Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
Кирилл, опоражнивая банку, внутренне изумлялся: почему это вдруг его хозяин, матёрый калач, с ним такой разговорчивый. Вроде как за одной партой сидели.
Наверное, все, кто общался с представителями теневого бизнеса (а какой бизнес, если он легальный?!) замечали, что эти люди, в отличие от чиновников, ведут себя предельно просто. Ничего от официоза. Хлопанье по плечу – обычное дело. Братки!
И в этом тоже есть психологический расчёт на уровне безусловного рефлекса. Мол, я такой же, как и ты – пахарь. Перепахиваю свою борозду. Настрой паруса по ветру, и они тебя сами понесут навстречу удаче. Всё по-честному! Всё – хоккей!
Нет на свете человека более коммуникабельного и общительного, чем бывший зек, сидевший за мошенничество. Профессия обязывает. Срока обычно дают небольшие, а люди они умные, вот и тянет на разговор. Времени много, спешить некуда. Считай, болезнь у них такая. Ну, как силикоз у шахтёра.
И Константина Ивановича Шитова сделала простецким парнем ранняя нетрудовая жизнь. В лагере поневоле психоаналитиком станешь. Там, или тебя лечат, или ты кого-нибудь лечишь. Без этого нельзя.
Между отсидками – ты весь в делах, крутишься волчком, там точный расчёт нужен, наживка добрая. А в тюрьме и расслабиться можно: «динамо крутить», «лепить горбатого к стенке», «гнать фуфло», то есть сочинять биографию, байки травить. И «братанам» на пользу, и квалификацию не потеряешь.
Там, как в том анекдоте: «или ты чёрта съешь, или чёрт тебя съест. Если ты чёрта съешь – хорошо, а если чёрт тебя съест, тогда милок, ищи выход, тот, единственный, через задний проход».
Поплавок хоть маленький, а не тонет. Правда, дерьмо, тоже не тонет, но это другой случай.
Земля существует, пока она вертится. Крутись, сынок! Одна кура-дура от себя отгребает. Глянь-кось, рука в локте куда гнётся? То-то! А ты говоришь…
– Кирюша, – положил ладонь на плечо Назарову старый тюремный обыватель, – главное – не суетись под клиентом, не базлай! Пока резина в ходу, мы будем бабки делать. Потом, я тебя ещё куда-нибудь посерьёзнее пристрою. Ты чего не пьёшь-то? Пиво кончилось? Так я тебя коньячком прибалую. Хочешь?
На этот раз Назаров от дармовой выпивки отказался, сославшись на свои дела.
Обговорили завтрашний день. Никакого базара! Работать на интерес, а интерес – это деньги, бабло, как теперь принято выражаться в правительственных кругах.
– Ну, тогда держи краба!
– Держи!
Ударили по рукам. Ладонь у Шитова сухая, жёсткая, цепкая, точно как клешня у краба.
Назаров закрыл за собой калитку с двойственным чувством: с одной стороны получил работу и первые деньги здесь и сейчас, а с другой, горький, как от избыточного пива, осадок, что вот так вынужден жить по Дарвину, приспосабливаться к изменяющейся каждый день обстановке, наступать на собственную совесть, которую потом не отстираешь.
Но, если копнуть поглубже, то ведь всё бытие от сотворения мира – адаптация. Динозавры, уж какие громилы, а заартачились, гордые были. Ау! Где они теперь?
Сопоставив динозавров с тараканами, которые и теперь благоденствуют, Кирилл тут же повеселел. Напряжение от безденежья спало, лицо разгладилось, и он потянулся за сигаретой, забыв, что курево у него кончилось ещё там, на дороге. Пальцы нащупали в кармане мятый листок, который он хотел выбросить, да увидел кривые цифры телефонного номера и четыре буквы под ними – Галя.
Давно он с женским полом не встречался. Всё заботы, круговерть чёртова! О здоровье некогда подумать, напряжение снять, поиграться. Мужик ведь! Природой положено!
Хотя жизнь непоколебимого холостяка, вопреки устоявшемуся мнению, скушна и однообразна.
Привыкшего к нерегулярности женского общения, его, холостяка, как это не покажется парадоксальным, даже вопросы секса и всё, что связано с этим проявлением человеческой деятельности, заботят меньше, чем, скажем, женатого человека. Какие заботы? Увидел, – снял в кабаке, в клубе, на улице, да мало ли где снял ищущую того же женщину, привёл к себе, посетил сам, отстрелялся и – будь здоров! Никаких тебе проблем!
Только в тяжёлых рассветах наплывает иногда холодной тварью, раздувая резонаторы тоски, горькое чувство одиночества. Завозится в груди вместе с похмельной тошнотой. И станет омерзительна лежащая рядом чужая женщина с мятой грудью, ещё вчера столь желанная и необходимая. И ты, предотвращая затяжную, обязательную утреннюю «разминку», сунув сигарету в зубы, цинично хлопаешь по мягкой, остывшей за ночь, ягодице своей случайной подруги. Перебираешься под душ скоблить себя с остервенением жёсткой мочалкой, всем своим существом понимая, что так жить нельзя, и что такое – в последний раз.
Но «последний раз» повторяется снова и снова, и уже – не выпрыгнуть, из этого чёртова круга.
Давно, давно бы пора остановить круговерть беличьего колеса: Галя, Валя, Лала, Оля, Леля, Ляля, Аля…
4
Да, Галя!
Все равно надо где-то коротать время. Своя квартира ему до того обрыдла, что Кирилл на вечер стремился куда-нибудь прислониться.
А куда холостяку податься? Конечно в кабак!
С годами одиночество становится всё более невыносимым, но и семейная жизнь его друзей и знакомых чувство зависти не вызывает. Совсем как у того поэта – «От чёрного хлеба и верной жены мы бледною немочью поражены».
Метаться на коротком поводке семейной привязанности (слово-то какое!) для того, чтобы по утрам видеть нечесаные волосы и заспанное мятое лицо, и сходить с ума от капризного визга поносных отпрысков? Нет, ему по горло хватило чужого опыта! Да и маячить рогатым венцом, тоже шея устанет.
Деньги – соблазн для любой женщины, кого бы ты ни выбрал в жёны. Пусть она, жена твоя любимая, будет несгибаемой, как Пенелопа, но всё равно развитое в женщине чувство зависти к чужим успехам, будет оскорблять тебя. А это не менее омерзительно, чем вороватое совокупление впотьмах, как месть за своё испорченное бедностью супружеское счастье.
Нет, лучше грусть в одиночку, чем тоска вдвоём! Любовь приходит и уходит, а ты остаёшься. Ведь написалось когда-то, в минуты грустного раздумья над неухоженным бытом своих друзей, вот это:
«Рыдала она и смеялась. На цепких губах киноварь.
Вкруг шеи его обвивалась неверная, подлая тварь.
И так в его жизни сложилось, что волю отняв и семью,
его, предавая, божилась немыслимым словом – люблю!»
В жизни всегда есть место подвигу, то есть – подвижке.
На время, утешить чужое одиночество он был готов, но не более того. Особенно тогда, когда:
«Валяет с ног весёлый Бахус и выбивает клином клин…
Был губ твоих тяжёлый август, а в сердце горькая полынь.
Я здесь не гость, но и не дома. Смолк лист в предчувствии росы,
и тянет свежестью с балкона, и клонят к полночи часы.
А во дворе ещё не август. Прижмись, распутница, ко мне.
Мы снова выпьем горькой влаги за тех влюблённых на скамье.
Им хорошо под сенью клёна. Ночная светит глубина.
А паренёк ещё зелёный. Ещё зелёная она.
Не говори слова пустые и слёзы пьяные не лей.
Мы вместе что-то упустили в безумной юности своей.
И я, слова бросая на кон, к шестёрке прикупа не жду…
Зачем? Зачем ты, как собака, глядишь на дальнюю звезду?»
Это тоже его стихи. Стихи Кирилла Назарова, неузнанного поэта.
Теперь, спустя много лет, воспоминания не хотят отпускать, и часто вламываются в сон по-бандитски, полуночным кошмаром, и тогда Назаров вскакивает, вопя, с набитым ватным воздухом ртом в тщетной попытке первым успеть ухватить призрак за горло, пока он не повалил тебя.
Но в судорожном кулаке только ночь, и ничего больше!
И вот он сидит, ошалело, выкатив глаза, с трудом соображая, что это лишь тяжёлый сон, и в жизни всё невозвратно.
Теперь с большого расстояния Назарову видна вся ничтожность его молодости. А тогда? Что тогда? Тогда его жизнь цвела на городской окраине, на пустыре, как весенний одуванчик среди битого щебня и стекла, среди хлама и мерзости, как подорожник возле тысячи ног, шагающих рядом, и каждый старался тебя придавить тяжёлой ступнёй.
Но это приходит тогда, когда ничего исправить уже нельзя…
«Так-так-так… Галя? – гадал, прежде чем набрать номер, Кирилл. – не та ли Галя из нотариальной конторы, где он выправлял документы на свою квартиру, перед тем, как её заложить в банке? Крутогрудая эротоманка с медлительным взглядом крадущейся хищницы перед последним броском. Посмотрим, посмотрим, как это у неё получится?»
После долгих гудков на другом конце прошелестел шёлком по бархату женский голос:
– Да, Галя! Но это для кого как. А для вас можно и без формальностей, зовите просто Галиной Петровной. Нотариальная контора. Приходите завтра с девяти до восемнадцати, кроме понедельника и воскресенья. А сейчас рабочий день кончается. Всего доброго!
– Галина Петровна, минуточку! Умоляю! – Кирилл изобразил крайнюю степень возбуждения. – Галина Петровна, у меня к вам срочное дело! Пожалуйста… Ваше время будет оплачено, Галина Петровна! Я уже еду! Еду! Хорошо?
