Виктор Вальд - Месть палача
– Посланник настоятельно просит принять его.
Никифор, не в силах произнести слово, отмахнулся от приблизившегося помощника. Но тот не отставил своих попыток:
– Посланник говорит, что ваша милость ко мне утроится, так как вы будете рады его подарку.
Помощник эпарха удивленно и по-новому взглянул на Семениса. Удивила впервые проявленная настойчивость его личного помощника. Такая настойчивость обычно очень щедро награждается просящим встречи. Кому как не Никифору знать об этом. Он сам получал породистых коней и золото за то, что умел во многом уговорить эпарха принять того или иного просителя. Устраивал он встречи и с порфирородными. На такие услуги воздвигались дворцы и покупались земельные уделы в пригородах Константинополя. На подарках и вознаграждениях держалась государственная служба. Все брали подарки и подношения. Но при этом каждый начальник желал иметь хотя бы одного помощника, которого невозможно ничем заинтересовать, ибо его трижды купленная хозяином верность неподкупна.
«Неужели и Семенис?.. Ладно. Посмотрим».
– Зови, – коротко велел Никифор и уселся за стол, на котором уже второй день росла гора служебных бумаг.
Посланник Венеции весьма значимая фигура на той шахматной доске, которая определит победителя в этой затянувшейся войне всех против всех. И то, что Джокомо Палестро уже в третий раз за месяц напрашивается на дружбу с высокопоставленным чиновником столицы это важно. Важно и то, что пронырливый венецианец безусловно знает о низком происхождении Никифора, но считает его важной фигурой в своей игре. Так почему же не принять. Тем более Джакомо Палестро такой обходительный и приятный в беседе. За те четыре месяца, что Венеция отозвала его от двора сербского короля Стефана Душана и направила с широкими полномочиями к дворцу василевса, посланник успел понравиться многим важным и влиятельным чинам империи.
Только вот… Головная боль…
Уже через полчаса от головной боли не осталось и памяти. Более того, Никифор готов был обнимать и даже носить на руках своего гостя. Кто бы мог подумать, что этот обходительный молодой человек сможет вызвать в уставшем и даже измотанном собственными мыслями и тяжелыми обстоятельствами высокопоставленном чиновнике просто детскую радость, граничащую с восторгом.
Посланник Венеции безусловно желал такого эффекта, но совсем при другом случае. Джакомо Палестро так долго и тщательно расхваливал удивительные по красоте и удобству вазы, кувшины и бокалы из волшебного венецианского стекла, что ими, кажется, должен был восхититься сам Господь. Уже несколько раз посланник вкладывал в руки высокопоставленного чиновника свои бесценные подарки, а тот осторожно ставил их обратно на стол, к тем предметам, что составляли дружеское подношение.
Но Джакомо Палестро, с врожденным, как у всякого венецианца, чувством купца вновь вкладывал в руки драгоценное стекло. При этом он говорил, смеялся, нахваливал и восторгался.
И наконец…
– Что это? – дрогнул голосом Никифор.
– Ах, прости, друг Никифор… Прости. Это здесь по ошибке. Видно мой слуга перепутал. Это подарок для…
– Нет, нет, нет! – запротестовал хозяин, прижимая к груди открытый бархатный футляр, на дне которого драгоценными камнями лежали… искусно скрепленные золотой проволокой стекла. – Очки! Это же очки!
– Да. Это очки для тех, у кого ослабли глаза на столь трудной и ответственной…
– Я хочу взглянуть…
И, не дожидаясь ответа, Никифор дрожащими пальцами стал устраивать на носу драгоценные стекла.
– Ах! – только и вымолвил главный помощник эпарха. – Как это славно! Я хочу взглянуть на город. Как я давно его не видел таким.
Он тут же, прикрыв за собой двери, вышел на широкую террасу и оперся обеими руками на мраморные перила.
Никифор действительно давно не видел город таким прекрасным. Его старые, пропавшие очки не способны были так угодить глазам и обострить их взор. А эти… Эти воистину волшебные стекла вернули Никифору его юные глаза, еще не истраченные на многогодовые переписывания при тусклой свече вороха важных бумаг тайной службы логофета[25] Персила. Жестокий и требовательный был логофет. Удивительно, что Никифор оставил у него только глаза. Скелеты многих умников, а также болтунов и бездельников тайной службы покоятся в мешках на дне Босфора.
А где он Босфор? Ах, вот они синие воды вдали и изумрудные у стен императорского дворца. А это небо! Лазурь! Ясная, чистая! Чайки… А это… Морской орел. Несдобровать чайкам! А там…
Никифор взглянул направо и едва не заплакал. Да, прекрасен Константинополь. Ни один город мира не сравниться с ним в великолепии и гармонии. На остром мысе, омываемом с одной стороны водами Босфора, а с другой – причудливо извитым заливом, названным за свою странную форму Золотым рогом, Константинополь сразу стал возводиться как столица. Все дома и дворцы изначально строились из камня, гранита и мрамора. Прямые широкие улицы на перекрестках часто украшались изысканными фонтанами, а сады и аллеи для прогулок обсаживались полезными и вечно зеленными деревьями и кустами.
И вся эта красота начиналась от центра – главной площади Августейон, вокруг которой находились самые знаменитые строения города: храм Святой Софии, Ипподром, Большой императорский дворец, общественные здания. Широкая мощенная камнем улица соединяла центральную площадь еще с одной великолепной площадью – Амастрианской, вокруг которой расположились дворцы могущественных царедворцев. От этой площади отходили две главные улицы: Меса, ведущая к Золотым воротам, и Большая эмвол, заканчивающаяся перед Харисийскими воротами. Обе широкие улицы имели не только бесчисленные лавочки и торговые ряды, но, как и на площадях, великолепные статуи, дворцы, церкви и учебные здания. А далее от них, как перья в хвосте павлина, отходят такие же прекрасные, разумно и добротно устроенные улицы и площади с фонтанами, садами и зелеными аллеями.
И пусть сейчас с высоты дворца эпарха Никифор видит лишь часть города, и в основном его крыши из красной черепицы, но он видит город, который знает как свои ладони, и перед которым испытывает трепет и восхищение. Даже трудно представить сейчас Никифору, что возможно…
Ах, да! Возможно, придется навсегда расстаться с этим великолепием, если…
О, дьявольщина!.. Совсем как мальчишка заигрался и оставил гостя. Дорогого гостя, подарившего (хотя придется изрядно поторговаться за волшебные стекла) такие радостные мгновения, способные убить головную боль. И Никифор знает, как отблагодарить венецианского посланника, который в силу пусть и ошибки, но смог угодить и стать добрым другом главного помощника эпарха. У него есть и превосходнейшее вино, и фрукты, и белые хлебцы на меду.
Только на мгновенье взглянуть – не слишком ли скучает дорогой гость в отсутствие хозяина. Для этого случая есть удобно расположенное на пол-этажа сверху окошко в дворцовом переходе. Такие окошка есть во многих служебных комнатах дворца эпарха, и устроены они с огромной пользой. Немощный старик эпарх уже нет, но Никифор ими частенько пользуется. Ведь кто имеет слабые глаза, у того острые уши. Ими так же можно следить за работой множества служащих ведомства эпарха. А теперь еще вернулись и глаза.
Глава вторая
Душа ликовала, а в коленях ощущалась благоденственная дрожь.
«Так и должно быть. Так и должно…», – без устали бормотал себе под вытянутый нос бледный от волнения и еще и взмокший под тяжелыми официальными одеждами Никифор.
Как и предписывала суровая «Книга церемоний», Никифор весь предыдущий день постился и горячо молился. Только так можно сполна прочувствовать все великолепие придворного церемониала – необычайно сложного и строго определенного.
Разве мог еще юный писец-грамматик Никифор, многие ночи напролет читавший и вживавшийся в величайшие книги империи «Книгу церемоний» и «Книгу управления» мечтать, что наступит день, и он сам станет одним из главных действующих лиц описуемого.
«…Внешнее проявление внутренней гармонии… Ритуал, который помогает повысить значимость монарха…», – и это и многое другое кружилось в голове от намертво запомнившихся строк из этих книг, подаренных потомкам просвещенным и талантливым императором Константином VII Багрянородным.
«Ах, как это прекрасно… Как прекрасно…»
Как в прекрасную старину, Никифора встретила у дворцовых ворот спальная стража василевса. Эти рослые, широкоплечие воины, всегда со строгими лицами, казались бессмертными воплощениями бессмертных книг. Они делали все четко, выверено, с пониманием и… очарованием. Чтобы не случилось в империи, спальная стража василевса оставалась безукоризненным воплощением традиций церемониала. Разве что по нынешним печальным временам золотые доспехи, щиты и оружие заменены на позолоченные, а роскошные белые одежды из шелка и благородных северных мехов, многие годы не обновлявшиеся, посерели и облезли.
