Раффи - Хент
Хачо, хотя не выносил таких разговоров, однако слушал, а по временам делал и одобрительные замечания.
Настал час обеда. Прямо на полу накрыли скатерть и расставили блюда с пловом и целыми жареными баранами.
Между ними стояли кувшины с шербетом и огромные миски с болтушкой из кислого молока, которую ели большими ложками. Крепких напитков не было.
Гости ели и пили с аппетитом.
— Вы не выгоняли еще стада на пастбище? — спросил бек хозяина.
— Нет, еще не выгонял, — ответил тот. — Нельзя надеяться на апрель: он любит к концу пошаливать. Жду, пока минет это время.
— Тепло и холод зависят от бога, кум Хачо, чему быть, того не миновать, — ответил гость. — Наши стада вот уже неделя как пасутся, но знаете, какая беда? У нас нынче совсем нет запаса муки, и пастухи наши несколько дней уже сидят без хлеба.
Старик понял намек и ответил:
— А наш хлеб разве не твой? Прикажи, сколько нужно муки, и я вышлю.
— Пусть благосостояние и счастье не покидают твоего дома! — воскликнул бек. — Конечно это так. Что мое, то твое. Что твое — мое. Не так ли, кум?
— Сам бог свидетель тому. Сколько послать муки?
— Пока достаточно будет десять возов, а там, в случае надобности, попросим еще, ведь от этого не опустеют твои амбары?
Старик нехотя улыбнулся, что придало его лицу печальное выражение, и кивнул головой в знак согласия.
После обеда Степаник подал всем умыться и принес кофе. Бек приказал своим слугам, стоявшим в комнате, идти обедать вместе с другими, для которых был подан обед на паласах[8], накрытых на дворе. В приемной остались бек с несколькими приближенными и старик Хачо.
Предметом их беседы был конь, подаренный эрзерумским вали. Бек рассказывал о благородстве его крови и уверял, что он знаменитой арабской породы и что его родословная восходит чуть ли не ко времени знаменитого Антара.
— Но дорого обойдется мне этот роскошный подарок, — закончил бек свой рассказ.
— Почему? — спросил Хачо.
— Да разве не знаешь, что посланцу вали, приводившему коня, нужно дать не меньше ста золотых.
Старик смекнул теперь, в чем цель посещения бека, но, словно не поняв в чем дело, ответил:
— Что ж, дай. Разве конь не стоит ста золотых?
— Откуда у курда деньги? — перебил его бек сердитым тоном. — Этот презренный металл есть только у вас, армян.
Один из родственников бека вмешался в разговор.
— Бек, неужели и ты заботишься о деньгах? Разве кум Хачо позволит, чтобы ты в них нуждался?
— Клянусь богом, это верно, — прибавил другой.
— Да, он добрейший человек, — подтвердил третий, — нет подобного ему среди армян.
Старик понял, что, хочет он или нет, деньги ему придется выплатить, и сказал:
— Я не огорчу бека из-за сотни золотых.
— Да царствует верная радость в твоем доме! — воскликнули курды.
Старик вышел из комнаты и, позвав старшего сына, приказал ему принести сто золотых из спрятанных в сеннике денег.
— Для какой надобности? — спросил сын.
— Разве не знаешь, что эти негодяи после того, как обожрутся, попросят еще «дишкираси» — ответил отец печальным голосом.
— Да покарает их бог, проклятых, — выругался сын и, взяв корзину, отправился как бы за соломой в сенник.
«Дишкираси», или «плату за зубы», получали некогда курды от армян, когда делали им честь у них обедать. Хозяин дома, если не хотел подвергнуться насилию, обязан был платить этот налог. И в настоящее время этот обычай не вполне вывелся, приняв только более приличную форму.
В отсутствие старика между курдами произошел следующий разговор.
— Если он вернется без денег, я велю поджечь его дом, — сказал бек сердито.
— Не надо, зачем? — успокаивал его один из свиты. — Славный армянин, не следует огорчать старика. Дом его всегда открыт для нас — берем все, что нам нужно. Он добрый, не надо забывать хлеба и соли, которыми он встречает нас всегда.
В эту минуту вошел старик и, положив перед беком кошелек с золотом, сказал:
— Бог свидетель, что деньги эти были предназначены на поездку в Иерусалим, куда я собирался для спасения души. Но отказать тебе я не мог.
— Не лги, кум Хачо. Много их у тебя, много… это мне известно, — ответил бек, приняв кошелек, и не считая положил в карман.
Была вечерняя прохладная пора. Бек приказал приготовить лошадей, чтобы тронуться в путь, и, пока их седлали, прогуливался по двору вместе с хозяином дома. Вдруг он заметил Степаника, игравшего с козулей, и подошел к нему.
— Хороша козуля? — спросил он.
— Хороша, только жаль, что ногу ранили собаки… но это не беда, я вылечу. Бедняжка, видно ей больно, ничего не ест, — ответил мальчик, перевязывая рану.
— Степаник, видно, ты очень любишь животных, я пришлю тебе хорошенького жеребенка.
— Я не люблю лошадей.
— Что же ты любишь?
— Люблю вот таких козуль, куропаток…
— Прекрасно, я буду высылать тебе все живое, что случится от охоты.
Слуги доложили, что лошади готовы.
Бек, поблагодарив хозяина, вышел во двор, где у дверей стоял его конь. Хачо подсадил бека, поддерживая за уздечку коня, что означало высшую степень уважения хозяина к почетному гостю.
Усевшись на коня, вождь курдов повертел в руке длинную пику, и несколько раз покружившись перед домом, попрощался и уехал.
Старик остался стоять неподвижно и долго смотрел ему вслед. Он видел, как бек пришпорил коня и перескочил через канаву, пренебрегая мостиком, которым, по его мнению, пользуются лишь трусы и слабые, Он видел, как, погнавшись за бегущим меж кустов зайцем, бек стремительно настиг его и пронзил копьем.
Наконец, бек исчез в густых кустарниках.
Наблюдая все это, Хачо с грустью думал:
«Почему так несправедливо небо? У курда нет хлеба — армянин пашет, сеет и готовит для него запас… Курд получает в подарок хорошего коня, едет на нем — гарцует так, что земля дрожит, — а платит за коня армянин, которому приходится ездить только на осле».
VIII
Настал вечер. Сыновья Хачо вернулись уже с полевых работ. В углу комнаты мерцала сальная свеча, бросая вокруг тусклый свет. Старик и сыновья сидели за ужином и молча ели; по временам только глава дома прерывал тишину. Весенний свежий воздух наполнял комнату приятной прохладой, издали доносилось блеяние возвращавшихся с пастбищ овец. Невестки Хачо занимались приготовлением ужина. Они еще ничего не ели и должны были ужинать после всех. Дети же, уставшие от игр и беготни, легли спать без ужина.
Трапеза кончилась, каждый ушел по своим делам. Нужно было смотреть за скотиной, поливать ниву, потому что очередь пользования общественной водой была в этот день за ними, надо было идти на мельницу смолоть пшеницу, словом, было еще много работы.
Хачо еще не вставал с места, а старший сын его, Айрапет, набивал чубук для отца. Оба угрюмо молчали, точно в эту ночь дух печали опустил свои черные крылья на спокойные сердца обитателей этого дома.
— Сколько муки увезли курды? — спросил наконец старик, курнув раза два из чубука.
— Ровно двенадцать возов, — угрюмо ответил сын.
— Ведь бек просил десять.
— У них мешки большие, наполняли доверху, точно заплатили наличными деньгами. Проклятые!
— А на чьих волах увезли?
— На наших. Благодарите бога, если возвратят волов — я боюсь, чтоб они не съели их вместе с мукой.
— Этого бек не позволит.
— А разве мало было таких случаев? По правде говоря, мне не особенно жаль денег и двенадцать возов муки, меня возмущает другое, — отдав им даром хлеб, мы же сами должны еще доставить его нашими волами! Что же это за наказанье божье! Я не знаю, до каких пор будут грабить нас эти курды! Приходят, уносят и уносят все без конца; всего требуют без совести, без стыда, точно бог создал нас кормильцами их.
— Неужели ты не знаешь, что это так, — ответил старик, крепко затянувшись, будто хотел табачным дымом потушить свой гнев. — Что мы можем сделать! Если не отдавать волей, они отымут силой. Все же лучше, что они грабят с просьбой, во имя дружбы.
— Мы сами научили их этому разбою, — ответил сын. — Мы можем не давать им ничего, тогда они вынуждены будут сеять и потом добывать свой хлеб; но мы учим их лени и жить за наш счет.
— Это верно, но нам очень трудно уничтожить то, — печально возразил отец, — что установлено на наше несчастье нашими дедами. Мы пожинаем горькие плоды, посеянные их глупостью. Послушай, сын мой, я знаю, что в твоем сердце кипит ненависть; я знаю, что рабство слишком возмущает тебя, но все-таки спрашиваю тебя: что мы можем предпринять? Какими средствами? Если мы перестанем исполнять их требования, то наживем себе врагов, и тогда, смотришь — возьмут да и угонят все наши стада овец. Кому жаловаться? Кто услышит нас? Те, которые призваны уничтожать зло и защищать правду, — все разбойники, начиная с вали и паши до последнего мюдира[9] и каймакама[10]. Разбойники живут как братья. Они, как говорится, «собака собаке — родня». Ты сам слышал, что эрзерумский вали вместо того, чтобы заковать в цепи разбойника Фаттах-бека, подарил красивого коня этому злодею, наводнившему целый край кровью и слезами. Если вали поступает так, то к кому же нам обращаться с жалобой? Остается один бог, но он нас не слышит, вероятно, мы сильно согрешили перед ним. Айрапет слушал молча. Старик продолжал: