Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Маша отправилась в дольгауз в надежде найти там Ксению. Она сама не знала, почему так хочет свидеться с ней, но что-то толкало ее, не давало покоя. Вся ее жизнь, в сущности, явлением Ксении была подтолкнута…
Дольгауз оказался длинным ветхим строением. Только крыльцо, высокое и перильчатое, возвышалось над окружающей грязью, и ступени его, чисто выскобленные, желтели посреди мрака и унылости окружающего пейзажа.
На крылечке стояли и судачили две дебелые бабы в белых фартуках и белых платках, повязанных по самые брови, и бородатый толстый мужик, тоже в белом фартуке и белой шапке из бумазеи.
Оставив наемный экипаж поодаль, Маша подошла к крыльцу.
Мужик, вероятно, санитар, с удивлением воззрился на богато одетую даму, отвесил ей низкий поклон, а бабы, хихикнув, убежали внутрь.
— Дольгауз? — спросила Маша, не зная, как обращаться к мужику.
— Чего изволите, госпожа? — вопросом на вопрос ответил мужик.
— Я — баронесса Вейдель и ищу Ксению блаженную, — спокойно сказала Маша, — мне нужно непременно…
— Лекаря позову, — сообразил мужик и тут же исчез за низенькой скрипучей дверью в приют умалишенных.
На крылечко, погодя немного, вышел лекарь — судя одежде, француз — коротенькие штаны и чулки с подвязками, грубые башмаки на больших каблуках и синий камзол. Парик, надетый наскоро, скособочился и выглядел убого.
— Пуассонье, — представился он, и Маша сообразила, что это, верно, какой-нибудь родственник того Пуассонье, что был лекарем у Елизаветы. Того она видела часто и хорошо знала.
— Мне бы хотелось увидеть юродивую, — нерешительно заговорила Маша. Она так и стояла у ступенек — никто не пригласил ее подняться в приют.
— Но проход в дольгауз немыслим, — важно сказал Пуассонье, — тут больные люди, им нельзя видеться с посторонними.
— Я не посторонняя, — горячо и сухо говорила Маша, — Ксения мне…
— Но вы же не собираетесь войти в дом, где есть помешанные? — прищурился Пуассонье.
— Случайно, не ваш брат был хирургом у императрицы?
Пуассонье смешался, с любопытством и настороженно взглянул на даму.
— М-м, это мой дальний родственник, — учтиво произнес он. — А вы знаете моего троюродного кузена?
— И очень хорошо, — твердо ответила Маша. — При дворе он пользовался хорошей репутацией, много раз делал кровопускания самой императрице. Где он теперь, кстати?
— О, мой родственник теперь во Франции, и поверьте, и там на хорошем счету.
Маша знала, что Пуассонье за проделки не совсем чистого свойства сослали в Пелым.
— Я была бы вам очень благодарна, если бы вы пригласили меня в ваш приют и провели к Ксении…
— Но у нас нет такой женщины, — возразил Пуассонье. Видно, очень уж не хотелось ему дозволить Маше осмотреть дольгауз…
— Я не уйду отсюда, пока вы мне не покажете, в каких условиях содержится Ксения, — опять спокойно, но уже закипая горячей ненавистью, сказала Маша, — если нужно будет, я помогу; чем могу, даже деньгами.
Она вынула из муфты приготовленные деньги и протянула Пуассонье.
Тот взял деньги и небрежно распахнул дверь.
— Не удивляйтесь тому, что увидите, — предупредил он Машу, — здесь не больница, а приют для умалишенных…
Маша прошла мимо него в узенькую дверь, слегка наклоняясь…
Пуассонье шел за ней и считал, видимо, своим долгом объявлять ей, куда идти и как ведут себя здесь больные.
В длинной темной комнате с большой русской печью она увидела множество козел с положенными на них досками. На доски брошены матрасы, набитые соломой. Больше ничего в помещении не было, но зато здесь толпилось множество людей. В углу сидел на матрасе старик и монотонно пел церковные псалмы. Ходила по кругу молоденькая девушка и собирала цветы с пола. Она разглядывала их и нежно приговаривала:
— Славный василечек, как ты мил, красненький, синенький.
В руках у нее ничего не было.
Тут и там стояли люди. Никто не обращал на Машу ни малейшего внимания.
Ей стало страшно. Мужчины и женщины, старики и малые дети бродили между козлами и каждый думал о чем-то своем. Вовсе уж полоумные сидели на козлах, раскачиваясь и бормоча какие-то странные слова.
У крохотного оконца, затянутого слюдой, Маша увидела Ксению. Склонившись к русой голове соседки, она разбирала волосы на пряди, и ногтем прижимала прядь к острому концу гребня. Вши так и щелкали под ее рукой…
Маша содрогнулась.
Вонь, спертый нечистый воздух — мало сказать так о комнате, битком набитой людьми. Многие оправлялись прямо под себя, и запахи эти стояли в непроветриваемом помещении.
Маша судорожно вытащила носовой платок и закрыла ноздри.
Она пробралась к Ксении и упала перед ней на колени:
— Ксения, родная, не обессудь, что я пришла. Мне помощь нужна, не откажи…
Ксения оставила гребень и уставилась на Машу.
Только просьба о помощи приводила ее в себя.
— Своди ты меня в баню, Ксения, давно не была, ой, как хочу попариться, — упала Маша головой в грязный истоптанный пол.
— А и где ж париться? — с недоумением возразила Ксения. — Тут не топят баню…
— А ты и знаешь, где, — решительно сказала Маша, — у товарки твоей, Прасковьи Антоновой.
— Ой, хороша у нее баня, — отозвалась Ксения и направилась к двери. — После доищу, — кинула она товарке по комнате, у которой искала вшей.
Она прошла мимо Пуассонье, словно бы даже и не заметив его, а Маша заторопилась следом. Пуассонье хотел возразить, но она сунула в его руку золотой червонец, и тот молча пожал плечами.
Ксения вышла на крыльцо, огляделась и припустилась бегом. Маша едва успевала за ней.
Ксения споро шла, Маша изо всех сил старалась за нею успеть, а ее наемная коляска следовала за ними следом.
Вот так они и пришли к дому Антоновой.
— Отворяй, хозяйка, — крикнула Ксения, — мыться в бане привела тебе грязнуху…
Прасковья Антонова выскочила на крыльцо.
— Матушка-голубушка, Ксения, — заплакала она и уткнулась ей в плечо, — да что ж ты раньше не приходила…
— А не было нужды, — ответила Ксения, — баня-то топлена у тебя?
— Чайку не выпьешь, а уж готова будет, — кинулась Прасковья. — Да входи, взойди, сыночку увидишь, большенький стал, совсем уж как взрослый…
Ксения прошла в дом. Маша торопливо пробежала вслед и мигнула Прасковье. Та уже поняла все и наскоро приказала дворовым девушкам топить баню…
Поставили самовар. Ксения как будто отдыхала, сидя за столом, накрытым бархатной скатертью, молчала.
— Я привезла тут много белья и одежды, — торопливо говорила Маша, — у нее же ничего нет, надо одеть и обуть…
— Попробуй, попробуй, матушка, — грустно усмехнулась Антонова, — что ей дашь, все бросает, а вот красную кофту да зеленую юбку, не снимая, носит…
— Как там страшно, — тихонько проговорила Маша, — не приведи Бог оказаться в таком месте…
— А и там Ксения находит, кому помочь. Если у нее помощи просить, никогда не отказывает, только знает, кому нужна, а кому нет…
Странно, подумалось Маше, а ведь она не поняла, что не мне нужна баня, а ей…
— А вот и тебе, — прервала ее вдруг Ксения, — ты не гляди, что я дура, тебе-то как раз и надо в баню, а мне что, я с тобой попарюсь, да и опять свежа…
Нет, не приручишь Ксению, не заставишь ее жить в настоящем доме, есть не что придется, а как все люди. Что ж она такая, али в самом деле с ума съехала, не различает разницы?
— А птичка по зернышку клюет и сыта бывает, — сказала Ксения. — А я не уж от птички отличаюсь! Господь питает меня, а мне много не надо…
— Разговорилась ты сегодня, Ксения, — обратилась к ней Антонова.
— А вот и не Ксения я, сколько уж раз тебе говорено, а вон девка молодая да несмышленая, ей и пристало мужика бабой называть, а ты знаешь, что я — Андрей Петров, да и сама сказывала…
— Сказывала, — покорно отозвалась Антонова.
— А почто вчерась не пустила нищенку Авдотью? — напустилась на нее Ксения.
— Да ведь ты знаешь, какая она нищенка, собирает грошики, а уж хоромы выстроила…
— Ах ты, завистница! Да в хоромах-то дверей нет, окошки еще прорубать надо, ей каждого царя на коне копить надобно…
— Виноватая, — глухо пробормотала Антонова.
— То-то же…
Маша с удивлением слушала этот разговор и думала о том, что надо снять с Ксении ее платье да прожарить, вшей, небось, натащила.
— У меня их не бывает, — опять, словно бы в ответ на ее мысли, ответила Ксения. — Не идут они ко мне и все… А у кого вошки, у того и денежки… проверь, коли не веришь…
Она сняла свой старый истертый платок, роскошные волосы каскадом упали ей за спину.
— Гляди, гляди, — наклонила к Маше голову Ксения.
Маша со страхом поднялась, разобрала спутанные каштановые волосы: чистая кожа отсверкивала в свете лампы. Действительно, не было на волосах ни вшей, ни даже белых крупинок гнид…
