Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Маша остановилась и подала ему копейку — она уже давно привыкла, встречая нищих, иметь копейки в кармане.
Он даже не обратил внимания на нее и продолжал отбивать поклоны. Маша положила копейку рядом и собралась уходить. Нищий ничего не просил — рядом не было шапки, перевернутой вверх дном — знак просьбы о подаянии.
— Или место святое тут? — спросила Маша тихонько.
Нищий поднял на нее глаза, голубоватые, подслеповатые, словно подернутые пленкой.
— Ай не знаешь?
Голос был ясный и чистый. Маша растерялась. Церковь, погост, паперть — святые места, там молятся, там просят Бога помочь, а тут, на мосту, всем ветрам доступном?
— Тут, на этом самом месте, двое суток стоял я вот так, на коленях, — тихо поведал нищий, — да не я один, тут целая толпа стояла. Двое суток никуда не уходили, ничего не просили…
— Почему? — пораженно спросила Маша.
— А заступница наша Ксения в крепости сидела, царь ее запер. Сказала ему слово прозорливое, он и осерчал…
Маша и не знала, что слава о Ксении уже давно распространилась по всему городу, и простой люд знал Ксению, просил ее о помощи.
— Двое суток стояли на коленях в дождь, и град, и в холод, — говорил нищий. — А достоялись. Как вышла из крепости, так и разошлись. А кому еще за нее заступиться, за нашу заступницу? До Бога далеко, до царя высоко…
— Наоборот, — поправила его Маша, — говорят, до Бога высоко, а до царя далеко…
— Может, и так, — отозвался нищий и снова закрестился, забил поклоны о дощатый настил…
Маша познакомилась во время своих исканий по городу с сестрами Беляевыми, мещанкой Гайдуковой, купчихой Толстой.
И поняла, наконец, почему вышла на улицы Ксения, Сидя в горнице ли, в светлице ли, или в монастыре, никогда не узнаешь нужд и забот простого люда, их дела и их помыслов. А улица впитывает в тебя целый поток разного рода сведений, мелких и важных событий, тут все узнается быстрее, чем во дворце или в тереме.
Маша и сама подумывала, чтобы выйти вот так, на улицу, как Ксения, бросить все и скитаться, не знать, чем прикрыть тело и голову. Но испугалась своей мысли. Нет, у нее нет для этого сил. Пришлось бы расстаться с Петром Ивановичем, пришлось бы забыть и Аннушку. Нет, у нее другая судьба, у нее другое предназначение.
Но есть же дела добрые, которые требуют ее ума, рук, забот. И все чаще возвращалась она к мысли Никиты Ивановича — стать попечительницей приюта для слабоумных, лишенных разума людей. Ведь для чего-то же Бог создал их? А ну как лишь для того, чтобы проверить людскую совестливость и стремление делать добро без корысти, без надежды на благодарность? Эта простая мысль теперь не давала ей покоя, она без конца поворачивала ее в своей голове и скоро пришла к выводу, что, если повторит Никита Иванович свое предложение, она согласится. Уломать вот только Петра Ивановича будет трудно, ну да Бог даст ей силы для этого. Недаром же она из богородицыных детей…
Глава шестая
Переворот завершился на счастье быстро, надежно и без всякого кровопролития. Никита Иванович и сам не ожидал, что все произойдет так скоро и завершится так благополучно. Но в последующие дни он убедился, как много хлопот и забот свалилось на него. У него не было ни минуты, чтобы все обдумать или хотя бы прилечь часок-два соснуть после обеда, как он уже привык.
Сначала эта свара в Петергофе. Усталые и голодные гвардейцы, закончив свой победоносный поход в Ораниенбаум, достали вина и скоро забродили по всему Петергофскому парку, отпуская замысловатые ругательства в адрес бывшего императора. Никите Ивановичу с большим трудом удалось собрать команду солдат, еще трезвых, чтобы охранить Петра от разбушевавшейся толпы. Всеобщая попойка вылилась в стремление расправиться с бывшим императором, и Никите Ивановичу стоило больших усилий уговорить самых задиристых, а прочих отогнали штыками и выстрелами в воздух.
Он все припоминал последнюю встречу с Петром и тихонько крестился — не дай Бог такую судьбу никому. Жалкий, согнутый непрестанными болями в желудке, он ловил руку Никиты Ивановича и все умолял просительным голосом:
— Об одном прошу, — оставьте Лизавету со мной…
Но Екатерина после доклада Панина решила иначе — раз Петр согласился на пребывание в Ропше, его и отвезли туда, а Елизавету посадили в карету и в тот же день выслали в Москву — Екатерина не желала зла даже опаснейшей своей сопернице и в любви, и в погоне за короной…
Но вот жизнь снова вошла в нормальную колею, Екатерина вернулась в Петербург, в палаты, смежные с покоями Павла, всеобщие попойки в кабаках прекратились, — даровое вино все было выпито, денежные вознаграждения гвардейцам все выплачены, — и теперь надо было приводить все в естественный порядок.
Екатерина то и дело говорила Никите Ивановичу: «Помогай, пожалуй, Никита Иванович, своими советами…»
Она и шагу не делала без Никиты Ивановича. Недаром же австрийский посол в Петербурге д’Аржанто доносил государственному канцлеру графу Кауницу:
«Что касается до настоящего времени, то, во-первых, более чем вероятно, что характер новой государыни, составленный из бурных страстей и странных идей, сделает ее царствование, как в хорошем, так и в худом, весьма оживленным и деятельным. Во-вторых, так как Панин был главным орудием к возведению на престол новой государыни и через то достиг непременного права руководить ею в делах правления, то он, конечно, сумеет искусно согласовать сохранение собственного кредита со страстями императрицы. Этот министр чрезвычайно своенравен и искусен в предприятиях, выгодных для его конечной цели»…
О каких конечных целях писал д’Аржанто, никто не понимал. В первые недели после переворота Никите Ивановичу и вздохнуть было некогда, не то что подумать о каких-то своих целях. Дела было столько, что успевай поворачиваться. Екатерина возлагала на Никиту Ивановича все надежды — помощников разумных и дельных у нее не было. Она то и дело посылала за ним, требовала мнений и докладов. Ему приходилось часами сидеть на заседаниях сената, быть связующим звеном между сенаторами и императрицей. Но главное — приходилось выдерживать натиск иностранных дипломатов, пытавшихся выяснить, какова будет политика нового правительства. От этого зависела вся обстановка в Европе. А тут еще приходилось утрясать дела с родственниками бывшего императора, отвечать на их претензии, отправлять обратно в Голштинию наемных солдат Петра…
— Успокоить умы, — говаривал он императрице, — надо следующими способами…
И перечислял меры, которые должны обезопасить прочность трона, удовольствовать тех, кто мог бы под шумок организовать новый переворот, буде этот оказался таким легким и успешным…
Денежных наград, имений, крепостных в первые же дни было роздано несметное количество. Самые богатые дары получили братья Орловы — Григорий, Алексей и Федор из пятерых удостоились графского достоинства, им были подарены имения по восемьсот душ, да еще и село Ильинское Оболенского уезда с тремя тысячами крепостных, и приложены были по пятьдесят тысяч рублей. Григория Екатерина отличила особо — он стал камергером, генерал-адъютантом и кавалером ордена святого Александра Невского. Самого Панина Екатерина отличила очень скромно — знала, что не корыстен — дала ему ежегодную пенсию в пять тысяч рублей.
Он, впрочем, всюду успевал и был деятелен не за страх, а за совесть. Но затаил в душе обиду — обещала ведь Екатерина, что станет регентшей или правительницей, но Орловы воспротивились этому, и она уступила. И Панин понял, куда они клонят — если выйдет царица замуж за Григория, все его родственники станут обладать несметными богатствами, да и власть получат в стране нешуточную…
Никита Иванович сразу же разгадал их планы. Впрочем, то было несложно. Только одна загвоздка во всем этом мешала пока что Орловым — император, хоть и разжалованный, снятый со своей должности, жив и здоров, обретается в Ропше. Выйти замуж при живом муже даже Екатерина не решится…
Несколько поуспокоился Панин относительно судьбы Павла. В своем манифесте о восхождении на престол Петр даже не упомянул ни жену, ни сына, имея в виду, что заточит Екатерину в монастырь, а женится на Елизавете Воронцовой. От сына он отрекался. А Екатерина в Манифесте о восшествии на престол подтвердила права наследника. Хоть и маленькая надежда — все могло случиться в этом государстве, но осталась у Никиты Ивановича. А главное дело его жизни — выполнить завет Елизаветы, довести Павла до престола и дать ему царствовать. Большего он и не хотел.
Однако Екатерина не дала ему спокойной жизни гофмейстера двора наследника и его воспитателя. Множество самых разнообразных дел уже в самые первые дни доставляли Никите Ивановичу столько хлопот и забот, что Павлу часто приходилось обедать в одиночестве — Никита Иванович при всей любви к хорошему столу забывал поесть целыми сутками…
