемника в Падуе,[15] тебе придется согнуться еще ниже.
В ее чуть надтреснутом голосе звучала угроза инквизиции. Хотела ли она запугать его и вынудить сдаться или надеялась со всей отчетливостью представить безнадежность его положения? Скалья принял поддержку сомнительной помощницы и со своей стороны попытался усилить действие ее слов на старого упрямца:
– Какой вызов ты бросаешь генералу иезуитов и комиссарию Священной канцелярии, настаивая на своих тезисах! Тебе следует покаяться, прежде чем начнется процесс!
– Запоздалое раскаяние не принесет тебе пользы! – вторила монахиня.
Их угрозы сокрушали Доминиса. Ведь он уступил уже на пути из Лондона в Рим. Правда, то был формальный обряд очищения, предопределенный всякому католику, побывавшему в землях еретиков. Его личному достоинству это не нанесло ущерба. Напротив, по собственной воле, даже польщенный этим, он принял ритуал возвращения в лоно церкви или очищения, дабы вообще получить возможность работать на родине. Однако пасть на колени в этой крепости означало нечто иное. И все-таки, как выбраться отсюда?
– Быть по-твоему. Я паду ниц перед святейшим папой. – Он готов был пойти па уступки, сдавшись наполовину.
– Хвала господу! – У Скальи отлегло от сердца. Словно бы рассыпались вдруг все дьявольские козни, которые угрожали ему во время этого дознания. Гора бумаги словно бы разом опала у него на столе. Победа над более высоким интеллектом уберегала его от опасного состязания, предотвращала оговоры и интриги. Однако сестра Фидес с подозрением отнеслась к покорности своего старого друга:
– Ты встанешь на колени в доминиканском храме святой девы на Минерве и заявишь перед Конгрегацией святой инквизиции…
– О, пусть они проявят милосердие по завету Христову, – прервал он описание унизительной церемонии.
– Этим ты их не растрогаешь.
– Прежде чем просить о прощении, – предостерег Скалья, – тебе придется целиком отречься от своего «Церковного государства».
– Целиком не отрекусь…
– Почему же? – Гнев охватил кардинала. – В Сене ты работал на венецианцев. И позже, когда папа Павел Пятый проклял Венецию, последовательно защищал ее бунт.
