Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
XL
КОНЕЦ [12]
Ирокезы обошлись вовсе не грубо с де Катина, втащив его из воды в пирогу. Так непонятны были для них побуждения, заставившие этого человека покинуть безопасное убежище и отдаться в их руки, что они сочли офицера сумасшедшим, а эта болезнь внушала индейцам страх и уважение. Они даже не скрутили ему рук: не будет же он пытаться бежать, коли сам добровольно приплыл к врагу. Два воина обыскали его с целью убедиться, нет ли у него оружия, а затем бросили на дно между двумя женщинами, пока подплывали к берегу, чтобы передать весть о приближении гарнизона форта Сан-Луи. Затем она отчалила и быстро понеслась по середине реки. Адель была смертельно бледна, и рука, за которую схватил ее муж, была холодна как мрамор.
— Дорогая моя, — шептал он, — скажи мне, невредима ли ты… не обидели ли тебя?
— О Амори, зачем ты здесь! Зачем, Амори? О, я знаю, что могла бы вынести все, но если тронут тебя, я не выдержу.
— Как мог я оставаться там, зная, что ты в руках ирокезов! Я сошел бы с ума.
— Ах, единственным моим утешением была мысль, что ты в безопасности.
— Нет, нет, мы столько перенесли вместе, что не можем больше расставаться. Что такое смерть, Адель? Зачем нам бояться ее?
— Я не боюсь смерти.
— И я также. Все будет в конце концов хорошо: останемся в живых, сохраним воспоминание об этом времени; умрем — руки об руку перейдем в иную жизнь. Смелее, родная, все обойдется хорошо для нас.
— Скажите мне, мсье, — спросила Онега, — жив ли еще мой господин?
— Да, он жив и здоров.
— Это хорошо. Он — великий вождь, и я никогда не жалела, не жалею и теперь, что вышла замуж за человека не моего народа. Но, мой сын! Кто отдаст мне моего Ахилла? Он был похож на молодое деревце, такой стройный и крепкий. Кто другой мог бегать, скакать, плавать, как он? Раньше чем зайдет солнце, мы все будем мертвы, и я рада этому, так как снова встречусь с моим мальчиком.
Ирокезы усердно налегали на весла, пока между ними и "Св. Марией" не осталось пространство миль в десять. Затем они причалили в небольшом заливе на своей стороне реки, выскочили из лодки и вытащили пленников. Восемь человек на плечах отнесли лодку в лес, где спрятали ее между двумя свалившимися деревьями, замаскировав ее грудой ветвей. Потом, после короткого совещания, они пошли по лесу гуськом, поместив в середину трех обреченных. Всех воинов было пятнадцать, из них восемь шли впереди, а семь сзади. Все они были вооружены мушкетами, быстроноги как лани, поэтому о бегстве нечего было и помышлять. Пленникам приходилось только идти за своими провожатыми и терпеливо ожидать своей судьбы.
Целый день несчастные жертвы были в пути. Им приходилось идти по обширным болотам, тянувшимся вдоль голубых лесных озер, где при их приближении из тростников поднимался серый аист, тяжело хлопая крыльями. По временам они углублялись в гущу лесов, где царил вечный полумрак, и только звук падения дикого каштана да щелканье белки на сотне футов над их головами нарушали полную тишину. Онега обладала выносливостью, свойственной индейским племенам, но Адель, несмотря на то что ей приходилось странствовать и раньше, еще до вечера почувствовала боль в ногах и усталость. Поэтому де Катина с облегчением увидел наконец яркие отблески костра, внезапно засверкавшие между стволами деревьев, индейский лагерь, куда собралась большая часть боевого отряда, прогнанного из "Св. Марии". Тут находилась также масса женщин, пришедших из селений могавков и каюгов, чтобы быть поближе к своим мужьям. Кругом раскинулись вигвамы, образуя кольцо. Перед каждым из них горел огонь, над костром висел котелок на деревянном треножнике для приготовления ужина. В середине пылал громадный костер, сооруженный из ветвей, наваленных в виде круга, в центре которого оставалась открытой площадка футов в двадцать. В середине ее находился столб, и к нему было привязано что-то, вымазанное красным и черным. Де Катина быстро заслонил перед Аделью ужасное зрелище с целью не дать разглядеть, но было уже поздно. Она вздрогнула и порывисто вздохнула, но ни единого звука не вырвалось из ее бледных, плотно стиснутых губ.
— Итак, они уже начали, — спокойно проговорила Онега. — Ну, теперь очередь за нами. Мы покажем им, что умеем умирать.
— Но они не причинили нам ничего дурного, — ответил де Катина. — Может быть, они оставят нас для выкупа или обмена.
Индианка покачала головой.
— Не обманывайте себя несбыточными надеждами, — промолвила она. — Если ирокезы кротки с вами, это первый признак того, что они готовят вам лютую казнь. Вашу жену отдадут замуж за кого-нибудь, а наша судьба — мучительная смерть. Ваша — потому, что вы воин, моя — как старухи.
Выдадут замуж… Эти ужасные слова ударили в сердца молодых людей таким страданием, какого не могла вызвать даже мысль о смерти. Де Катина опустил голову на грудь, покачнулся и упал бы, если б Адель не схватила его за руку.
— Не бойся, милый Амори, — шепнула она. — Все может случиться, но только не это, потому что, клянусь тебе, я не переживу позора. Да, пускай это грех, но если смерть не придет ко мне сама, я пойду навстречу ей.
Де Катина взглянул на нежное личико, в чертах которого теперь сквозила твердая, непоколебимая решимость. Он знал, что жена выполнит свое намерение. Мог ли он когда-либо предполагать, что сердце его забьется от радости при мысли о смерти жены? Когда они прибыли в селение ирокезов, навстречу им выбежали воины с женщинами, и пленникам пришлось идти сквозь строй дикарей, испускавших страшные крики. Пленников провели через' толпу к отдельно стоявшей хижине. За исключением нескольких ивовых рыболовных сетей, висевших на стене, и кучи тыкв в углу, она была совершенно пуста.
— Вожди придут и решат нашу участь, — сказала Онега. — Вот они уже идут, и вы увидите, что я знаю прекрасно обычаи моего народа.
Минуту спустя старый боевой вождь в сопровождении двух более молодых воинов и бородатого полу голландца-полу ирокеза, руководившего нападением на замок, остановились на пороге хижины, глядя на пленников и обмениваясь короткими горловыми звуками. Знаки Сокола, Волка, Медведя и Змеи указывали, что все они отпрыски знатных семей своего народа. Метис курил глиняную трубку, но говорил больше всех, очевидно, споря с одним из молодых дикарей, согласившимся наконец, по-видимому, с его мнением. Наконец несколько коротких фраз, и дело, очевидно, надо было считать решенным.
— А ты, прекрасная госпожа, — сказал по-французски метис, обращаясь к Онеге, — сегодня получишь хороший урок за то, что пошла против своего народа.
— Ах ты ублюдок! — гневно выкрикнула бесстрашная старуха. — Тебе следовало бы снять шляпу, когда говоришь с женщиной, в жилах которой течет более благородная кровь. Онон, ты — воин? Ты, который с тысячей человек за спиной не смог войти в маленький домик, защищаемый горстью бедных хлебопашцев! Что удивительного, если народ твоего отца отверг такого вояку. Ступай копать землю или играть в камешки, а не то, пожалуй, встретишь когда-нибудь в лесах настоящего мужчину и тогда навлечешь несмываемый позор на приютившее такого ублюдка племя.
Злое лицо метиса смертельно побледнело при презрительно дерзких словах пленницы. Он подскочил к ней и, схватив ее руку, сунул указательный палец Онеги в свою горящую трубку. Она не сделала ни малейшего усилия освободить его и продолжала сидеть со спокойным лицом, смотря через открытую дверь на заходящее солнце и кучки болтавших между собой индейцев. Метис внимательно следил за лицом врага в надежде услышать крик или увидеть судорогу боли на нем; но наконец с проклятием бросил ее руку и выбежал из хижины. Она сунула обуглившийся палец за пазуху и рассмеялась.
— Он никуда не годится! — крикнула она. — Не знает даже, как надо мучить. Ну, я бы сумела заставить его кричать. Уверена в том. Но вы… как вы бледны, мсье.
— Это от только что виденного ужаса. Ах, если бы мы могли стать лицом друг к другу, я — со шпагой, он — с каким угодно оружием… клянусь Господом Богом, он ответил бы кровью за свое злодеяние.
Индианка казалась удивленной.
— Мне странно, что вы еще можете думать обо мне, когда сами в таком же положении, — проговорила она. — Но наша судьба будет именно такой, как я предсказывала.
— Ах!
— Мы с вами умрем у столба. Ее отдадут псу, только что выбежавшему от нас.
— Адель! Адель! Что мне делать?
Де Катина в безысходном отчаянии рвал на себе волосы.
— Не бойся, Амори, не бойся; у меня хватит решимости. Смерть так желанна, если за гробом нас ждет вечный союз.
— Молодой вождь заступался за вас; он говорил, что Гитчи-Манито великий поразил вас безумием; это ясно следует из того, что вы добровольно приплыли к пироге. И гнев духа падет на племя, если вас приведут к столбу. Но метис доказывал, что у бледнолицых любовь часто походит на безумие и что она-то и побудила вас решиться на этот шаг. Тогда приговорили вас к смерти, а ее в вигвам метиса, так как он предводительствовал боевым отрядом. К Онеге сердца их жестоки, и они казнят меня сосновыми лучинками.
