Татьяна Александрова - День рождения Лукана
– А написать ты не можешь?
– Для этого надо больше времени и больше сосредоточенности… Но как я рада, что ты согласился!
– Я останусь на столько, на сколько скажешь, госпожа. Надеюсь, у нас будет время поговорить. Но сейчас попробуй в двух словах описать, если получится, какой он был. Видишь, дождь уже ослабевает, нам надо перевести разговор на другую тему, прежде чем Поллий нас найдет.
– В двух словах? – Полла задумалась. – Ну как бы это передать… Он был… наверное, как эта гроза. Я не могу сказать, что с ним можно было жить в уюте и спокойствии, как с Поллием, хотя я сама изо всех сил старалась создать для него спокойствие и уют. Но с ним была жизнь – та же острая грозовая свежесть. Он был… избранник богов. Он предвидел будущее… свое, и не только. Читай «Фарсалию» внимательно и думай не только о Помпеях и Катонах. В ней и вся наша судьба… Ох, не могу, я все не то говорю и сейчас заплачу…
– Не надо, довольно, – Стаций вновь коснулся ее плеча. – Ты уже много сказала.
Дождь стал совсем редким.
– Ты расскажи лучше о Поллии, – продолжал он. – Я хорошо знал его в юности, но я не могу понять, что с ним произошло.
– Поллий – добрый, замечательный человек, – со вздохом произнесла Полла. – А что до его чудачеств… Когда началось извержение Везувия, он оказался в Помпеях, ездил туда по каким-то делам, ведь он тогда был дуумвиром[34] в Путеолах. Еле спасся. Добрался до дому только через полмесяца, в обход горы с той стороны. А дома выяснилось, что в те же дни пропала его жена. Открылось, что у нее был любовник в Геркулануме, она встречалась с ним, пользуясь отсутствием мужа. Не исключено, что она и не погибла, а бежала с ним. Поллию об этом говорили, и он не знал, что хуже: смерть любимой жены или известие, что она была ему неверна. У него на руках оставалась семилетняя дочка. Он долго не мог оправиться от потрясения, и только в учении Эпикура нашел опору и тогда сознательно отошел ото всех городских дел. А потом судьба свела его со мной. Ему понравилось созвучие наших имен, и он решил, что из двух несчастий может составиться счастье. Я не верила в это, но к тому времени уже так устала от жизни и неизбежной борьбы за свое постылое существование, что согласилась на его предложение. Тогда такое решение казалось мне единственным выходом, но теперь я уже не уверена, что это надо было делать. Я, может быть, только потому до сих пор и не умерла, что живу с ним и по его правилам. Но…
– Полла, душенька! Где ты? – послышался издали взволнованный голос Поллия. – Стаций, где ты? Где вы оба?
Скользя по намокшей земле, по склону пробирался незадачливый хозяин. Его поддерживал под руку раб.
– Здесь! – насколько мог громко крикнул Стаций, выходя из своего укрытия.
– Здесь, не волнуйся! – откликнулась и Полла, выходя вслед за ним.
Поллий заметил их и, неловко перепрыгивая через бегущие по склону ручейки, заспешил к ним. Полла устремилась ему навстречу.
– Дорогие, но как же так? – сокрушенно произнес Поллий, заключая наконец в объятия жену и убеждаясь, что одежда ее суха. – Я места себе не находил. Всех слуг изругал, что бросили вас.
– Я замешкалась, – стала быстро оправдываться Полла. – А наш гость не хотел оставить меня, ну а поскольку я знала, что ветхий храм всех нас не вместит, предпочла отвести его сюда.
– Мне совестно за самого себя, что я так быстро вас покинул, – в свою очередь оправдывался Поллий. – Но что за глупости ты говоришь, милая, неужто хозяйке и дорогому гостю не нашлось бы места под кровом Геркулесова храма? Кого-нибудь из слуг выставили бы на свежий воздух, ничего бы с ними не случилось.
– Ну так и с нами ничего не случилось.
– О чем же вы тут говорили?
– Разумеется, вспоминали Дидону и Энея в пещере, – нашелся Стаций. – Твоя супруга назвала меня престарелым Энеем, а себя – престарелой Дидоной.
Поллий засмеялся и погрозил обоим пальцем.
– Вот тебе достойный повод почтить бога постройкой нового просторного храма, – назидательно произнесла Полла. – Чтобы в следующий раз не было сомнений, все ли поместимся.
– Клянусь Геркулесом, я это сделаю! – торжественно возгласил Поллий.
После этого Стация повели смотреть маленький ветхий храм Геркулеса, и Поллий увлеченно рассуждал, как его можно расширить и кому из местных строителей следует поручить эту работу. Когда немного подсохло, дружеская трапеза была продолжена. Поллий по-прежнему говорил больше всех, а Стаций и Полла порой переглядывались, как люди, связанные общей тайной, но возможности продолжить начатый разговор за весь этот день им больше не представилось.
Часть II. Большие надежды
1
На виллу вернулись уже затемно. Полла сказалась уставшей и сразу удалилась в свою, отдельную от мужа, спальню. Рабыня-кубикулария[35]засветила несколько ламп, помогла хозяйке снять платье, распустила ей волосы, расчесала их и заплела на ночь в две косы, потом бережно сложила все снятое ею и, приготовившись уходить, спросила:
– Госпожа еще чего-нибудь желает?
– Нет, Феруса, иди…
Оставшись одна, Полла некоторое время сидела за уборным столиком, разглядывая себя в зеркало. В тусклом свете ламп, с волосами, заплетенными в косы, в одной легкой тунике, она самой себе казалась намного моложе своих лет. Полла не испытывала перед зеркалом ужаса, какой нередко приписывается стареющим женщинам, – возможно, потому, что и в юности ей не было свойственно восторгаться собственным отражением. Тогда ей почти всегда что-то в себе не нравилось, зато теперь она снисходительнее относилась к своему лицу. Но, конечно, даже мнимая молодость в мерцающем свете лампы ее немного порадовала.
– Ты узнал бы меня такой? Или ты запомнил меня еще моложе? – проговорила она с полуулыбкой, обращаясь к привычному, ей одной видимому собеседнику. Потом встала и подошла к своей кровати. У изголовья часть стены была завешена плотной тканью. Полла с усилием отодвинула завесу, и открылся кусок стены с висящей посредине маской из червонного золота, таинственно поблескивающей в свете ламп. Это была посмертная маска Лукана. О том, что она находится здесь, знали только Полла и ее рабыни, вестиплики и кубикуларии, которым было строжайше запрещено кому бы то ни было о ней рассказывать. Но Полла всякий раз открывала завесу, когда испытывала потребность окунуться в темные воды прошлого и плавать в нем как в море.
– Ну вот, ты будешь доволен, мой единственный! – обратилась она к маске, протягивая руку и легонько гладя ее по щеке. – Я нашла того, кто скажет о тебе правду. И я опять иду к тебе… Принимай гостью! Если б ты знал, как я по тебе соскучилась!.. А ты? Ты ждешь меня?
Темные пустые глазницы маски смотрели на нее печально и строго. Полла вглядывалась в любимые черты и, напрягая внутреннее зрение, старалась представить мужа таким, каким увидела его впервые.
В тот осенний день, с которого все началось, – это был год третьего консульства Нерона[36] – она, тринадцатилетняя, так же рассматривала себя в зеркало и была решительно недовольна своим отражением. Щеки казались ей слишком толстыми и слишком розовыми, нос – как будто зажатым между ними. Глаза смотрелись сонными. Волосы, заплетенные, как того требовала бабушка Цестия, выглядели прилизанными и открывали уши. Вконец расстроенная, Полла отложила зеркало и побрела в дедовскую библиотеку. В чем еще найти утешение, как не в книгах? Там все девушки прекрасны, в них влюбляются боги и герои. Можно забыть о самой себе, о своих толстых щеках и прилизанных волосах и жить их жизнью или даже их бессмертием. В ту пору Полла очень увлекалась Овидием. Ее восхищали не только сами описанные поэтом превращения, но и переходы от мифа к мифу в «Метаморфозах» – то плавные, то неожиданные. А как трогал ее овидиевский рассказ о похищении Прозерпины! Юная богиня казалась ей ровесницей, почти подружкой, так что и ее забавы, и ее ужас Полла переживала почти как свои:
…Глубоководное есть от стен недалеко геннейских
Озеро; названо Перг; лебединых более кликов
В волнах струистых своих и Каистр едва ли услышит!
Воды венчая, их лес окружил отовсюду, листвою
Фебов огонь заслоня, покрывалу в театре подобно,
Ветви прохладу дарят, цветы разноцветные – почва.
Там неизменно весна. Пока Прозерпина резвилась
В роще, фиалки брала и белые лилии с луга,
В рвенье девичьем своем и подол и корзины цветами
Полнила, спутниц-подруг превзойти стараясь усердьем,
Мигом ее увидал, полюбил и похитил Подземный —
Столь он поспешен в любви! Перепугана насмерть богиня,
Мать и подружек своих – но мать все ж чаще! – в смятенье
Кличет. Когда ж порвала у верхнего края одежду,
Все, что сбирала, цветы из распущенной туники пали.
Столько еще простоты в ее летах младенческих было,
Что и утрата цветов увеличила девичье горе!..[37]
Все это Полла, конечно же, знала наизусть. А еще там же, в библиотеке, она нашла маленькую книжечку стихов собственного деда. Да, там так и было написано: «Марка Аргентария песни». Ну не то чтобы песни, но греческие эпиграммы. Полла с детства хорошо говорила по-гречески, ее няня Хрисафия родом была афинянка. Разумеется, и чтение, которому обучал ее дед, далось ей легко. Начав читать дедушкины творения, она то и дело в смущении чувствовала, как кровь приливает к щекам, но чтение показалось ей увлекательным, а местами и утешительным:
