Юзеф Крашевский - Комедианты
Она очень обрадовалась, когда в один вечер граф за чаем объявил жене и дочери, что он желает собраться с визитом в Вульки, к Курдешу. Поводом к этому он выставлял, что Франя скоро выйдет за Вацлава и станет, следовательно, их родственницей, что эту любезность необходимо сделать для Вацлава; на самом же деле он думал только, как бы поддеть старого шляхтича, не зная, чем заплатить ему его двести тысяч. Графиня сильно поморщилась на распоряжение мужа, не скрывая своего нерасположения к Вацлаву и полного равнодушия к семейству шляхтича; но Цеся живо ухватилась за эту мысль.
— О, едем, едем! — воскликнула она. — Я уже так давно сгораю любопытством… увидеть эту красавицу Франю, в которую и Сильван был влюблен, от которой и Вацлав с ума сходит… Простая девушка… это должно быть что-нибудь особенное, или красотою, или умом…
Граф рассмеялся.
— Сильван не был в нее влюблен, но хотел за ней поволочиться, — сказал старик, заботясь о чести своей фамилии, — что же касается до Вацлава, тот просто-напросто влюбился в первую встречную… Меня удивляет, что он не женится на твоей горничной…
Цеся молча покачала головой; графиня не противоречила, не сопротивлялась; она смотрела равнодушно на визит: его хотел граф, его хотела дочь, стало быть, так и следовало. Решаясь оказать такую честь домику шляхтича, Дендера не мог даже не подумать, как бы немножко кольнуть его и дать ему почувствовать, какая пропасть разделяет их. Приказано было вследствие этого вытащить карету, шоры, парадные ливреи, а графиня и Цеся не пожалели на свой наряд бриллиантов и украшений.
— А, — думала Цеся, — наконец я узнаю ее, этого опасного врага, эту сельскую красоту, из-за которой эти господа теряют голову. Любопытно, любопытно! Хотела бы я застать там Вацлава, чтобы он мог сравнить нас обеих и чтобы сердце его сжалось такою же болью, какую испытала я по его милости!
Обедали в этот день раньше обыкновенного; граф сам осмотрел экипаж и наряд жены и дочери, и когда поехали, пустил клуб дыму из трубки, которую курил в ознаменование радости, что выдумал такое великолепное средство поддеть Курдеша. Омрачалось только его чело при мысли, что графиня обойдется там, пожалуй, не слишком любезно и оскорбит; но его успокаивало несколько то, что он дал особенную инструкцию Цесе, которая, казалось, поняла его.
Наконец семейство графа, ехавшее в глубоком молчании, увидело Вульки и маленький домик, кажущийся таким плохим после дендеровского дворца, и в ту же минуту стоящая посреди кур и цыплят Бжозовская заметила экипаж; сначала она не поверила своим глазам; когда же убедилась, что экипаж едет прямо на двор, она чуть не умерла от суеты и испуга. Никогда еще такие нарядные гости не навещали пана Курдеша! Карета, шесть лошадей! Лакеи в галунах: где все это поместить, принять, посадить! Прибавим для лучшего пояснения испуга панны Бжозовской, что в первой, параднейшей приемной комнате, как в самой сухой и теплейшей, сушилась только что привезенная пшенная мука, рассыпанная на скатертях на столе, на полу и даже на диване, и что в сенях свалено было множество полученных от кожевенника ремней, что перед крыльцом шумела разная домашняя птица, а посреди двора, на веревках, сушилось, разноцветными группами, выстиранное белье. Бедная Бжозовская не имела смелости по-шляхетски, с известною гордостью, принять гостей посреди этих знаков труда, хозяйства и экономии; она крикнула: «Езус, Мария, Юзеф!» и вбежала к Фране, не будучи в силах сказать об угрожающей опасности и только рукой указывая в ужасе на дорогу. Франя подумала, что случилось какое-нибудь большое несчастье, вскочила с места и просто не знала, что делать.
— Спасите, кто в Бога верует! — воскликнула, наконец, Бжозовская. — Несчастье!
— Какое несчастье? — спросили Вацлав и Курдеш, случайно сидевшие в комнатке Франи, вскакивая один с сундука, другой со скамьи.
— Ужасы! Ландара note 24, шесть лошадей, галуны, карета, какое-то графство, прямо, прямо! А тут гуси, мука, ремни, белье и Франя в ситцевом платье!
Мужчины кинулись к окнам, догадываясь, в чем дело; Вацлав узнал дендеровскую карету, лошадей и прислугу. Ротмистр вспомнил о муке в приемной комнате и кинулся с Бжозовской убирать ее, призывая на помощь всех, кто жил в доме. Но, несмотря на все усилия челяди, графиня въехала как раз на самую страшную неурядицу, которая была сто раз смешнее первого хозяйственного беспорядка: на разгон домашней птицы, срывание белья и рассыпание муки в сенях. Эта несчастная мука, причина слез Бжозовской, просыпалась в то время, как Алек и Магда выносили ее, и как раз при входе графини поднялась в тесных сенях огромным облаком пыли.
Некогда было уже вытирать, и xoih запасы для Святой недели сушились очень осторожно, везде были подложены скатерти, но мука все-таки оставила по себе следы. Большой стол был весь в белых полосах, на диване мука лежала несколькими кучками, а пол обнаруживал род белья, какое было тут разостлано. Бжозовская кинулась со всех ног бежать; несчастье это так ее поразило, что она, схватив под мышку ремни, полетела с ними не в людскую, а через крыльцо и, встретясь с Цесей, всю свою ношу грохнула к ее ногам. Только Курдеш не потерялся: он надел поспешно кунтуш и легкий пояс, выбежал быстро к экипажу и, не обращая внимания ни на что, ввел графиню в свой домишко, с тысячью низких поклонов и утонченных благодарностей. Фране посоветовал не переодеваться, Вацлаву моргнул, чтобы он шел к нему на помощь, и, притворяясь, что не видит улыбок графини и язвительных гримас Цеси, начал откровеннейшее объяснение.
— Извините, ясновельможная графиня, что застаете в таком беспорядке наш домишко, не привыкший к таким достойным гостям. У бедного шляхтича обыкновенно: теснота и недостатки. Видите… мы сушили муку.
«Это весьма заметно!» — подумала графиня и стала сквозь зубы хвалить деревенскую жизнь. Цеся оглядывала любопытным взором все, схватывала малейшую особенность, язвительно поглядывала на краснеющего Вацлава и ждала появления Франи.
Франя, перекрестившись, в смертельном страхе и, по совету отца, не переменив наряда, который был скромен, но приличен, напутствуемая киванием головы Бжозовской, вошла в комнату. Глаза обеих барынь уставились на нее вопросительно, с любопытством и безжалостно-насмешливо; а через минуту Цеся, вероятно, не без задней мысли подошла к Фране с необыкновенною любезностью.
Вацлав в замешательстве поглядывал на свою возлюбленную, как бы готовясь явиться к ней на помощь; он боялся Цеси, дрожал за Франю, беспокоился о своем и ее положении. Невольно, однако же, ему пришлось сравнить эти два существа, сблизившиеся случайно, из которых одно так странно мучило его, другое так нежно любило. Может быть, на это сравнение Цеся рассчитывала и нарочно вызвала его; она была одета с рассчитанным эффектом, с кокетством, с неподражаемым искусством: сердце и самолюбие одевали ее для этого посещения. На ней было белое платье с розовыми лентами; на шее жемчуг, в волосах розы и на красивой маленькой, открытой до локтя ручке, два браслета. На лице ее выражались печаль и задумчивость, а вся ее фигура была так полна аристократической прелести, что подле нее бедная, румяная, свежая, несколько сконфуженная и не так тщательно одетая Франя должна была показаться простой, деревенской девочкой… и только. Лицо и черты Курдешанки были гораздо правильнее личика графини, но простота дошла уже до чего-то слишком обыкновенного. Цеся была смела, самоуверенна, не конфузилась; Франя упала под бременем непривычного положения. У первой слова лились потоком; у второй мысль блуждала долго, пока наконец вырывалось какое-нибудь обыкновенное словечко. Вацлав посмотрел и вздохнул, сознавая превосходство той, у которой не было сердца, над бедным ребенком, полным чувства, по потерявшимся от страха.
Уверенная в победе, Цеся не пускала уже от себя Франю, и когда Курдеш занимал графиню рассказами об умолоте пшеницы и урожае конопли, она старалась ободрить Франю, привлечь ее к себе и расположить к откровенности. Дочь ротмистра мало-помалу приходила в себя, но осталась простым дитятею деревни, наивным, не умея сойтись с Цесей ни на одной общей мысли, не умея ни примениться, ни сблизиться с ней, как сближаются иногда самые противоположные идеи и понятия.
А являемся мы все из одной колыбельки; но как изменяют нас люди, свет, первые наставления, первые чувства, затрагивающие наше сердце! Как два луча из одного огня, вылетаем мы в пространство, в котором чем далее гонит нас предназначение, тем дальше расходимся мы, не будучи в состоянии уже никогда соединиться. Франя не понимала Цеси, более развитой, глядящей на свет с насмешливой и язвительной улыбкой. Цеся чувствовала сострадание к Фране, беззащитной, пугливой, слабой, несмелой, которая казалась ей ребенком.
В первой на пепелище погасшего чувства светился холодный рассудок и опытность мысли: она прошла уже все, искупалась во всех лужах; в другой кипело чувство, стыдливое и скромное, не умеющее высказаться. Цеся была вся искусственная, Франя была только собою; первая знала лучше свет и человека; вторая — природу и Бога.
