Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
В хуторе, где они остановились, чтобы покормить коня и дать ему отдохнуть, Мендигерей пристроился возле весело потрескивавшей печки и молча курил.
Обедали скупо. Поели хлеба с молоком, и Мендигерей стал торопить Игната с выездом.
Отдохнувшая лошадь весело бежала по накатанной дороге. Когда до села, куда они намеревались попасть дотемна, осталось семь верст, рыжий конь, усталый и вспотевший, едва передвигал ноги.
– Вообще-то он у меня резвый, без кнута ходит, – пытался оправдаться Игнат. – А в городе какой уход? Отощал, вот и плетется еле-еле. Но, Епмагамбетыч, теперь, считай, доехали. Что тут осталось?.. Ерунда. Давай-ка закурим еще разок и – дома… – Игнат соскочил с саней и, достав кисет, стал на ходу сворачивать цигарку.
Солнце садилось. Над горизонтом темно-синей чертой стыло облако. Багрово-красные потоки солнца словно подпирали его и, пронизывая, окрашивали небо в яркий багрянец. До захода, как мысленно определил Мендигерей, оставалось не больше одного аркана-бойы[9]. К лесу, что виднелся на противоположном берегу, летели стаи ворон.
Игнат, глядя на запад, покачал головой:
– Кровяной! Жди похолодания…
– Это хорошо, – отозвался Мендигерей. – Подмерзнет дорога, быстрее поедем. Время, время нам выиграть надо. Чем скорее, тем лучше. Кстати, мы долго не будем задерживаться у вас. Перекусим и сразу же дальше. Пусть ночью, все равно. Как ты думаешь, Игнат Иваныч, лошадь найдем, а?
Но Игнат почти не слушал Мендигерея. Он пристально всматривался в дорогу – вдалеке маячил одинокий всадник.
– Кто это так спешит, Мендигерей, погляди-ка… Да, ты спрашиваешь, найдем ли лошадь? Найти-то найдем, да как бы в тепле в сон не потянуло.
– Нет уж, на этот раз сон отставить. Отоспимся после. Главное – лошадь найти… А верховой, видно, тоже в село торопится. Скажи, куда эта дорога ведет?
Они стояли на обочине и курили. Вместе с ними отдыхал и рыжий конь.
– На Дарьинку.
– Ну, трогай! Рыжик немного отдохнул. Это все сани проклятые, а то бы давно были дома.
– Едем! Едем!..
Игнат пошел вперед. Конь без понуканий и окриков дернул сани. Повеяло жильем. Рыжий навострил уши и пошел быстрее, он чуял близкий отдых и корм. Игнат и Мендигерей теперь едва успевали за ним. Вскоре их нагнал верховой. Зорко блеснули глаза казака. Он оглядел с ног до головы идущих по обочине людей и, нахлестывая лошадь, поскакал дальше.
– Младший сын зажиточного казака Калашникова, – бросил вслед ему Игнат. – У отца две мельницы, около пятидесяти десятин земли, скота целый табун, да и курень ладный. Это один из самых клыкастых мироедов. Но в этом году ему пришлось здорово раскошелиться. Придавили налогами. Его да еще одного такого же мироеда, Пескова. Заставили сполна уплатить зерном. Злобствуют теперь. Недавно пытались поджечь поселковый Совдеп, но не удалось. В дни съезда наши ребята опять немного прижали их… А сын Калашникова, этот, что проскакал, три месяца в Дарьинке был. Там ведь целая школа организована, готовят войсковых офицеров. Видали на нем погоны?.. Скороиспеченный хорунжий. Вот такие-то и будут поднимать бунт, гады! – выругался Игнат, глядя вслед всаднику. – Если им представится хоть малейшая возможность, они, конечно, поднимут бунт.
– Как звать Калашникова?
– Захар. Что, вы знакомы с ним?
– Нет. Откуда мне его знать? Так просто спросил, вспомнил нашего Калашникова. И у нас такой же зажиточный Калашников. Нашего зовут Иннокентием.
– Гм, да, – пробормотал Игнат.
Он тоже теперь думал о другом – о доме: «Догадалась Марфуша баньку истопить или не догадалась?.. В самый раз бы теперь попариться…»
Думая каждый о своем, Мендигерей и Игнат шли молча. А конь все ускорял и ускорял шаг – порожние сани везти было легко, да и дорога под вечер снова взялась ледяной коркой.
Сгущались сумерки. Далекие избы деревни сливались с синевой неба. Подтаявший за день снег казался пепельно-синим. Наезженная дорога, темная от раструшенного сена и конского навоза, черной змейкой разрезала степной простор.
Село уже было совсем близко. Игнат и Мендигерей сели в сани. Предстояло еще переехать глубокий овраг, а там и село. Рыжий конь временами переходил на рысь.
Щеки обжигал морозный ветерок, бодрил усталое тело. Близость дома и тепла ощущали и люди. Бесконечные собрания, многочисленные хождения по неотложным делам в городе утомили Игната, и теперь, в ожидании близкой встречи с семьей, он повеселел.
Глухо стучали копыта о затвердевший снег дороги, поскрипывали полозья.
Подъехали к краю оврага. На спуске конь замедлил шаги, настороженно задвигал ушами, зафыркал. На дне оврага, сгрудившись на дороге, стояли всадники. Игнат не сразу сообразил, что это за люди и с какими намерениями собрались здесь, но почувствовал, что они затевают что-то недоброе. Он схватился за вожжи, но было уже поздно – сани скатились в овраг и врезались в толпу всадников.
– Стой!
– Кто такие?
– Быков, ты, что ли?
Игнат по голосу узнал Остапа Пескова. Одновременно он увидел склонившееся злое лицо Архипа Волкова, бесшабашного сельского пьяницы, который за стопку самогона мог сделать любую подлость.
– Поворачивай лошадь, к атаману поедешь! – заносчиво крикнул он. – А это ктой-то с тобой, комиссар?..
С другой стороны саней гарцевал на потном коне хорунжий, тот самый хорунжий, что час назад обогнал их по дороге.
– Сабли наголо! – скомандовал он казакам. – Архип, бери коня под уздцы! – И, обернувшись к Игнату и Мендигерею, визгливо добавил: – Именем Войскового правительства вы, красная комиссарская сволочь, ар-рестованы! Обыскать!.. – Голос у хорунжего тонкий, бабий.
Игнат растерялся, испуганно оглядывал окруживших сани всадников, – все они были знакомые, но чужие и злые. Мендигерей слез с саней и низким баском проговорил:
– Кто ты: разбойник с большой дороги или человек, с которым можно говорить по-человечески? Ты что тут беззаконие творишь?
Мендигерей искоса взглянул на сани, где под кугой была спрятана винтовка. «Не успею, – подумал он, – придется с одним наганом…» Он выхватил из бокового кармана наган.
– Разговаривать будешь у атамана!
– У меня нет никаких дел к атаману.
– Зато у нас есть дело к красным комиссарам… А ну, обыщите его, живо!
Мендигерей понял, что так просто не отделаться, и приготовился к обороне. Когда один из казаков слез с коня и подошел к нему, чтобы отобрать наган и обыскать, Мендигерей с силой оттолкнул его и побежал к берегу, где за обрывом можно было спрятаться и отстреливаться. За ним погнались три казака, выбросив вперед сабли.
– Догнать!.. Зарубить… – истерически кричал хорунжий.
Полуобернувшись, Мендигерей, не целясь, дал несколько выстрелов по казакам. Он был уже на краю обрыва, еще секунда – и он в укрытии. Но страшный удар по голове сбил его с ног. Он качнулся и, словно бычок, что собирается бодать, ткнулся головой в снег. Второго сабельного удара уже не почувствовал…
Выстрел вывел Игната из оцепенения. Он увидел бегущего к обрыву Мендигерея и гнавшихся за ним казаков. «Помочь, помочь добежать!..» – мелькнуло в голове. Игнат выхватил из-под куги винтовку и, щелкнув затвором, стал целиться в нагонявшего Мендигерея казака. Но выстрелить не успел. Кто-то ударил его нагайкой по лицу, потом чем-то тяжелым по голове… Руки онемели, по телу разлилась теплота. Он не слышал, как на него навалились казаки и, заламывая руки, начали связывать.
– Трогай, – скомандовал хорунжий, когда покончили с Быковым.
Ни скрипа саней, ни быстрого бега усталой лошади не чувствовал Игнат; изредка, когда на минуту к нему возвращалось сознание, до слуха его доносилась злобная ругань казаков.
3
Марфа Быкова, поджидая уехавшего мужа, покормила дочурку и попросила свекровь:
– Покачайте внучку, а я пойду запру Машку в коровник. Что-то она все к воротам подходит и мычит. Чего доброго, убежит в степь телиться…
Девочка махала ручонками, хваталась за платье матери.
– Ишь, ишь что делает, непоседушка ты моя, – говорила старуха, беря на руки внучку. – Ишь как брыкается, как не хочет к бабушке!.. Ну идем, идем, деточка, идем, пташечка ты моя, не будь шалуньей. Озорницей растешь, вся в отца…
Марфа улыбнулась:
– Разве Игнат озорником рос?
– Еще каким!.. Все в нашем роду шустрые.
Она села с внучкой на скамейку. Девочка опять начала вскидывать ручонками, стараясь ухватиться пальчиками за сморщенный подбородок.
– Спи ты, неугомонная! Баюшки-баю…
Вечерело. В комнате сгущался полумрак. Бабушка в темноте видела плохо, она скорее почувствовала, чем заметила, что Марфа чему-то улыбается.
– Ты чему это радуешься?
– Так просто. Вы назвали Игната озорником, а мне кое-что вспомнилось, вот и улыбаюсь.
– Если бы Игнашка мой не был шустрым да смекалистым, навряд ли твой отец выдал бы тебя за него замуж. Василий у меня – учитель, Игнат – всем селом управляет!.. Разве плохие у меня дети? – В голосе ее звучала гордость за детей. Неожиданно понизив голос, она начала сокрушаться: – Где Игнатушка так долго?.. Вторая неделя идет, а он все не возвращается. Уж не заболел ли? Марфуша, может, он сегодня приедет, затопила б ты баньку, а?
