Евгений Салиас - Петербургское действо
— Ну, ну, Фридриха, ты братъ, не тронь, сказалъ Алексѣй Орловъ. Знаешь нынѣ времена не тѣ. Это при Лизаветѣ Петровнѣ съ рукъ сходило; а теперь ты, Ѳошка, это брось. Скоро вотъ мы замиримся съ Хредлихомъ съ твоимъ и какъ ты его ругать, тебя и велятъ ему головой выдать. Онъ тебя и казнитъ на сѣнной площади въ Берлинѣ.
— Казнитъ! сердито отозвался Агаѳонъ.
— Да. Сначала это отдерутъ кнутьями нѣмецкими, а тамъ клейма поставятъ и тоже съ нѣмецкими литерами, а тамъ ужъ и голову, пожалуй, долой.
— Коротки руки — литера мнѣ ставить…
— Дай ему, Алеша, сказывать, вмѣшался Григорій.
— A ты языкъ-то свой попридержи, Алексѣй Григорьевичъ. Жуй себѣ, да молчи. Ну-съ, вотъ и бесѣдуемъ мы съ Дегтеревымъ. Вдругъ, слышимъ, бухъ въ двери кто-то. Меня съ лавки ажно свернуло, такъ скотина шибко вдарилъ съ размаха. Точно разбойникъ какой. Ужъ я его ругалъ, ругалъ потомъ за перепугъ.
— Да кто такой?.. спросилъ Алексѣй.
— A ты кушай, да молчи… Ну, вотъ Григорій Григорьевичъ, отворилъ Дегтеревъ дверь… Лѣзетъ дьяволъ, звенитъ шпорьями, кнутъ въ рукѣ, верхомъ пріѣхалъ. Морда вся красная, замерзъ бестія. Глянулъ я… Вижу, онъ какъ и быть должно… Всѣ они эдакіе, прости Господи, дьяволы…
— Такъ таки самъ дьяволъ? Что ты Ѳоша?! шутливо воскликнулъ Алексѣй Орловъ.
— Постъ нонѣ, Великій постъ Господень идетъ, Алексѣй Григорьевичъ: грѣхъ это — его поминать! укоризненно заговорилъ Агаѳонъ.
— Самъ ты два раза его помянулъ — дьявола
— Я не поминалъ. Поклеповъ не взводи. Я нѣмца ругалъ, а не его поминалъ. Ну вотъ слушайте. Вошелъ и кричитъ.
— Да кто такой? Ты же вѣдь не сказалъ, замѣтилъ Григорій Орловъ.
— A Голштинецъ!
— Голштинецъ?
— Да. Солдатъ изъ потѣшныхъ, изъ Аранбовскихъ. Вы слушайте, Григорій Григорьевичъ, что будетъ-то… Хочу говоритъ, я комнату занять. Эту самую вотъ. Для моего ротмейстера, кой будетъ сейчасъ за мной. Мы говоримъ: обожди, не спѣши. Горница занята и ужинъ тамъ накрытъ моимъ господамъ. — Мой, говоритъ; ротмейстеръ Государевъ.
— По каковски-же онъ говоритъ-то?
— Что по своему, а что и по нашему. Понять все можно. Русскій хлѣбъ ѣдятъ ужъ давно, грамоту нашу пора выучить. Мнѣ, говорю ему, плевать на твоего ротмейстера. Мои господа, говорю, Московскіе столбовые дворяне, батюшка родитель ихъ былъ, говорю, генералъ… Да, вотъ что, голштинецъ ты мой! A ты, говорю, обогрѣйся въ людской, да и ступай съ Богомъ… откуда пришелъ. Онъ на это кричать, буянить… Подавай ему горницу и готовь тоже закусить для его ротмейстера. Спросилъ Дегтеревъ: кто таковъ твой начальникъ? Говоритъ ему имя я самъ не знаю. Ну, а коли ты и званья своему барину, говорю я ему, не вѣдаешь, то, стало, вѣрно прощалыга какой. И Дегтеревъ говоритъ: Господина твоего ротмейстера я не знаю, а вотъ его господа за всегда у меня постоемъ бываютъ съ охоты. И теперь, говоритъ, тоже горница занята для нихъ. A я, говоритъ, господъ его, не промѣняю на Голштинца. Пословица нынѣ сказываться стала: «Отъ Голштинца не жди гостинца». Вотъ что!..
— Ну что-жъ, понялъ онъ пословицу-то?
— Понялъ, должно, буянить началъ… A потомъ сѣлъ, отогрѣлся и говоритъ: «Погодите вотъ ужотко подъѣдетъ ротмейстеръ, всѣхъ васъ и вашихъ героевъ официровъ кнутомъ отстегаетъ». Ей Богу такъ и говоритъ! Меня со зла чуть не разорвало… Сидитъ бестія, да пужаетъ… Посидитъ, посидитъ, да и начнетъ опять пужать… Погодите вотъ на часъ, подъѣдетъ вотъ мой-то… Дастъ вамъ…
— Ну что-жъ, тотъ подъѣхалъ? спросилъ Алексѣй Орловъ.
— То-то не подъѣхалъ еще.
— Ну, а солдатъ?
— И теперь тутъ. Ждетъ его. И все вѣдь пужаетъ. Ей Богу. Сидитъ это, ноги у печи грѣетъ и пужаетъ. Пресмѣлый. Ну и какъ быть должно, изъ себя — рыжій и съ бѣльмомъ на носу.
— На глазу тоись… Ѳоѳошка.
— Нѣтъ на носу, Алексѣй Григорьевичъ. И все то ты споришь. Ты не видалъ его, а я видѣлъ. Такъ знать ты и не можешь гдѣ. A учить тебѣ меня, — не рука… Вратъ я — въ жизть не вралъ.
— Да на носу, Ѳоша, бѣльмы не бываютъ. Не путай!..
— У нѣмца?!.. Много ты знаешь!.. И не такое еще можетъ быть… Хуже еще можетъ быть. Ты за границу не ѣздилъ, а мы тамъ жили съ Григорьемъ Григорьевичемъ. Да что съ тобой слова тратить!.. И Агаѳонъ сердито вышелъ вонъ, хлопнувъ за собою дверью.
— Озлилъ таки Ѳоѳошку! разсмѣялся весело Алексѣй Орловъ.
VII
Чрезъ четверть часа послышался около постоялаго двора звонъ жиденькихъ чухонскихъ бубенцовъ, безъ колокольчика, а затѣмъ кто-то громко и рѣзко крикнулъ на дворѣ хозяина.
— A вѣдь это онъ, пожалуй, ротмейстеръ этотъ. То не наши, сказалъ Алексѣй.
— Позовемъ его съ нами поужинать, отозвался Григорій Орловъ. Я давно уже по нѣмецки не говорилъ. Поболтаю.
— Всѣ эти голштинцы превеликаго вѣдь самомнѣнія… отозвался Алексѣй на предложеніе брата гадливо, съ гримасой.
— Ничего. Ради потѣхи лебезить буду, да по шерсткѣ его, учну гладить. Объ прусскомъ артикулѣ пущуся въ бесѣду! A какъ подымется каждый во свояси — тогда я ему на прощаніе нѣмцеву породу и его Хредлиха самаго выругаю по здоровѣе, разсмѣялся Григорій.
— Что-жъ, пожалуй. Вмѣстѣ дѣтей не крестить. Поужинаемъ и разъѣдемся… A то скажи ему, какъ Разумовскій сказалъ какому-то нахалу. Тотъ напрашивался все къ нему силкомъ на балъ, онъ и отвѣтилъ: неча дѣлать, наплевать, милости просимъ!..
Въ эту минуту въ сѣняхъ раздался кривъ и кто-то грохнулся объ землю. Затѣмъ раздался визгливый и яростный крикъ Агаѳона.
— Меня свои господа вотъ ужъ тридцать лѣтъ не бивали. Вотъ что-съ.
Алексѣй Орловъ кинулся на крикъ лакея, но дверь распахнулась и Агаѳонъ влетѣлъ съ окровавленнымъ носомъ.
— Глядите что! завопилъ старикъ. Нешто онъ смѣетъ чужаго холопа бить?
— Du mm! Wo sind diese Leute? кричалъ голосъ въ сѣнцахъ.
— А-а! вотъ оно какое дѣло! выговорилъ Григорій протяжно и поднялся изъ-за стола. Вывернувъ высоко вверхъ локоть правой руки, онъ гладилъ себя ладонью этой руки по верхней губѣ. Неровное дыханіе сильно подымало его грудь.
Алексѣй Орловъ быстро обернулся къ брату. Этотъ жестъ и хорошо знакомая ему интонація голоса брата, говорившая о вспыхнувшемъ гнѣвѣ, заставила его схватить брата за руку…
— Гриша, не стоитъ того. Стыдно!! Господь съ тобой.
Григорій Орловъ стоялъ, не шевелясь, за столомъ.
На порогѣ показалась высокая и плотная, полуосвѣщенная фигура Голштинскаго офицера въ ботфортахъ, куцомъ и узкомъ мундирѣ съ разшивками на груди. Прежде всего бросились въ глаза его толстыя губы и крошечные глазки подъ лохматыми, рыжими бровями. На прибывшемъ была накинута медвѣжья шуба, на головѣ круглая фуражка съ мѣховымъ околышемъ и съ зеленымъ козырькомъ.
— Какъ вы смѣете бить моего человѣка?! крикнулъ изъ-за стола Григорій Орловъ по-нѣмецки.
Алексѣй, не понимавшій ни слова изъ того, что говорилъ братъ, прибавилъ тихо.
— Не стоитъ связываться, Гриша. Уступимъ уголъ горницы. Все таки офицеръ…
Прибывшій ротмейстеръ въ своей шубѣ едва пролѣзъ въ дверь и, увидя двѣ богатырскія фигуры двухъ братьевъ, сказалъ по-нѣмецки нѣсколько мягче, но все таки важно и внушительно:
— Я, какъ видите, офицеръ войска Его Величества. Ѣду изъ Ораніенбаума къ его высочеству принцу Георгу по важному дѣлу… Я желаю поужинать и отдохнуть. Очистите мнѣ сейчасъ эту горницу.
— Чортъ съ нимъ, шепнулъ Алексѣй брату, позвать его по ужинать съ нами. A Ѳошкинъ носъ склеимъ, некупленный! разсмѣялся онъ добродушно и весело.
Ротмейстеръ, очевидно не понимавшій ни слова по русски, принялъ, вдругъ смѣхъ этотъ на свой счетъ и, сморщивъ брови на Алексѣя, важно закинулъ голову.
— Хотите ужинать съ нами, сказалъ Григорій Орловъ уже мягко, но улыбаясь гримасамъ брата на Агаѳона, мочившаго носъ водой въ углу горницы.
— Спасибо. Danke sehr! презрительно отвѣчалъ вдругъ обидѣвшійся нѣмецъ. Я этого не ѣмъ! И онъ мотнулъ головой на столъ. Это глотать могутъ только русскіе.
— Ну такъ эта комната и столъ заняты нами! грубо и рѣзко вымолвилъ Григорій Орловъ, садясь снова. Хотите, такъ займите вонъ уголъ и ѣшьте тамъ свою колбасу. Только живѣе кончайте и уѣзжайте, потому что меня отъ колбаснаго запаха тошнитъ.
— Что? Аль онъ заупрямился, спросилъ Алексѣй, ничего не понимавшій. Мы вѣдь не въ мундирахъ, Гриша, онъ можетъ думаетъ купцы проѣзжіе.
— Наше общество васъ не унизитъ. Мы тоже офицеры войскъ Его Величества, объяснилъ Григорій.
— Русскаго войска?
— Ну, да, русскаго. Мы не въ мундирахъ, потому что заѣхали сейчасъ съ охоты.
Нѣмцу, очевидно, показалось послѣднее заявленіе Орлова сомнительнымъ.
«Эти двое дюжихъ парня врядъ — офицеры. Скорѣе два русскихъ бюргера», подумалъ ротмейстеръ, приглядываясь съ обоимъ и затѣмъ вдругъ крикнулъ въ дверь… Явились два рейтера голштинскаго войска.
— Уберите все это вонъ! Приказалъ онъ по-нѣмецки, показывая на столъ. И вы тоже — вонъ. Fort! Fort!..
